Найдено научных статей и публикаций: 50
21.
Политический менеджмент (публикация автора на scipeople)
Высоцкий А.Д.
, 2013
Политический менеджмент является одним из важнейших инструментов целенаправленного, сознательного, планомерного регулирования системы общественных отношений, а также поиска новых способов включения людей и их интересов в процесс преобразования жизни.Сегодняшний политический менеджер, должен не только организовывать и координировать деятельность различных государственных, политических или общественных организационных структур для реализации их миссии, но также принимать социально значимые решения и реализовывать их так, чтобы это не разрушало, а помогало жизнедеятельности всего общества или его отдельных сообществ.Управление - это важная и неотъемлемая часть политической жизни общества. С его помощью решаются как масштабные задачи координации политических, экономических и социальных процессов в обществе, так и более мелкие, связанные с достижением конкретных целей и задач, таких как: завоевание доверия масс, победа на выборах, разрешение конфликтных ситуаций и т.д. Управленческие отношения в политике многообразны.
Политический менеджмент является одним из важнейших инструментов целенаправленного, сознательного, планомерного регулирования системы общественных отношений, а также поиска новых способов включения людей и их интересов в процесс преобразования жизни.Сегодняшний политический менеджер, должен не только организовывать и координировать деятельность различных государственных, политических или общественных организационных структур для реализации их миссии, но также принимать социально значимые решения и реализовывать их так, чтобы это не разрушало, а помогало жизнедеятельности всего общества или его отдельных сообществ.Управление - это важная и неотъемлемая часть политической жизни общества. С его помощью решаются как масштабные задачи координации политических, экономических и социальных процессов в обществе, так и более мелкие, связанные с достижением конкретных целей и задач, таких как: завоевание доверия масс, победа на выборах, разрешение конфликтных ситуаций и т.д. Управленческие отношения в политике многообразны.
1. Определение политического менеджмента Управление присуще всем организованным системам: физическим, биологическим, социальным. С его помощью достигается целостность этих систем, сохраняется их качественная специфика, осуществляется воспроизводство и развитие. Главной особенностью социальных, в том числе и политических систем является наличие в них двух типов управления. Первый тип управления является системным, он представляет собой объективно действующие социальные механизмы или процессы, которые побуждают людей воспроизводить в своих действиях системные элементы, структуры, функциональные связи. В рамках политической системы такими основными процессами-механизмами являются политическая социализация, институализация, легитимация, в рамках отдельной политической организации - взаимные ролевые ожидания, групповые нормы и ценностные ориентации. На практике системное управление выглядит в виде подчинения людей обществу, культуре, внешним и интериоризированным, т.е. глубоко усвоенным личностью, нормам, правилам, ценностям. Этот тип управления называют еще самоорганизацией системы, подчеркивая тем самым наличие в каждой системе, в том числе и политической, внутренних механизмов, обеспечивающих ее воспроизводство. Спецификой социальных систем - общества, институтов, организаций, групп - является наличие в них второго типа управления, существующего в виде осознанной направленной деятельности людей, преследующих свои цели, способных создавать структуры, принимать решения и влиять друг на друга. Наличие этого типа управления отличает социальные системы от всех остальных. Он привносит субъективность в управленческие отношения, делает их более сложными, зависящими не только от системных требований, но и от индивидуальных особенностей людей, вовлеченных в управленческий процесс. Управление, относящееся к сфере политики, включает всю совокупность управленческих процессов, возникающих в поле политических властеотношений. Можно выделить следующие основные виды управления в политике: а) управленческие отношения, возникающие между государственными должностными лицами и государственными органами, выступающими в роли субъекта управления, с одной стороны, и населением или отдельными его группами - с другой. Этот вид управления обычно называют государственным управлением, потому что его субъектом является государство, его учреждения и должностные лица. В нем выделяют как особый сегмент - государственно-административное управление, включающее в себя все многообразие управленческой деятельности, осуществляемой органами исполнительной власти (правительством, министерствами, ведомствами и иными госучреждениями). Главной особенностью государственного управления является то, что оно опирается на право «легитимного насилия», т.е. субъект управления обладает властными полномочиями, необходимыми статусными ресурсами для проведения в жизнь управленческих решений. В современном обществе государственное управление осуществляется преимущественно в виде создания соответствующими органами и учреждениями норм, носящих деперсонализированный характер и существующих в виде законов и иных общих нормативных актов. Государственное управление в современном обществе является многоуровневым и необычайно сложным, прежде всего в силу необычайно разросшегося числа всевозможных государственных организаций и учреждений. б) управленческие отношения, складывающиеся внутри государственных и политических организаций с целью упорядочения их деятельности, повышения эффективности работы. Его особенностью является то, что управленческие отношения ограничены рамками отдельных организаций (государственных учреждений, политических партий и т.д.), что придает этому виду управления много общих черт с менеджментом экономических организаций. Управление в государственных учреждениях и политических организациях также основано на возможности субъекта управления (руководства государственного учреждения, руководящие органы партии) опереться на статусные ресурсы, на право создавать общеобязательные для членов данной организации нормы. в) управленческие отношения, где субъект (политическая организация, группа давления, государственный деятель) не может опереться на право «легитимного насилия» и на свои статусные ресурсы для достижения поставленных целей, не может принять закон или иное распоряжение, обретающее обязательный характер, а поэтому вынужден прибегать к иным формам и методам воздействия на предполагаемый объект управления. Этот вид управленческих отношений и называется политическим менеджментом или политико-технологическим управлением. Итак, политический менеджмент - это особый вид управления в политике, когда субъект управления, стремящийся к достижению определенной цели, лишен возможности создавать общеобязательные нормы и опираться на право «легитимного насилия», т.е. либо на право государственного принуждения, либо на статусное право в политической организации. 2. Виды политического менеджмента Политический менеджмент позволяет решать различные задачи. Первоначально решением всех этих многообразных задач занимались одни и те же люди. Однако возрастание значения политического менеджмента в современном политическом процессе привело к дифференциации и профессионализации деятельности в этой области. Появились люди, специализирующихся в решении различных задач политико-технологического управления. В настоящее время можно говорить о следующих основных видах политического менеджмента: 1. Имиджмейкинг или создание образа, имиджа государственного, политического деятеля, привлекательного для широких масс; 2. Корпоративный политический имиджмейкинг или формирование в массовом сознании узнаваемого положительного образа государственного учреждения, политической организации, партии; 3. Электоральные технологии как системная организация предвыборной кампании; 4. Политический брендинг (бренд - торговая марка) или внесение в массовое сознание узнаваемых символов, значений, образов, способных в соответствии с целями субъекта политико-технологического управления сплачивать, объединять людей или, напротив, разъединять их на соперничающие группы. Политический бренд - это своеобразный маркер, который позволяет при помощи одного слова, словосочетания или заменяющих их символов указывать на принадлежность людей к той или иной политической группе и на то место, которое они занимают в политическом пространстве. Например, такие слова-маркеры, как «коммунисты», «демократы» позволяли россиянам в конце ХХ в. разделять общество на тех, кто выступает за обновление страны, и кто противится этому обновлению. Политические бренды, при умелой их раскрутке превращаются в символы, объединяющие людей, поэтому можно сказать, что главный смысл политического брендинга как вида политико-технологического управления - формирование политической, социальной идентичности в интересах субъекта управления; 5. Технологии политических союзов как деятельность, ориентированная на вовлечение в решение поставленных задач своих политических союзников и оппонентов; 6. Технологии регулирования и разрешения политических конфликтов, предполагающие поиск путей и средств снижения политического противостояния и политической напряженности в обществе; 7. Технологии лоббизма, представляющие собой деятельность, направленную на оказание воздействия на государственных должностных лиц, принимающих управленческие решения. Перечисленные виды политического менеджмента различаются по целям, которые может ставить перед собой субъект политического управления. Достижение каждой такой цели потребует от субъекта разработки различных стратегий. Так, при формировании имиджа политический менеджер направляет усилия на формирование образа конкретного политика, создавая благожелательное отношение к нему широких слоев населения; при регулировании конфликтов - на поиск точек соприкосновения во взглядах противоборствующих сторон и т.д. Вместе с тем, разделение политико-технологического управления на различные виды является достаточно условным. На практике приходится нередко одному и тому же субъекту управления решать различные задачи, например, создавать узнаваемый, понятный населению образ политической организации и одновременно формировать имидж сильного, компетентного, заботящегося о нуждах простого человека, лидера этой организации. Технологии лоббизма включают, как правило, не только поиск возможностей воздействия на лиц принимающих государственные решения, но и формирование в глазах общественности образа группы интересов как силы, борющейся за процветание страны. Переплетение видов политико-технологического управления, их взаимодополняемость становятся возможными благодаря тому, что в их основе лежат общие принципы организации управленческого взаимодействия, общие технологические приемы достижения поставленных целей. Решение задач в рамках каждого вида политико-технологического управления требует усилий специалистов в различных областях. Например, в формировании имиджа политика участвуют ученые-аналитики, психологи, визажисты, спичрайтеры, специалисты PR, организаторы публичных акций, рекламисты. Такое функциональное разделение труда характерно для всех видов политического менеджмента. В его основе лежит сложность, решаемых субъектом управления, задач. А главным итогом этой функциональной дифференциации стало появление специалистов, исполняющих узкие функциональные обязанности в рамках политико-технологического управления и обладающих для этого соответствующими знаниями, навыками и умениями. Выделение особых видов профессий дало основание для классификации политико-технологического управления по профессиональному признаку. В соответствии с этим критерием принято выделять следующие виды политического менеджмента: · Аналитическое обеспечение политических кампаний. · Политическая реклама. · Политический PR как информационное обеспечение политических кампаний. · Имиджмейкинг в узком смысле слова, включающий работу консультантов с политиком с целью коррекции его поведения. · Спичрайтинг или написание текстов выступлений для политика. · Организация и проведение массовых политических акций. Приведенный перечень видов политических технологий не является исчерпывающим. Рождаются новые профессии - ньюсмейкер (создатель событий, новостей или информационных поводов), спин-доктор (организатор пропагандистской кампании, направленной на снижение роли негативной для политического деятеля информации). Таким образом, политико-технологическое управление не только дифференцируется по видам решаемых задач, но и усложняется по профессиональному признаку. 3. Роль политического менеджмента в современных условиях Политический менеджмент существуют уже давно. Даже в ранних обществах правители вынуждены были решать задачи повышения своего авторитета, расширения своего влияния на широкие слои населения, а конкурирующие группы и кланы всегда искали пути эффективного влияния на своих вождей, королей и императоров. Однако только в современном обществе политический менеджмент обретает масштабный характер. Это связано с пятью важными процессами, получившими бурное развитие в XIX-ХХ вв. Первый из них - изменение роли масс в политической жизни общества. На смену обществам, где все решалось аристократическим меньшинством, где управляемость социумом обеспечивалась, прежде всего, за счет инертности широких масс, их невмешательства в вопросы политической власти, пришли общества, где массы перестали быть послушными этим самым меньшинствам: они не повинуются им, не следуют за ними, не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их. Для сдерживания разрушительных охлократических тенденций необходимо было переходить от прямого давления на массы к более скрытым способам воздействия. Второй процесс - утверждение в сознании многих людей ценностей либерализма: свободы личности, идеологического и политического плюрализма, толерантности, равенства всех перед законом, недопустимости вмешательства со стороны государства в частную жизнь и т.д. В этих условиях для достижения своих целей политической элите все чаще и чаще приходится прибегать к косвенному воздействию на людей, предпринимать попытки такого влияния на их мотивационную структуру, которое не противоречило бы их ценностным ориентациям и поддерживало бы у них ощущение свободы своего выбора, естественности совершаемых ими действий. Третий процесс - демократизация обществ. Утверждение в политической практике многих современных государств принципов правового государства вело к резкому сужению институциональных возможностей для произвола и применения нелегитимных форм насилия со стороны властей. Будучи ограниченными законом в своих действиях, государственные должностные лица и другие политические деятели не могли не обратиться к теории и практике политического менеджмента для укрепления своего авторитета и влияния, для проведения в жизнь своих замыслов и решений. Четвертый процесс - введение всеобщего избирательного права. Как это ни кощунственно звучит, но массой, способной повлиять на выбор того или иного кандидата, нужно было управлять так, чтобы она не замечала направляющего воздействия, чтобы у каждого человека, пришедшего на избирательный участок, всегда сохранялось ощущение, что он действует самостоятельно, что его выбор является свободным. Пятый процесс - превращение политических партий и общественных организаций, групп интересов в самостоятельных субъектов, стремящихся играть активную роль на политической арене. Партии, общественные организации, группы интересов в отличие от государства лишены права на создание общеобязательных норм и на применение легитимного насилия, поэтому политический менеджмент становится для них единственно возможной формой управленческого воздействия на массы. Итак, возрастание интереса к политическому менеджменту в ХХ в. было во многом обусловлено сужением рамок силового решения проблем в сфере политических властеотношений, утверждением ценностей и принципов правового государства, идеологического и политического плюрализма, уважения прав меньшинства, свободы оппозиции, толерантности. Ограничение действий высших государственных должностных лиц законом, провозглашение незыблемости прав и свобод личности, выход на политическую арену партий и иных организаций, не обладающих статусными ресурсами власти, требовали пересмотра способов достижения политических целей. Широко распространенные ранее методы государственного принуждения, откровенного насилия уже не соответствовали новым реалиям. Эффективность политического, в том числе и государственного управления должна была достигаться на основе иных средств, обеспечивающих исполнение принимаемых решений без репрессивного механизма санкций. 4. Политический менеджмент как профессия Вплоть до середины ХХ в. избирательные и иные политические кампании проводились главным образом силами партийных активистов, друзей кандидатов, сочувствующих граждан, которые хотели бы помочь действующим политикам. В основе действий таких участников политико-технологического процесса лежал, как правило, личный энтузиазм, желание обеспечить победу своему кандидату, намерение сделать все возможное для этой победы. Среди таких людей появлялись неплохие организаторы политических кампаний, но действовали они, опираясь скорее на интуицию, опыт, чем на знание, что, почему и как делать. Профессионалов в области политических кампаний тогда не существовало. Профессионал - это тот, кто обладает специальными знаниями в соответствующей области, проходит необходимую подготовку, для кого работа в этой области становится, если не единственным, то значимым, источником получения финансовых средств. Для превращения политического менеджмента в профессию необходимо было, чтобы социальная потребность в специалистах подобного рода совпала с «эмпирической революцией» в социально-политических науках. Иными словами, необходимо было, во-первых, чтобы появились политики, государственные деятели, осознавшие значимость политического менеджмента и готовые оплачивать услуги профессионалов в этой области (социальная потребность), а, во-вторых, чтобы наука могла вооружить политических менеджеров специальными знаниями, эмпирическими методами, умением анализировать конкретную ситуацию, понимать настроения реальных людей, видеть механизмы социального влияния («эмпирическая революция в науке»). Остановимся на трех важнейших изменениях в научном знании, позволяющих говорить об «эмпирической революции» в социальных науках. Во-первых, отметим развитие прикладной социологии. Пионером в этой области стала созданная на базе первого в мире социологического факультета Чикагская школа (1915-1935 гг.). Она смогла предложить научной общественности органическое соединение теоретических обобщений с эмпирическими исследованиями, что позволило ученым перейти к разработке конкретных программ изучения социальной реальности. Решение этой задачи стало возможным благодаря созданию методологического инструментария, позволяющего с достаточно высокой точностью определять ценностные ориентации населения, их отношение к происходящим событиям, к политическим лидерам и т.д. Во-вторых, в ХХ в. произошли серьезные изменения в психологической науке, стремящейся к объяснению поведения людей. Психологи пытались найти механизмы социального влияния, мотивации политического действия, проникнуть в тайны познания человеком окружающего мира, а главное - найти практическое применение этим знаниям. Развитие психологического консультирования, заключающегося в оказании помощи людям при решении различных проблем личности стало ярким свидетельством возможности эффективного применения теоретических знаний на практике. Именно психологи-консультанты становятся первыми профессиональными советниками политических лидеров по имиджу. В-третьих, наблюдалось бурное развитие наук об управлении, которые с самого начала были ориентированы не только на исследование управленческих процессов, но и на предложение конкретных моделей, технологий, практических принципов достижения управленческих целей. Итак, в ХХ в. в социальных науках наблюдается стремление ученых к соединению теоретического знания с конкретным, ориентированным на решение практических задач, происходит своеобразная «эмпирическая революция» в социальных науках. Ученые смогли разработать методики изучения реальных ситуаций, перейти от теоретических рассуждений, носящих нередко умозрительный характер, к выработке научно-обоснованных рекомендаций для политиков-практиков. Однако результатами научно-эмпирической революции первыми воспользовались не политики, а предприниматели, бизнесмены. Они стали поощрять деятельность рекламных агентств, специалистов «по связям с общественностью», маркетологов. Обострение экономической конкуренции вынудило наиболее инициативных и предприимчивых обратиться к научным исследованиям, позволяющим на более высоком уровне строить деятельность по продвижению товаров на рынке. Многие предприниматели готовы были спонсировать деятельность ученых в этой области, способствуя тем самым профессионализации этого направления деятельности, выращивая, так сказать, специалистов. Политикам необходимо было увидеть эффект, производимый, например, профессионально сделанной рекламой на потребителя, чтобы понять возможности, открывающиеся в воздействии на широкие массы с целью завоевания их доверия в ходе политической борьбы, предвыборных баталий. В политике одними из первых к услугам профессиональных производителей рекламы прибегли в США республиканцы в президентской избирательной кампании в 1952 г. В европейских странах обращение политиков к профессиональным рекламистам произошло позднее. Во Франции, например, на президентских выборах в 1965 и 1969 гг. команды кандидатов лишь эпизодически прибегали к их помощи. Однако, в 1974 г. три основных кандидата на президентский пост - Ж._Ж. Шабан-Дельмас, В. Жискар д'Эстен и Ф. Миттеран пригласили специалистов по рекламе для разработки концепции своих рекламных плакатов. Технология и организация выборных кампаний: зарубежный и отечественный опыт. М.: 1993, с.92 Устойчивый интерес политиков к специалистам в области рекламы, их забота о своем имидже привели к появлению среди профессионалов, работающих в рекламном, консалтинговом бизнесе людей, специализирующихся на решении политических проблем. Стали открываться агентства, обслуживающие по контракту политические партии и отдельных кандидатов. В России в 1995 г. ведущие центры и агентства политического консалтинга образовали Ассоциацию центров политического консультирования. Как правило, многие консультационные центры оказывают комплексные услуги, т.е. они могут провести диагностику ситуации, помочь политику в разработке управленческих решений, а также предложить услуги по их реализации. Вместе с тем, при проведении масштабных избирательных кампании центры политического консультирования могут сосредоточиваться и на решении более частных задач. Итак, одной из важных особенностей политической жизни в ХХ в. стало появление профессиональных политических менеджеров, обладающих специальными знаниями, умениями и навыками решения задач, направленных на повышение авторитета государственных и политических деятелей, на формирование в общественном мнении позитивного образа политических организаций, на проведение лоббистских акций, на достижение политических союзов и выход из конфликтных ситуаций. Появление профессионалов в этой области стало возможным благодаря а) повышению значения политико-технологического управления, что привело к росту спроса на соответствующих специалистов; б) «эмпирической революции в науке», позволившей на качественно новой основе готовить таких специалистов.
1. Определение политического менеджмента Управление присуще всем организованным системам: физическим, биологическим, социальным. С его помощью достигается целостность этих систем, сохраняется их качественная специфика, осуществляется воспроизводство и развитие. Главной особенностью социальных, в том числе и политических систем является наличие в них двух типов управления. Первый тип управления является системным, он представляет собой объективно действующие социальные механизмы или процессы, которые побуждают людей воспроизводить в своих действиях системные элементы, структуры, функциональные связи. В рамках политической системы такими основными процессами-механизмами являются политическая социализация, институализация, легитимация, в рамках отдельной политической организации - взаимные ролевые ожидания, групповые нормы и ценностные ориентации. На практике системное управление выглядит в виде подчинения людей обществу, культуре, внешним и интериоризированным, т.е. глубоко усвоенным личностью, нормам, правилам, ценностям. Этот тип управления называют еще самоорганизацией системы, подчеркивая тем самым наличие в каждой системе, в том числе и политической, внутренних механизмов, обеспечивающих ее воспроизводство. Спецификой социальных систем - общества, институтов, организаций, групп - является наличие в них второго типа управления, существующего в виде осознанной направленной деятельности людей, преследующих свои цели, способных создавать структуры, принимать решения и влиять друг на друга. Наличие этого типа управления отличает социальные системы от всех остальных. Он привносит субъективность в управленческие отношения, делает их более сложными, зависящими не только от системных требований, но и от индивидуальных особенностей людей, вовлеченных в управленческий процесс. Управление, относящееся к сфере политики, включает всю совокупность управленческих процессов, возникающих в поле политических властеотношений. Можно выделить следующие основные виды управления в политике: а) управленческие отношения, возникающие между государственными должностными лицами и государственными органами, выступающими в роли субъекта управления, с одной стороны, и населением или отдельными его группами - с другой. Этот вид управления обычно называют государственным управлением, потому что его субъектом является государство, его учреждения и должностные лица. В нем выделяют как особый сегмент - государственно-административное управление, включающее в себя все многообразие управленческой деятельности, осуществляемой органами исполнительной власти (правительством, министерствами, ведомствами и иными госучреждениями). Главной особенностью государственного управления является то, что оно опирается на право «легитимного насилия», т.е. субъект управления обладает властными полномочиями, необходимыми статусными ресурсами для проведения в жизнь управленческих решений. В современном обществе государственное управление осуществляется преимущественно в виде создания соответствующими органами и учреждениями норм, носящих деперсонализированный характер и существующих в виде законов и иных общих нормативных актов. Государственное управление в современном обществе является многоуровневым и необычайно сложным, прежде всего в силу необычайно разросшегося числа всевозможных государственных организаций и учреждений. б) управленческие отношения, складывающиеся внутри государственных и политических организаций с целью упорядочения их деятельности, повышения эффективности работы. Его особенностью является то, что управленческие отношения ограничены рамками отдельных организаций (государственных учреждений, политических партий и т.д.), что придает этому виду управления много общих черт с менеджментом экономических организаций. Управление в государственных учреждениях и политических организациях также основано на возможности субъекта управления (руководства государственного учреждения, руководящие органы партии) опереться на статусные ресурсы, на право создавать общеобязательные для членов данной организации нормы. в) управленческие отношения, где субъект (политическая организация, группа давления, государственный деятель) не может опереться на право «легитимного насилия» и на свои статусные ресурсы для достижения поставленных целей, не может принять закон или иное распоряжение, обретающее обязательный характер, а поэтому вынужден прибегать к иным формам и методам воздействия на предполагаемый объект управления. Этот вид управленческих отношений и называется политическим менеджментом или политико-технологическим управлением. Итак, политический менеджмент - это особый вид управления в политике, когда субъект управления, стремящийся к достижению определенной цели, лишен возможности создавать общеобязательные нормы и опираться на право «легитимного насилия», т.е. либо на право государственного принуждения, либо на статусное право в политической организации. 2. Виды политического менеджмента Политический менеджмент позволяет решать различные задачи. Первоначально решением всех этих многообразных задач занимались одни и те же люди. Однако возрастание значения политического менеджмента в современном политическом процессе привело к дифференциации и профессионализации деятельности в этой области. Появились люди, специализирующихся в решении различных задач политико-технологического управления. В настоящее время можно говорить о следующих основных видах политического менеджмента: 1. Имиджмейкинг или создание образа, имиджа государственного, политического деятеля, привлекательного для широких масс; 2. Корпоративный политический имиджмейкинг или формирование в массовом сознании узнаваемого положительного образа государственного учреждения, политической организации, партии; 3. Электоральные технологии как системная организация предвыборной кампании; 4. Политический брендинг (бренд - торговая марка) или внесение в массовое сознание узнаваемых символов, значений, образов, способных в соответствии с целями субъекта политико-технологического управления сплачивать, объединять людей или, напротив, разъединять их на соперничающие группы. Политический бренд - это своеобразный маркер, который позволяет при помощи одного слова, словосочетания или заменяющих их символов указывать на принадлежность людей к той или иной политической группе и на то место, которое они занимают в политическом пространстве. Например, такие слова-маркеры, как «коммунисты», «демократы» позволяли россиянам в конце ХХ в. разделять общество на тех, кто выступает за обновление страны, и кто противится этому обновлению. Политические бренды, при умелой их раскрутке превращаются в символы, объединяющие людей, поэтому можно сказать, что главный смысл политического брендинга как вида политико-технологического управления - формирование политической, социальной идентичности в интересах субъекта управления; 5. Технологии политических союзов как деятельность, ориентированная на вовлечение в решение поставленных задач своих политических союзников и оппонентов; 6. Технологии регулирования и разрешения политических конфликтов, предполагающие поиск путей и средств снижения политического противостояния и политической напряженности в обществе; 7. Технологии лоббизма, представляющие собой деятельность, направленную на оказание воздействия на государственных должностных лиц, принимающих управленческие решения. Перечисленные виды политического менеджмента различаются по целям, которые может ставить перед собой субъект политического управления. Достижение каждой такой цели потребует от субъекта разработки различных стратегий. Так, при формировании имиджа политический менеджер направляет усилия на формирование образа конкретного политика, создавая благожелательное отношение к нему широких слоев населения; при регулировании конфликтов - на поиск точек соприкосновения во взглядах противоборствующих сторон и т.д. Вместе с тем, разделение политико-технологического управления на различные виды является достаточно условным. На практике приходится нередко одному и тому же субъекту управления решать различные задачи, например, создавать узнаваемый, понятный населению образ политической организации и одновременно формировать имидж сильного, компетентного, заботящегося о нуждах простого человека, лидера этой организации. Технологии лоббизма включают, как правило, не только поиск возможностей воздействия на лиц принимающих государственные решения, но и формирование в глазах общественности образа группы интересов как силы, борющейся за процветание страны. Переплетение видов политико-технологического управления, их взаимодополняемость становятся возможными благодаря тому, что в их основе лежат общие принципы организации управленческого взаимодействия, общие технологические приемы достижения поставленных целей. Решение задач в рамках каждого вида политико-технологического управления требует усилий специалистов в различных областях. Например, в формировании имиджа политика участвуют ученые-аналитики, психологи, визажисты, спичрайтеры, специалисты PR, организаторы публичных акций, рекламисты. Такое функциональное разделение труда характерно для всех видов политического менеджмента. В его основе лежит сложность, решаемых субъектом управления, задач. А главным итогом этой функциональной дифференциации стало появление специалистов, исполняющих узкие функциональные обязанности в рамках политико-технологического управления и обладающих для этого соответствующими знаниями, навыками и умениями. Выделение особых видов профессий дало основание для классификации политико-технологического управления по профессиональному признаку. В соответствии с этим критерием принято выделять следующие виды политического менеджмента: · Аналитическое обеспечение политических кампаний. · Политическая реклама. · Политический PR как информационное обеспечение политических кампаний. · Имиджмейкинг в узком смысле слова, включающий работу консультантов с политиком с целью коррекции его поведения. · Спичрайтинг или написание текстов выступлений для политика. · Организация и проведение массовых политических акций. Приведенный перечень видов политических технологий не является исчерпывающим. Рождаются новые профессии - ньюсмейкер (создатель событий, новостей или информационных поводов), спин-доктор (организатор пропагандистской кампании, направленной на снижение роли негативной для политического деятеля информации). Таким образом, политико-технологическое управление не только дифференцируется по видам решаемых задач, но и усложняется по профессиональному признаку. 3. Роль политического менеджмента в современных условиях Политический менеджмент существуют уже давно. Даже в ранних обществах правители вынуждены были решать задачи повышения своего авторитета, расширения своего влияния на широкие слои населения, а конкурирующие группы и кланы всегда искали пути эффективного влияния на своих вождей, королей и императоров. Однако только в современном обществе политический менеджмент обретает масштабный характер. Это связано с пятью важными процессами, получившими бурное развитие в XIX-ХХ вв. Первый из них - изменение роли масс в политической жизни общества. На смену обществам, где все решалось аристократическим меньшинством, где управляемость социумом обеспечивалась, прежде всего, за счет инертности широких масс, их невмешательства в вопросы политической власти, пришли общества, где массы перестали быть послушными этим самым меньшинствам: они не повинуются им, не следуют за ними, не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их. Для сдерживания разрушительных охлократических тенденций необходимо было переходить от прямого давления на массы к более скрытым способам воздействия. Второй процесс - утверждение в сознании многих людей ценностей либерализма: свободы личности, идеологического и политического плюрализма, толерантности, равенства всех перед законом, недопустимости вмешательства со стороны государства в частную жизнь и т.д. В этих условиях для достижения своих целей политической элите все чаще и чаще приходится прибегать к косвенному воздействию на людей, предпринимать попытки такого влияния на их мотивационную структуру, которое не противоречило бы их ценностным ориентациям и поддерживало бы у них ощущение свободы своего выбора, естественности совершаемых ими действий. Третий процесс - демократизация обществ. Утверждение в политической практике многих современных государств принципов правового государства вело к резкому сужению институциональных возможностей для произвола и применения нелегитимных форм насилия со стороны властей. Будучи ограниченными законом в своих действиях, государственные должностные лица и другие политические деятели не могли не обратиться к теории и практике политического менеджмента для укрепления своего авторитета и влияния, для проведения в жизнь своих замыслов и решений. Четвертый процесс - введение всеобщего избирательного права. Как это ни кощунственно звучит, но массой, способной повлиять на выбор того или иного кандидата, нужно было управлять так, чтобы она не замечала направляющего воздействия, чтобы у каждого человека, пришедшего на избирательный участок, всегда сохранялось ощущение, что он действует самостоятельно, что его выбор является свободным. Пятый процесс - превращение политических партий и общественных организаций, групп интересов в самостоятельных субъектов, стремящихся играть активную роль на политической арене. Партии, общественные организации, группы интересов в отличие от государства лишены права на создание общеобязательных норм и на применение легитимного насилия, поэтому политический менеджмент становится для них единственно возможной формой управленческого воздействия на массы. Итак, возрастание интереса к политическому менеджменту в ХХ в. было во многом обусловлено сужением рамок силового решения проблем в сфере политических властеотношений, утверждением ценностей и принципов правового государства, идеологического и политического плюрализма, уважения прав меньшинства, свободы оппозиции, толерантности. Ограничение действий высших государственных должностных лиц законом, провозглашение незыблемости прав и свобод личности, выход на политическую арену партий и иных организаций, не обладающих статусными ресурсами власти, требовали пересмотра способов достижения политических целей. Широко распространенные ранее методы государственного принуждения, откровенного насилия уже не соответствовали новым реалиям. Эффективность политического, в том числе и государственного управления должна была достигаться на основе иных средств, обеспечивающих исполнение принимаемых решений без репрессивного механизма санкций. 4. Политический менеджмент как профессия Вплоть до середины ХХ в. избирательные и иные политические кампании проводились главным образом силами партийных активистов, друзей кандидатов, сочувствующих граждан, которые хотели бы помочь действующим политикам. В основе действий таких участников политико-технологического процесса лежал, как правило, личный энтузиазм, желание обеспечить победу своему кандидату, намерение сделать все возможное для этой победы. Среди таких людей появлялись неплохие организаторы политических кампаний, но действовали они, опираясь скорее на интуицию, опыт, чем на знание, что, почему и как делать. Профессионалов в области политических кампаний тогда не существовало. Профессионал - это тот, кто обладает специальными знаниями в соответствующей области, проходит необходимую подготовку, для кого работа в этой области становится, если не единственным, то значимым, источником получения финансовых средств. Для превращения политического менеджмента в профессию необходимо было, чтобы социальная потребность в специалистах подобного рода совпала с «эмпирической революцией» в социально-политических науках. Иными словами, необходимо было, во-первых, чтобы появились политики, государственные деятели, осознавшие значимость политического менеджмента и готовые оплачивать услуги профессионалов в этой области (социальная потребность), а, во-вторых, чтобы наука могла вооружить политических менеджеров специальными знаниями, эмпирическими методами, умением анализировать конкретную ситуацию, понимать настроения реальных людей, видеть механизмы социального влияния («эмпирическая революция в науке»). Остановимся на трех важнейших изменениях в научном знании, позволяющих говорить об «эмпирической революции» в социальных науках. Во-первых, отметим развитие прикладной социологии. Пионером в этой области стала созданная на базе первого в мире социологического факультета Чикагская школа (1915-1935 гг.). Она смогла предложить научной общественности органическое соединение теоретических обобщений с эмпирическими исследованиями, что позволило ученым перейти к разработке конкретных программ изучения социальной реальности. Решение этой задачи стало возможным благодаря созданию методологического инструментария, позволяющего с достаточно высокой точностью определять ценностные ориентации населения, их отношение к происходящим событиям, к политическим лидерам и т.д. Во-вторых, в ХХ в. произошли серьезные изменения в психологической науке, стремящейся к объяснению поведения людей. Психологи пытались найти механизмы социального влияния, мотивации политического действия, проникнуть в тайны познания человеком окружающего мира, а главное - найти практическое применение этим знаниям. Развитие психологического консультирования, заключающегося в оказании помощи людям при решении различных проблем личности стало ярким свидетельством возможности эффективного применения теоретических знаний на практике. Именно психологи-консультанты становятся первыми профессиональными советниками политических лидеров по имиджу. В-третьих, наблюдалось бурное развитие наук об управлении, которые с самого начала были ориентированы не только на исследование управленческих процессов, но и на предложение конкретных моделей, технологий, практических принципов достижения управленческих целей. Итак, в ХХ в. в социальных науках наблюдается стремление ученых к соединению теоретического знания с конкретным, ориентированным на решение практических задач, происходит своеобразная «эмпирическая революция» в социальных науках. Ученые смогли разработать методики изучения реальных ситуаций, перейти от теоретических рассуждений, носящих нередко умозрительный характер, к выработке научно-обоснованных рекомендаций для политиков-практиков. Однако результатами научно-эмпирической революции первыми воспользовались не политики, а предприниматели, бизнесмены. Они стали поощрять деятельность рекламных агентств, специалистов «по связям с общественностью», маркетологов. Обострение экономической конкуренции вынудило наиболее инициативных и предприимчивых обратиться к научным исследованиям, позволяющим на более высоком уровне строить деятельность по продвижению товаров на рынке. Многие предприниматели готовы были спонсировать деятельность ученых в этой области, способствуя тем самым профессионализации этого направления деятельности, выращивая, так сказать, специалистов. Политикам необходимо было увидеть эффект, производимый, например, профессионально сделанной рекламой на потребителя, чтобы понять возможности, открывающиеся в воздействии на широкие массы с целью завоевания их доверия в ходе политической борьбы, предвыборных баталий. В политике одними из первых к услугам профессиональных производителей рекламы прибегли в США республиканцы в президентской избирательной кампании в 1952 г. В европейских странах обращение политиков к профессиональным рекламистам произошло позднее. Во Франции, например, на президентских выборах в 1965 и 1969 гг. команды кандидатов лишь эпизодически прибегали к их помощи. Однако, в 1974 г. три основных кандидата на президентский пост - Ж._Ж. Шабан-Дельмас, В. Жискар д'Эстен и Ф. Миттеран пригласили специалистов по рекламе для разработки концепции своих рекламных плакатов. Технология и организация выборных кампаний: зарубежный и отечественный опыт. М.: 1993, с.92 Устойчивый интерес политиков к специалистам в области рекламы, их забота о своем имидже привели к появлению среди профессионалов, работающих в рекламном, консалтинговом бизнесе людей, специализирующихся на решении политических проблем. Стали открываться агентства, обслуживающие по контракту политические партии и отдельных кандидатов. В России в 1995 г. ведущие центры и агентства политического консалтинга образовали Ассоциацию центров политического консультирования. Как правило, многие консультационные центры оказывают комплексные услуги, т.е. они могут провести диагностику ситуации, помочь политику в разработке управленческих решений, а также предложить услуги по их реализации. Вместе с тем, при проведении масштабных избирательных кампании центры политического консультирования могут сосредоточиваться и на решении более частных задач. Итак, одной из важных особенностей политической жизни в ХХ в. стало появление профессиональных политических менеджеров, обладающих специальными знаниями, умениями и навыками решения задач, направленных на повышение авторитета государственных и политических деятелей, на формирование в общественном мнении позитивного образа политических организаций, на проведение лоббистских акций, на достижение политических союзов и выход из конфликтных ситуаций. Появление профессионалов в этой области стало возможным благодаря а) повышению значения политико-технологического управления, что привело к росту спроса на соответствующих специалистов; б) «эмпирической революции в науке», позволившей на качественно новой основе готовить таких специалистов.
22.
Арийский эпос. эпическое народное искусство.
(публикация автора на scipeople)
Арийский эпос. эпическое народное искусство.
(публикация автора на scipeople)
Сигачёв А.А.
- Белая Россия , 2013
Никогда неувядающие древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале. Не случайно, поэтому, в настоящее время в Индии жемчужины поэтического эпоса «Рамаяна» входят в школьные программы с целью нравственного воспитания учащейся молодёжи.
На Западе и в России древнеиндийский эпос «Рамаяны» хорошо известен его переводят и ставят на театральных сценах. В странах Востока, таких как Индия, Шри-Ланка, Непал, Бирма, Бангладеш к «Рамаяне» относятся, как к Священному Писанию с благоговением и любовью. «Рамаяна» сообщает, что её сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни.
Никогда неувядающие древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале. Не случайно, поэтому, в настоящее время в Индии жемчужины поэтического эпоса «Рамаяна» входят в школьные программы с целью нравственного воспитания учащейся молодёжи.
На Западе и в России древнеиндийский эпос «Рамаяны» хорошо известен его переводят и ставят на театральных сценах. В странах Востока, таких как Индия, Шри-Ланка, Непал, Бирма, Бангладеш к «Рамаяне» относятся, как к Священному Писанию с благоговением и любовью. «Рамаяна» сообщает, что её сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни.
ЭПИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ "РАМАЯНА", "МАХАБХАРАТА". Полная версия - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=23713#23713 http://www.chitalnya.ru/work/847968 ОТ АВТОРА ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Никогда неувядающие древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале. Не случайно, поэтому, в настоящее время в Индии жемчужины поэтического эпоса «Рамаяна» входят в школьные программы с целью нравственного воспитания учащейся молодёжи. На Западе и в России древнеиндийский эпос «Рамаяны» хорошо известен его переводят и ставят на театральных сценах. В странах Востока, таких как Индия, Шри-Ланка, Непал, Бирма, Бангладеш к «Рамаяне» относятся, как к Священному Писанию с благоговением и любовью. «Рамаяна» сообщает, что её сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни. Первыми её исполнителями были сыновья Рамы – Куша и Лава. Нередко певцы не исполняли дословно «Рамаяну», они сочетали и дополняли традиционные тексты, но в целом они были верны традиции. Язык «Рамаяны» насыщен эпитетами и сравнениями (эпическими формулами). Эпический певец хранил в памяти множество таких формул, и умело пользовался ими. «Рамаяну» великого поэта Вальмики множество раз пересказывали на русском языке на основе лучших английских переводов с санскрита, но до последнего времени не существовало её полного издания. Наиболее полное изложение великого эпоса было представлено в прозе издательством «Гаудия-веданта пресс» в 1999 году (перевод с английского и литературное изложение Джагадьони). Автору удалось приблизить историческую реальность «Рамаяны» к современному читателю, снабжая текст необходимыми сносками, глоссарием и приложениями. Однако, по мнению самого Джагадьони, «собранного материала оказалось недостаточно, чтобы по-настоящему раскрыть богатство содержания «Рамаяны» и передать его со всей полнотой». Кроме того, по мнению автора, в «Рамаяне» много удивительного и чудесного и повествующее событие может показаться читателям мифическим. Ключ к пониманию находится в самой поэме, не следует искать в ней аллегорий. Следует отметить несомненную полезность колоссального труда Джагадьони, всё же в прозаическом повествовании этой удивительной поэмы теряется немало красот и очарований. Очень важно также учитывать традиционную исполнительскую певческую особенность «Рамаяны» в одиннадцати слоговых шлоках из четырёх строф с двухсложной стопой, с ударением на втором слоге (пятистопный ямб, с женской рифмой). Автор настоящего поэтического перевода «Рамаяны» ставил своей целью в возможной полноте, достаточной для представления общего содержания «Рамаяны» Вальмики, с выдержанной в ней поэтической песенной особенностью, по возможности приближая к гармоничной напевности эпоса Вальмики. Сокращение объёма текста автор старался восполнить в комментариях, в предисловии, в глоссарии, в сносках. Автор не претендует на исчерпывающую полноту и безупречную эквивалентность к оригиналу, прекрасно понимая, что это практически сделать невозможно. Любой поэтический перевод неизбежно теряет поэтические краски и ароматы оригинального стиха. Цель была много скромнее: пробудить у читателей желание глубже познакомиться с этим удивительным, непревзойдённым высоконравственным и гармоничным поэтическим шедевром, не уступающим древнегреческим гомеровским поэмам «Илиада» и «Одиссея». Древнеарийский эпос «Рамаяна» является самым древним образцом изящной эпической поэзии. Мудреца Вальмики, автора «Рамаяны» называют адикави (первым поэтом на Земле), а саму поэму «Рамаяна» считают адикавьей (первой поэмой в мире). Вальмики был живым свидетелем и участником событий Рамаяны. Он родился на севере Индостана в семье брахмана. По случайности, он был захвачен дикими горцами, которые в корыстных целях обучили его воровству. Эту «науку» Вальмики хорошо усвоил, и в течение многих лет он устраивал засады на дорогах и грабил путников. Позднее, будучи отцом семейства, Вальмики, продолжал этот свой воровской промысел, чтобы прокормить свою жену и сына. Однажды Вальмики повстречал в джунглях мудрецов, и с ножом в руке потребовал от них денег в обмен на их жизнь. – Мы люди Бога, - ответили ему странники, - у нас нет ни денег и драгоценностей. Зачем ты стал на преступный путь? – У меня нет иного способа прокормить свою семью, - ответил Вальмики. – Но готовы ли будут жена и дети разделить твою горькую участь, в случае неудачи, когда настанет время расплаты? - спросили его мудрецы. Не лучше ли тебе воспевать святое имя Бога Рамы, и Он позаботится о тебе и твоей семье. Вальмики был озадачен их советом и, когда он признался своей жене и детям в своих преступлениях и спросил: готовы ли они будут разделить его горькую участь, в случае, если постигнет его неудача. – Нет, - ответили ему домашние, - за свои преступления ты будешь отвечать один. Потрясённый их отказом разделить его горькую участь, когда наступит время расплаты, Вальмики сел в муравейник, воспевая святое имя Бога Рамы, не обращая вниманье на то, что вскоре он оказался, покрыт муравейником с головой. А когда вышел из вальмика (на санскр. буквально - муравейник), то увидел рядом с собой прекрасную плачущую женщину Ситу, жену прославленного Рамы, заблудившуюся в джунглях. Вальмики привёл её в свой дом, где вскоре от неё родились двое сыновей Рамы – Лава и Куша. С тех пор во сне к Вальмики стал появляться мудрец Нарада Муни. Он поведал ему в песнопениях эпическую историю Рамаяны. Вальмики позже напевал эту удивительную поэму сыновьям Рамы – Лаве и Кушу. Однажды на великом празднике Раджасуя-ягья, где собрались Рама и все его сподвижники, вдруг появились юные дети Рамы – Лава и Куша с музыкальными инструментами (винами) в руках. Они начали воспевать «Рамаяну», которую слышали от Вальмики. Все собравшиеся на этом празднике, пребывали в удивительном взволнованном состоянии, оттого, что шлоки, этих удивительных песен поэмы «Рамаяна», разворачивались красочными сценами у них на глазах. Приглашаю читателей, познакомиться с удивительными историями «Рамаяны»: о Раме, Сите и всех её действующих лиц, которых я искренне просил войти в эту поэму «Рамаяна». Говорится, что стихи арийских песен поэмы о Раме и Сите, подобны небесному жемчужному ожерелью. Кто искренне внемлет этим стихам, тот доставляет удовольствие Великой Личности Господа. Рама, был сыном царя Дашаратхи, правящего обширным государством со столицей Айдохье. Царь соседней страны Видехи объявил, что ищет достойного мужа для своей приёмной дочери – прекрасной Ситы. Было состязание многих принцев в стрельбе из огромного, прекрасного, как радуга, лука. Рама выиграл состязание, и Сита обрадовалась победе Рамы, она надела ему на шею венок из цветов, в знак согласия стать его женой, и любить его до последнего вздоха. Сыграли пышную свадьбу, и царь Дашаратха передал своё царство Раме. Ситу увидел свирепый царь демонов Равана (санскр. «ревущий»). Он вспыхнул к ней неодолимой страстью. Равана обладал десятью головами, двадцатью руками, имел страшный голос. Обманом Равану удалось украсть Ситу, и на золотой колеснице, запряжённой зелёными конями, умчался с ней по поднебесью в свои владения, и стал предлагать Сите свои несметные сокровища. Сита отвергла все его притязания и ответила, что любит одного лишь Раму и всегда будет ему верна. Раван объявил, что будет ждать год её согласия стать его женой, и через год предаст её лютой смерти. Рама со своим братом Лакшманом отправились на поиски Ситы. С помощью могучего племени обезьян, во главе с их предводителем Сугривой и его мудрого советника Ханумана (сына бога ветра, способного летать по воздуху), Рама и Лакшман подошёл к океану, оставалось преодолеть водные преграды до острова Ланки. Хануман вызвался полететь на остров Ланки, разведать: где Раван прячет Ситу? Обезьянье войско построило мост до острова Ланки, переправилось через него и устремилось к столице Раваны. Прекрасная Сита в своём саду с ужасом слышала шум битвы благородного обезьяньего войска под предводительством Рамы с демоническим войском Раваны. Рама и Раван сошлись в поединке, бились с утра до вечера; притупились их мечи, кончились стрелы в колчанах. Рама пустил свою последнюю стрелу, которая пробила каменный панцирь Раваны и вонзилась ему в самое сердце. Так исполнилась воля богов: от руки человека погиб, неуязвимый для людей, царь демонов Раван. Войско Равана разбежалось, и Рама вступил в столицу Ланки. Со слезами радости встретила Раму прекрасная Сита. На колеснице Раваны, запряжённой зелёными конями, вернулись они в Айдохью, и Рама стал законным царём, мудрым и справедливым. Освободив Ситу, Рама стал сомневаться, что она хранила ему верность, находясь в плену у Раваны. Сита, чтобы доказать свою невиновность, взошла на костёр – и невредимой вышла из огня. Лишь после этого Рама согласился вновь признать её своей женой. Так, по-видимому, и закончилась знаменитая поэма «Рамаяна», созданная Вальмики (Книга VI). Однако, в той «Рамаяне», которая до нас дошла, злоключения главных героев были продолжены последующим поколением эпических поэтов. Сказано, что через некоторое время Раме становится известно, что подданные осуждают его за нарушение древнего обычая, согласно которому муж не должен принимать обратно жену, проведшую вне дома более определённого срока. Рама изгнал беременную Ситу в лес, где она родила от него сыновей-близнецов – Кушу и Лаву и вместе со своими детьми нашла приют у мудрого отшельника Вальмики, того самого, которому приписывается авторство «Рамаяны». Снова прошли долгие годы разлуки Рамы и Ситы. Когда сыновья выросли, Рама, будучи на охоте, случайно набрёл на хижину отшельника Вальмики. Он увидел двоих юношей, в которых признал своих сыновей, взял их с собой в столицу, и разрешил Сите следовать за сыновьями, но продолжал колебаться и потребовал доказательства её верности. Оскорблённая Сита обратилась к земле, на которой стояла: «О мать-земля! Если я чиста перед Рамой, прими меня навеки в своё лоно!» Замля разверзлась под ногами Ситы – и поглотила её. Раскаявшийся в последний момент Рама попытался удержать Ситу за волосы, но только порезал свою ладонь её волосами. По народному поверью, с тех пор ладони у людей изрезаны тонкими, как волосы, линиями. Темы повторяющейся разлуки Рамы и Ситы неслучайны. Авторы дополнительной книги (Книга VII) посчитали, что благополучный конец эпической поэмы «Рамаяна» противоречил её художественному замыслу, и они посчитали целесообразным остаться верными замыслу Вальмики, продолжив поэму. Слова из эпической поэмы «Рамаяны» оказались пророческими: «Пока есть Ганга, Гималаев горы, Жить будет повесть о деяньях Рамы». И в наше время, это пророчество обретает вполне реальный смысл. Деяния Рамы по очищению скверны также актуальны и в новые космические времена. Не случайно во вступлении к «Махабхарате» говориться: «Одни поэты рассказали это сказание, Другие – рассказывают его теперь, Третьи – будут рассказывать позже на земле». Продолжение -
ЭПИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ "РАМАЯНА", "МАХАБХАРАТА". Полная версия - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=23713#23713 http://www.chitalnya.ru/work/847968 ОТ АВТОРА ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ Никогда неувядающие древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале. Не случайно, поэтому, в настоящее время в Индии жемчужины поэтического эпоса «Рамаяна» входят в школьные программы с целью нравственного воспитания учащейся молодёжи. На Западе и в России древнеиндийский эпос «Рамаяны» хорошо известен его переводят и ставят на театральных сценах. В странах Востока, таких как Индия, Шри-Ланка, Непал, Бирма, Бангладеш к «Рамаяне» относятся, как к Священному Писанию с благоговением и любовью. «Рамаяна» сообщает, что её сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни. Первыми её исполнителями были сыновья Рамы – Куша и Лава. Нередко певцы не исполняли дословно «Рамаяну», они сочетали и дополняли традиционные тексты, но в целом они были верны традиции. Язык «Рамаяны» насыщен эпитетами и сравнениями (эпическими формулами). Эпический певец хранил в памяти множество таких формул, и умело пользовался ими. «Рамаяну» великого поэта Вальмики множество раз пересказывали на русском языке на основе лучших английских переводов с санскрита, но до последнего времени не существовало её полного издания. Наиболее полное изложение великого эпоса было представлено в прозе издательством «Гаудия-веданта пресс» в 1999 году (перевод с английского и литературное изложение Джагадьони). Автору удалось приблизить историческую реальность «Рамаяны» к современному читателю, снабжая текст необходимыми сносками, глоссарием и приложениями. Однако, по мнению самого Джагадьони, «собранного материала оказалось недостаточно, чтобы по-настоящему раскрыть богатство содержания «Рамаяны» и передать его со всей полнотой». Кроме того, по мнению автора, в «Рамаяне» много удивительного и чудесного и повествующее событие может показаться читателям мифическим. Ключ к пониманию находится в самой поэме, не следует искать в ней аллегорий. Следует отметить несомненную полезность колоссального труда Джагадьони, всё же в прозаическом повествовании этой удивительной поэмы теряется немало красот и очарований. Очень важно также учитывать традиционную исполнительскую певческую особенность «Рамаяны» в одиннадцати слоговых шлоках из четырёх строф с двухсложной стопой, с ударением на втором слоге (пятистопный ямб, с женской рифмой). Автор настоящего поэтического перевода «Рамаяны» ставил своей целью в возможной полноте, достаточной для представления общего содержания «Рамаяны» Вальмики, с выдержанной в ней поэтической песенной особенностью, по возможности приближая к гармоничной напевности эпоса Вальмики. Сокращение объёма текста автор старался восполнить в комментариях, в предисловии, в глоссарии, в сносках. Автор не претендует на исчерпывающую полноту и безупречную эквивалентность к оригиналу, прекрасно понимая, что это практически сделать невозможно. Любой поэтический перевод неизбежно теряет поэтические краски и ароматы оригинального стиха. Цель была много скромнее: пробудить у читателей желание глубже познакомиться с этим удивительным, непревзойдённым высоконравственным и гармоничным поэтическим шедевром, не уступающим древнегреческим гомеровским поэмам «Илиада» и «Одиссея». Древнеарийский эпос «Рамаяна» является самым древним образцом изящной эпической поэзии. Мудреца Вальмики, автора «Рамаяны» называют адикави (первым поэтом на Земле), а саму поэму «Рамаяна» считают адикавьей (первой поэмой в мире). Вальмики был живым свидетелем и участником событий Рамаяны. Он родился на севере Индостана в семье брахмана. По случайности, он был захвачен дикими горцами, которые в корыстных целях обучили его воровству. Эту «науку» Вальмики хорошо усвоил, и в течение многих лет он устраивал засады на дорогах и грабил путников. Позднее, будучи отцом семейства, Вальмики, продолжал этот свой воровской промысел, чтобы прокормить свою жену и сына. Однажды Вальмики повстречал в джунглях мудрецов, и с ножом в руке потребовал от них денег в обмен на их жизнь. – Мы люди Бога, - ответили ему странники, - у нас нет ни денег и драгоценностей. Зачем ты стал на преступный путь? – У меня нет иного способа прокормить свою семью, - ответил Вальмики. – Но готовы ли будут жена и дети разделить твою горькую участь, в случае неудачи, когда настанет время расплаты? - спросили его мудрецы. Не лучше ли тебе воспевать святое имя Бога Рамы, и Он позаботится о тебе и твоей семье. Вальмики был озадачен их советом и, когда он признался своей жене и детям в своих преступлениях и спросил: готовы ли они будут разделить его горькую участь, в случае, если постигнет его неудача. – Нет, - ответили ему домашние, - за свои преступления ты будешь отвечать один. Потрясённый их отказом разделить его горькую участь, когда наступит время расплаты, Вальмики сел в муравейник, воспевая святое имя Бога Рамы, не обращая вниманье на то, что вскоре он оказался, покрыт муравейником с головой. А когда вышел из вальмика (на санскр. буквально - муравейник), то увидел рядом с собой прекрасную плачущую женщину Ситу, жену прославленного Рамы, заблудившуюся в джунглях. Вальмики привёл её в свой дом, где вскоре от неё родились двое сыновей Рамы – Лава и Куша. С тех пор во сне к Вальмики стал появляться мудрец Нарада Муни. Он поведал ему в песнопениях эпическую историю Рамаяны. Вальмики позже напевал эту удивительную поэму сыновьям Рамы – Лаве и Кушу. Однажды на великом празднике Раджасуя-ягья, где собрались Рама и все его сподвижники, вдруг появились юные дети Рамы – Лава и Куша с музыкальными инструментами (винами) в руках. Они начали воспевать «Рамаяну», которую слышали от Вальмики. Все собравшиеся на этом празднике, пребывали в удивительном взволнованном состоянии, оттого, что шлоки, этих удивительных песен поэмы «Рамаяна», разворачивались красочными сценами у них на глазах. Приглашаю читателей, познакомиться с удивительными историями «Рамаяны»: о Раме, Сите и всех её действующих лиц, которых я искренне просил войти в эту поэму «Рамаяна». Говорится, что стихи арийских песен поэмы о Раме и Сите, подобны небесному жемчужному ожерелью. Кто искренне внемлет этим стихам, тот доставляет удовольствие Великой Личности Господа. Рама, был сыном царя Дашаратхи, правящего обширным государством со столицей Айдохье. Царь соседней страны Видехи объявил, что ищет достойного мужа для своей приёмной дочери – прекрасной Ситы. Было состязание многих принцев в стрельбе из огромного, прекрасного, как радуга, лука. Рама выиграл состязание, и Сита обрадовалась победе Рамы, она надела ему на шею венок из цветов, в знак согласия стать его женой, и любить его до последнего вздоха. Сыграли пышную свадьбу, и царь Дашаратха передал своё царство Раме. Ситу увидел свирепый царь демонов Равана (санскр. «ревущий»). Он вспыхнул к ней неодолимой страстью. Равана обладал десятью головами, двадцатью руками, имел страшный голос. Обманом Равану удалось украсть Ситу, и на золотой колеснице, запряжённой зелёными конями, умчался с ней по поднебесью в свои владения, и стал предлагать Сите свои несметные сокровища. Сита отвергла все его притязания и ответила, что любит одного лишь Раму и всегда будет ему верна. Раван объявил, что будет ждать год её согласия стать его женой, и через год предаст её лютой смерти. Рама со своим братом Лакшманом отправились на поиски Ситы. С помощью могучего племени обезьян, во главе с их предводителем Сугривой и его мудрого советника Ханумана (сына бога ветра, способного летать по воздуху), Рама и Лакшман подошёл к океану, оставалось преодолеть водные преграды до острова Ланки. Хануман вызвался полететь на остров Ланки, разведать: где Раван прячет Ситу? Обезьянье войско построило мост до острова Ланки, переправилось через него и устремилось к столице Раваны. Прекрасная Сита в своём саду с ужасом слышала шум битвы благородного обезьяньего войска под предводительством Рамы с демоническим войском Раваны. Рама и Раван сошлись в поединке, бились с утра до вечера; притупились их мечи, кончились стрелы в колчанах. Рама пустил свою последнюю стрелу, которая пробила каменный панцирь Раваны и вонзилась ему в самое сердце. Так исполнилась воля богов: от руки человека погиб, неуязвимый для людей, царь демонов Раван. Войско Равана разбежалось, и Рама вступил в столицу Ланки. Со слезами радости встретила Раму прекрасная Сита. На колеснице Раваны, запряжённой зелёными конями, вернулись они в Айдохью, и Рама стал законным царём, мудрым и справедливым. Освободив Ситу, Рама стал сомневаться, что она хранила ему верность, находясь в плену у Раваны. Сита, чтобы доказать свою невиновность, взошла на костёр – и невредимой вышла из огня. Лишь после этого Рама согласился вновь признать её своей женой. Так, по-видимому, и закончилась знаменитая поэма «Рамаяна», созданная Вальмики (Книга VI). Однако, в той «Рамаяне», которая до нас дошла, злоключения главных героев были продолжены последующим поколением эпических поэтов. Сказано, что через некоторое время Раме становится известно, что подданные осуждают его за нарушение древнего обычая, согласно которому муж не должен принимать обратно жену, проведшую вне дома более определённого срока. Рама изгнал беременную Ситу в лес, где она родила от него сыновей-близнецов – Кушу и Лаву и вместе со своими детьми нашла приют у мудрого отшельника Вальмики, того самого, которому приписывается авторство «Рамаяны». Снова прошли долгие годы разлуки Рамы и Ситы. Когда сыновья выросли, Рама, будучи на охоте, случайно набрёл на хижину отшельника Вальмики. Он увидел двоих юношей, в которых признал своих сыновей, взял их с собой в столицу, и разрешил Сите следовать за сыновьями, но продолжал колебаться и потребовал доказательства её верности. Оскорблённая Сита обратилась к земле, на которой стояла: «О мать-земля! Если я чиста перед Рамой, прими меня навеки в своё лоно!» Замля разверзлась под ногами Ситы – и поглотила её. Раскаявшийся в последний момент Рама попытался удержать Ситу за волосы, но только порезал свою ладонь её волосами. По народному поверью, с тех пор ладони у людей изрезаны тонкими, как волосы, линиями. Темы повторяющейся разлуки Рамы и Ситы неслучайны. Авторы дополнительной книги (Книга VII) посчитали, что благополучный конец эпической поэмы «Рамаяна» противоречил её художественному замыслу, и они посчитали целесообразным остаться верными замыслу Вальмики, продолжив поэму. Слова из эпической поэмы «Рамаяны» оказались пророческими: «Пока есть Ганга, Гималаев горы, Жить будет повесть о деяньях Рамы». И в наше время, это пророчество обретает вполне реальный смысл. Деяния Рамы по очищению скверны также актуальны и в новые космические времена. Не случайно во вступлении к «Махабхарате» говориться: «Одни поэты рассказали это сказание, Другие – рассказывают его теперь, Третьи – будут рассказывать позже на земле». Продолжение -
23.
Послание освобождения.
(публикация автора на scipeople)
Послание освобождения.
(публикация автора на scipeople)
Сигачёв А.А.
- Белая Россия , 2013
Послание Освобождения было провозглашено первым арийским духовным пламенным революционером против иноземных поработителей и сокрушителей арийской цивилизации. Победоносное шествие Ариев-Чайтанитов было основано на Послании Любви к поверженной арийской цивилизации на западе Бенгали, на юге Индостана (Навадвипа-дхама). Это был смутный период в истории Индии. Навадвипа, как последний оплот Ариев, уже был разрушен. К сожалению, в самой Бенгалии не сохранилось исторической хроники этих времён, захватчики распорядились с архивами по-варварски, уничтожив их. Однако известно, что мусульманское вторжение здесь началось в 1202 (от рождества Христова). Несметные орды чужеземцев, преодолели Гималаи и хлынули неудержимым потоком в священные земли древних Ариев. Вторжение сопровождалось невиданным грабежом, оргиями, насилиями, повсюду несли ужас и разрушение. Турецкая тяжёлая кавалерия делийского султана Мухаммада Чури успешно продвигалась на восток, запад и юг страны, и вскоре мусульманские захватчики стали полными хозяевами арийской передовой цивилизации. Захватчики принесли с собой иную культуру, власть и религию. До начала XIV века всей провинцией Бенгалии правили губернаторы, которые подчинялись делийскому султану. Первая независимая династия царей появилась в Бенгалии в 1342 году, благодаря мудрой политике Ильяса Шахи. Из делийской провинции Бенгалия превратилась в самостоятельное государство. Бенгальцы, будь они индусами или мусульманами, считали себя бенгальцами, называя турок чужеземцами-захватчиками (патанами). В 1410 году в Бенгали вспыхнула пятилетняя гражданская война между мусульманами и индусами, в результате трон занял индус Джалал аль-Дин Мухаммад, принявший мусульманскую веру, но правил Бенгалией в качестве царя хинду.
Послание Освобождения было провозглашено первым арийским духовным пламенным революционером против иноземных поработителей и сокрушителей арийской цивилизации. Победоносное шествие Ариев-Чайтанитов было основано на Послании Любви к поверженной арийской цивилизации на западе Бенгали, на юге Индостана (Навадвипа-дхама). Это был смутный период в истории Индии. Навадвипа, как последний оплот Ариев, уже был разрушен. К сожалению, в самой Бенгалии не сохранилось исторической хроники этих времён, захватчики распорядились с архивами по-варварски, уничтожив их. Однако известно, что мусульманское вторжение здесь началось в 1202 (от рождества Христова). Несметные орды чужеземцев, преодолели Гималаи и хлынули неудержимым потоком в священные земли древних Ариев. Вторжение сопровождалось невиданным грабежом, оргиями, насилиями, повсюду несли ужас и разрушение. Турецкая тяжёлая кавалерия делийского султана Мухаммада Чури успешно продвигалась на восток, запад и юг страны, и вскоре мусульманские захватчики стали полными хозяевами арийской передовой цивилизации. Захватчики принесли с собой иную культуру, власть и религию. До начала XIV века всей провинцией Бенгалии правили губернаторы, которые подчинялись делийскому султану. Первая независимая династия царей появилась в Бенгалии в 1342 году, благодаря мудрой политике Ильяса Шахи. Из делийской провинции Бенгалия превратилась в самостоятельное государство. Бенгальцы, будь они индусами или мусульманами, считали себя бенгальцами, называя турок чужеземцами-захватчиками (патанами). В 1410 году в Бенгали вспыхнула пятилетняя гражданская война между мусульманами и индусами, в результате трон занял индус Джалал аль-Дин Мухаммад, принявший мусульманскую веру, но правил Бенгалией в качестве царя хинду.
Материал представлен в сокращении. Наиболее полная версия - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=23839#23839 СЛОВО О КРУШЕНИИ И ВОЗРОЖДЕНИИ АРИЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ. В данной поэме нет вымысла. Материал поэмы взят из исторических фактов и поэтизирован в меру способности автора данной поэмы. Послание освобождения было провозглашено первым арийским духовным пламенным революционером против иноземных поработителей и сокрушителей арийской цивилизации. Победоносное шествие Ариев-Чайтанитов было основано на Послании Любви к поверженной арийской цивилизации на западе Бенгали, на юге Индостана (Навадвипа-дхама). Навадвипа со всех сторон омывается Гангой, при впадении её в Бенгальский залив. Образовавшиеся 64 острова принимают форму лотоса из ста лепестков, занимают пространство в 168 миль в окружности, и названа, поэтому Гауда-мандала. Радиус Гауда-мандалы – 28 миль. Сердцем лотоса считается Навадвипа, величина «тычинки» этого цветка – 10 миль в окружности. Восемь первых лепестков лотоса Гауды-мандалы (Навадвип) составляют 32 мили в окружности. Сказано, что в середине лотоса Навадвипы родился посланник Любви - Шри Чайтанья в 1407 году эры шака (18 февраля 1486 году по христианскому календарю). Это был смутный период в истории Индии. Навадвипа, как последний оплот Ариев, уже был разрушен. К сожалению, в самой Бенгалии не сохранилось исторической хроники этих времён, захватчики распорядились с архивами по-варварски, уничтожив их. Однако известно, что мусульманское вторжение здесь началось в 1202 (от рождества Христова). Несметные орды чужеземцев, преодолели Гималаи и хлынули неудержимым потоком в священные земли древних Ариев. Вторжение сопровождалось невиданным грабежом, оргиями, насилиями, повсюду несли ужас и разрушение. Турецкая тяжёлая кавалерия делийского султана Мухаммада Чури успешно продвигалась на восток, запад и юг страны, и вскоре мусульманские захватчики стали полными хозяевами арийской передовой цивилизации. Захватчики принесли с собой иную культуру, власть и религию. До начала XIV века всей провинцией Бенгалии правили губернаторы, которые подчинялись делийскому султану. Первая независимая династия царей появилась в Бенгалии в 1342 году, благодаря мудрой политике Ильяса Шахи. Из делийской провинции Бенгалия превратилась в самостоятельное государство. Бенгальцы, будь они индусами или мусульманами, считали себя бенгальцами, называя турок чужеземцами-захватчиками (патанами). В 1410 году в Бенгали вспыхнула пятилетняя гражданская война между мусульманами и индусами, в результате трон занял индус Джалал аль-Дин Мухаммад, принявший мусульманскую веру, но правил Бенгалией в качестве царя хинду. В год рождения Шри Чайтаньи бенгальский трон занимают чёрные арабы из Восточной Африки, эфиопы, которые были невольниками из царской охраны. Началась полоса жестокой борьбы за трон: цари сменялись один за другим, всякий раз это сопровождалось убийством царей предшественников. В такой период безвременья в Бенгали, родился и возрастал Чайтанья. Во времена правления Ала аль-Дин Хусейн Шаха Чайтанья развернёт поистине беспримерное в мировой истории революционное движение, объединяя чайтанитов совместным воспеванием на улицах святых имён Бога Ариев, что строжайше было запрещено властями, но это ещё больше сплачивало их и привело, в конце концов, к победе. Вековой уклад жизни Ариев был разрушен до основания, бенгальцы чувствовали себя гостями в своих родных домах, были изгоями в своём родном отечестве и стали чужды к своей многовековой культуре. Вера стремительно увядала, пораженческое чувство сковывало людей. Мусульманские проповедники силой насаждали свою веру, ислам и возрастал переход Ариев-хинду на сторону мусульманства. Казалось, что древнюю Ведическую веру уже невозможно ничем защитить. Мусульманские правители разрушали вековые ведические храмы. Брахманы-аскеты не в состоянии были защитить свою веру, им оставалось довольствоваться тем, что мусульман называли гре6шниками, и считали, что сама их тень является величайшим злом на свете. Не было даже попытки, каким-то образом реформировать свою веру с учётом времени и обстоятельств. Постепенно они утратили истинную любовь к Богу и скатывались до жажды дешёвых удовольствий, почестей и наживы. Невозможно было спокойно взирать на полную погибель великой страны. Разумные люди молились: о Господи, почему Индия, такая великая страна оказалась во власти мусульман-фанатиков. Никогда нечестивые правители и религии не завоёвывали нашу великую Родину. Что же теперь произошло и что с нами дальше будет? И вот явился миру этот удивительный юноша, Шри Чайтанья, изумительный внешности, непревзойдённого ума и благородства. Будучи совсем ещё юным, он проявил блестящие способности в диспутах философских, поэтических, научных, духовных. Словно по волшебному мановению небесного дирижёра на всю Индию гремела славы Навадвипы, как центра образования, логики, полемики, диспутов. Жители Навадвипы смело вступали в споры с известными учёными пандитами. Отовсюду стали стекаться сюда одарённые юноши, учиться логике и грамматике. Уже в 1496 году, десятилетний Чайтанья бал объявлен великим пандитом. Он в совершенстве овладел несколькими языками, логикой, риторикой, философией, грамматикой санскрита, искусством толкования древних священных текстов Вед. Это было только начало его жизненного пути, но уже взрослых учёных приводило в восхищение. Однажды Навадвипу решил посетить известный на всю Индию учёный философ и поэт Кешава Кашмири. Путешествуя по стране, он принимал участие в поэтических состязаниях и всегда имел неизменный, внушительный успех. Про него говорили, что шлоки (строфы) всех Священный Писаний Вед, были у него на кончике языка. Слава его стала так велика, что он с трудом мог отыскать смельчака для дискуссии. Никто не мог угнаться за полётом его мысли. Лишь только отпетые завистники за его спиной язвили, сочиняя про него самые нелепые, гнусные несуразности. Но кто их принимает всерьёз этих гаденьких, подленьких и трусоватых завистников. Когда до него дошёл слух о славе Навадвипы, как центра образования, литературы и духовности, он незамедлительно отправился туда с множеством слуг, слонов и лошадей. Появление знаменитого на всю Индию Кешавы Кашмири в Навадвипе произвело невиданный переполох у жителей Бенгали. Их смущало то, что если Кешава Кашмири одержит победу в литературном турнире, то может надолго померкнуть слава Навадвипы, как центр образования, литературы и духовности всей Индии. Люди Навадвипы были встревожены, не зная, что им следует предпринять. Тут весь учёный свет Навадвипы устремил свои помыслы, как к последней надежде, на юного Нимая (так в детстве называли Чайтанью). – Если даже, Нимай проиграет Кешави Кашмири, - размышляли пандиты промеж собой, - то это не так уж зазорно, ведь Нимай, совсем ещё ребёнок. Когда Кешави Кашмири сообщили о том, что его противником в диспуте будет юный Нимай, он очень был удивлён, но от поединка не отказался. Он сказал, что у поэтов нет возраста, они ещё в утробе матери – поэты. Кешави Кашмири представили Нимая, то Нимай первым почтительно поклонился знаменитому поэту, в то время как Кешави Кашмири небрежно кивнул ему головой и сказал: «Я наслышан прекрасными отзывами о тебе, что ты Нимай Пандит придерживаешься одной из традиционных школ санскрита, и хорошо преподаёшь основы её грамматики…» Да, я простой учитель грамматики санскрита, - ответил Нимай, - но в действительности, даже это скромное служение мне даётся нелегко. Я слышал, что ты знаменитый поэт, и сочиняешь превосходные поэмы. Не мог ты мне здесь, и сейчас продемонстрировать своё мастерство. Пожалуйста, опиши мне в стихах славу нашей великой Ганги-реки. Кешави Кашмири без всякого промедления пропел ему сто превосходных шлок, посвящённых Ганге. Он без устали и без малейшей запинки продемонстрировал собравшимся на берегу великой реки Ганги, свою лучшую поэму о ней. Всем собравшимся было ясно, что Нимаю не под силу будет отыскать какую-либо ошибку в блестящем потоке красноречия и мелодичности этих удивительных стихов. Все были просто ошеломлены этой не иначе, как небесной поэзии. Нет, это что-то невообразимое, что заставило слушателей забыть себя, и всё что их окружало. Они долго не могли придти в себя, сбитые с жизненных повседневных устоев, все чувствовали себя, словно не в своей тарелке. У всех присутствующих открылись рты, и они долго не осознавали того, что давно пора их закрыть… - О Господи! - восклицали одни, - что это мы услышали! Какое чудо свершилось между небом и землёй!.. Как точно и гармонично подобраны слова. Какая безукоризненная последовательность шлок. Это чудо! Конечно, это чудо, и только чудом это надо признать!.. - Как прекрасно! – говорили другие, - как он превосходен в поэзии! Ничего подобного, ещё не доводилось слышать, даже близко к этой вдохновенной поэзии, посвящённой матери нашей, реке Ганге. Сколько удивительных метафор, сколько прекрасных сравнений, оборотов и всего многообразия поэтических красот, какой богатый лексический фонд и грамматический строй, какая необыкновенная мелодика стиха! - Братья, - восклицали третьи, - вы обратили внимание на идеальную инструментовку и звуковое строение санскритской фразы! Какое мощное и своеобразное средство художественного выражения! Здесь есть чему поучиться… - Остается только удивляться, - говорили иные, - какой современностью дышит его санскритская поэзия. Сколь чеканны по форме и совершенны по языку всевозможных видов аллитераций, и внутренних рифм. Богатства сокровищницы этой поэзии кажутся неисчерпаемыми, с разнообразной инструментовкой, и различными вариациями аллитераций… Нимай ожидал, когда утихнут восторги присутствующих здесь, на этом, несомненно, удивительном диспуте. Он также произнёс достойную хвалу превосходному поэту Кешави Кашмири. – Никто из поэтов в целом мире не сравнится с твоим поэтическим даром! Несомненно, ты великий поэт. Лишь святые небеса достойны, слышать твою божественную поэзию, лишь немногие могут понять её и по достоинству оценить. Пожалуйста, объясни нам смысл любой шлоки из твоей поистине божественной поэмы. - Разбор, какой из шлок Нимаю Пандиту хотелось бы услышать? – спросил Кешави Кашмири. - В ответ на это, Нимай пропел всю его поэму наизусть, без единой запинки. Затем он предложил Кешави Кашмири растолковать одну из ста его шлок: Все три мира мать-Ганга величьем своим ослепляет, Стопы Господа Вишну дают её водам, началу - начало. Вишну – Высшая Личность – миры и людей сотворяет. Воды тела Его в себя Ганга по капле вбирает… - Кешава Кашмири почувствовал, что земля поплыла у него под ногами. Он был ошеломлён настолько, что некоторое время не смог произнести ни единого слова. Он молчал и упорно смотрел на Нимая, словно искал поддержки, не понимая, что с ним происходит. Он уже не знал, что говорить, может быть, лучше промолчать, как будто этим, воздавая дань необыкновенному таланту юного Нимая… Увидев, Кешава Кашмири пребывает в шоковом состоянии, Нимай предложил разобрать все недостатки и достоинства этого стиха. - В этой поэме нет ошибок, стихи мне удались, как никогда прежде, - возразил поэт - Я не сомневаюсь, что ты искусный стихотворец, но только Бог не делает ошибок. - Как ты можешь говорить мне такое, простой провинциальный учитель, и желаешь критиковать высокий поэтический стиль. - Твой талант много превосходит мои скромные способности. Но у меня появился шанс поучиться поэтическому мастерству, на примере этой шлоки из твоей поэмы. Так позволь мне выразить своё мнение о достоинствах и недостатках этого ключевого стиха. - Хорошо, выскажи своё мнение. Мне будет интересно узнать твоё мнение. - Достоинство стиха в превосходном сравнении, что Ганга истекает из стоп Господа Вишну. Может показаться, что здесь имеется противоречие. Например, у истока Ганги растут прекрасные лотосы, но вода не истекает из лотосов, более того, известно, что цвет лотоса всегда остаётся сухим, он не смачивается водой. Но для Господа Вишну нет ничего невозможного – из стоп Господа Вишну рождается великая река мать-Ганга, и в этом Его вечная неугасаемая Слава!.. Вечная Истина сокрыта от наших материальных логик и рассудочных умозаключений. Дорогой Кешава Кашмири, Вы какой-то непостижимой интуицией сумели проникнуть в одно из таинств Господа Вишну. Я со всей убеждённостью говорю, что Вам доступна не только непревзойдённое поэтическое вдохновение, но открыты двери к небесной сокровищнице Божественных тайн Господу Вишну, которому Вы поклоняетесь. Вы поэт, не имеющий себе равных на планете Земля. Кешава Кашмири, увенчанный всемирною славой поэт, был потрясён и не мог проронить ни слова, и долго стоял в глубокой задумчивости. «Этот, совсем юный пандит Нимай, - подумал знаменитый поэт – совершенно потряс меня умом, разумом и неземным величием». - Ты сокрушил меня в диспуте, - обратился он к Нимаю, - но, даже намёком не задел моей чести. В коротком поэтическом диспуте с тобой, я словно прозрел, и, словно обрёл новую жизнь, но прошу твоего наставления, чтобы моим разумом и сердцем не овладели мирские желания. - Дорогой Кешава Кашмири, стремится к беспредельным познанием Мира, сомнительная цель для мудреца. Куда более ценно искреннее стремление к познанию Истины и устремление к ней всей душой, всем сердцем. За вечной Истиной далеко ходить не надо – она в твоём сердце. Постарайся понять это и будь духовно счастлив. Не трать попусту своё драгоценное время, не гонись за призрачным счастьем. Наслаждайся плодами только Истинного Знания и Сам Вишну откроется тебе в сердце – вот истинная цель жизни. Вот Вам мой совет, дорогой друг Кешава Кашмири. Поклонившись Нимаю, вдохновенный Кешава Кашмири спросил позволения уйти, оставив людям всё ненужное, своих, коней, слонов; он отпустил своих слуг, дал им, деньги и всё своё имущество. Впоследствии Кешава Кашмири составил свои стихотворные комментарии к Веданте, и, путешествуя по всей Индии, проповедовал Славу Всевышнего Господа. Все жители Навадвипы, признали Нимая великим учёным, знатоком Вед и своим духовным наставником. Вереницы гостей посещали его дом, всех Нимай встречал приветливо и согласно их качествам. В благоприятный момент для совершения путешествий, Нимай пустился со своими учениками в дорогу, проповедовать послание любви к Богу, прославляя Его совместным искренним пением там, где считалось это практически невозможным; чуждые народу власти Бенгали ревностно следили за проповедниками, всемерно мешая им, терроризируя их. Нимай взрослел. Он стал ещё более прекрасным, высоким, статным молодым человеком. Сказано, что тело его было цвета расплавленного золота, из-за чего его стали называть Гауранга. Путешествуя со своими учениками, проповедуя Послание Любви к Богу, совместно воспевая Славу Всевышнему Богу. В иные часы ученики заслушивались его искусной игрой на флейте Мурали. Настало время вернуться Чайтанье Гауранге в Бенгалию, поклониться святой Ганге. Его появление вызвало огромный поток людей со всей Навадвипы, чтобы только взглянуть на него и, если удачно повезёт – послушать его проповеди по Священному Писанию «»Шримад-Бхагаватам», петь Ведические гимны, и прославления Господа Вишну. Он в начале своей проповеди неизменно провозглашал такой стих из Писания «Нарада-панчаратры»: Харер нама, харер нама, Харер намаива кевалам. Калау настии, эва насти, Эва настии, эва гатир аньятха. «В этот век раздоров и лицемерия, нет иного пути, нет иного пути, нет иного пути, чем пение святых имён Господа». И люди пели и танцевали вдохновлённые, уносимые волнами общей киртаны, забывая жизненные невзгоды, ужасающее положение уже не в своей, но в оккупационной стране. Они пели песню-мантру, которую их вдохновил Чайтанья Гауранга: «Харе харайе, намах Вишну Ядавайа, намах Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана». Что, по-существу, являлось прославлением некоторых, из бесчисленных имеем Всевышнего Бога. Он рекомендовал жителям Навадвипы: «Воспевать эти имена Всевышнего Господа Вишну можно в одиночку или вместе со всей своей семьёй. И, как бы это не показалось на первый взгляд странным, это вскоре принесёт нам спелые плоды. – Но повторение этой древней арийской мантры, - говорил он людям, пришедшим на встречу с ним, - совершение аскез и соблюдение вегетарианства - бесполезно, если в сердце недостаёт истинной любви к Богу. Люди могут говорить, что человек обрёл милость Господа, но на самом деле это не так, потому что вкус духовного блаженства остаётся для него неизведанным. Таково утверждение Вед». Чайтанья стал ходить от дома к дому, проповедуя важность пения святых имён Бога в каждой семье. Те, кто были благочестивы, увеличивали свою добродетельность. Но были и такие негодяи, которые способны лишь обсуждать других и тратить всё свое время на поиски возможности отравить атмосферу, где всходят цветы доброго, светлого, вечного. Не способные ни на что другое, кроме злодеяний, поисков наживы любыми путями, осознавая своё ничтожество, делают всяческие пакости тайком, исподтишка. Ученики и друзья Чайтаньи, стали ревностно отсеивать новых, случайных прихожих в дом Чайтаньи на проповеди, закрывать перед ними двери. К сожалению, и хорошие, добропорядочные люди не могли войти в дом. Из-за злостных, низменных негодяев страдали люди, искренне желающие принять участие в вечерних совместных воспеваниях Святых имён Господа. - Взращивайте свою любовь к Всевышнему Господу, - говорил на своих проповедях Чайтанья, не тратьте время на сплетни и худые дела. Просто повторяйте и воспевайте Святые имена Бога. Благодаря этому вы достигнете совершенства, и это всё больше и больше сплачивает нас в большую единую братскую семью!.. Со временем дом Чайтаньи не стал вмещать всех желающих принять участие во всеобщем воспевании и восхвалении Бога. С заходом Солнца люди собирались у кого-либо в домах и пели, хлопая в ладоши, поддерживая общий ритм. Со временем пение их становилось всё чище и приносило им ни с чем несравнимую радость. Повсюду вокруг стали слышаться пения Святых имён Господа. В то время (с 1493 до 1519 года) всей Бенгалией со столицей в Навадвипе, правил мусульманский шах, султан Ала ал-Дин Навваб Хусейн. В его правление проповедническая деятельность Чайтании достигла наибольшего размаха. В период его правления индусов насильственно заставляли принимать ислам. Всякого, кто отказывался от этого, подвергали жестоким гонениям. Было строго запрещено индусам петь ведические гимны и осуществлять служения Всевышнему Господу Вишну. Но люди Навадвипы уже были настойчиво направлены на возрождение Арийских традиций, на личное и всеобщее счастье и процветание. Наводвипой правил мировой судья Кази. Власти привыкли к тому, что индусы не борятся за возрождение своих традиций и не рискуют во всеуслышание прославлять Бога Вишну. Что люди довольствуются тем, что могут, хоть как-то обучать своих детей грамотности, придерживаться вегетарианства, накапливать какое-то состояние, хвастать друг перед другом какими-то успехать, и быть этим довольны. Но вот, невесть откуда и невесть когда, вдруг в Навадвипе появился Чайтанья и смело стал проповедовать иные ценности для бенгальцев. Он, словно пробудил Наводвипу от тяжкого дурного сна. Из открытых окон многих домов стали громко раздаваться прославление Господа Вишну и Арийские древние гимны, которые, казалось, исчезли с лица Земли навсегда. По улицам Наводвипы стали ходить большие группы людей, петь свои мантры, танцевать, играть на многочисленных музыкальных инструментах. Чайтанья со своими учениками стали проводить такие массовые киртаны каждый день и петь утренние и вечерние молитвы. И чуть ли не во всех домах стали открыто петь эти свои молитвы, как будто на это не было запрета: «Хааре харайа намах, Вишну ядавая намах, Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана!..» Навадвипу, буквально затопили эти «прославители»! – возмущались правители, - это какое-то чудо или огромное недоразумение!.. Но началось духовное возрождение Индии, и его уже ничем было остановить! Мусульманам, привыкшим чувствовать себя в Бенгалии и во всей Индии хозяевами жизни, это «странное» явление пришлось не по душе. – Смотрите-ка, - говорили они с сарказмом, - овечки-то как осмелели! От них не стало покоя! И от них посыпались устные и письменные жалобы царскому наместнику в Навадвипе, - на вопиющие безобразия и беспорядки в столице Бенгалии Навадвипе. Кази пришёл в ярость. Незамедлительно он решил лично убедиться в этих безобразиях распоясавшихся бенгальцев. Вечером он прошёлся по городу и убедился, что во всех домах, громко поют, прославляя Бога Вишну, танцуют и веселятся. Далее он собственными глазами увидел, как продвигается с танцами большая колонна людей, они громко поют, танцуют, играют на музыкальных инструментах. Даже, ели бы это был лишь дурной сон, то и тогда бы Кази долго не смог бы успокоиться. Но что это? Вот он видит наяву, как поют и танцуют эти несчастные, неверные Чайтаниты. Где отыскать у себя силы, чтобы вынести эту крамолу нищего сумасшедшего сброда?! Они, видите ли, решили устраивать для себя ежедневные праздники! А кто будет работать? – хотелось бы мне узнать. Может быть, мне Кази, засучить повыше рукава, и работать, как проклятый за себя и за них?! Ну, это уже слишком! «Схватить их всех, - в ярости прокричал Кази, - повязать, и задать им таких чертей, чтобы они наказали своим внукам и правнукам – не устраивать таких шабашей, такой дикости, такой дешёвой показухи! Я научу их быть вежливыми и законопослушными!» Кази сам лично вырывал у поющих людей музыкальные инструменты, и неистово топтал их ногами. Разлетались на куски барабаны, мриданги, флейты, цимбалы и другие инструменты. Пение прекратилось, чайтаниты смотрели, что будет просходить дальше. - Вы так долго не вспоминали своего Вишну! – вскричал он, топая ногами, - откуда у вас появилась эта блажь, эта дикая прыть! Вы знаете, что я с вами сделаю?! Нет, вы даже не догадываетесь, как страшный гром я вам сейчас сыграю!.. Вы не боитесь, указав самого шаха?! Это неслыханная дерзость, просто так вам не сойдёт с рук, даже не надейтесь! Ну-ка, говорите мне здесь и сейчас, - кто толкает вас на такое беззаконие?! Запомните: я запрещаю подобные шествия на улицах столицы Бенгалии. Вижу, что вы поддались на чью-то уловку и готовы раскаяться. Поэтому, немедленно расходитесь по домам, но, если только это повторится, тогда пеняйте на себя. Я этого, так не оставлю. Чайтанья мне ответит по всей строгости наших законов. Я избавлю Навадвипу от этой проказы. Я стану высылать военные патрули, чтобы они выслеживать дома, в которых воспевают Святые Имена Бога Вишну. Горе тому хозяину, где мы обнаружим эту ересь. Это я обещаю… Как только Чайтанья узнал о том, что Кази решился остановить его духовное движение, гнев его был неописуем. Да как только посмел Кази запустить свои грязные руки в чистоту нашей духовности. Он действительно решил, что имеет право заткнуть нам рты при наших молитвах, и вольнолюбивую птицу возрождения Арийской духовности загнать в небытие?! Но что знает он нечестивец о могуществе духа нашего Господа Вишну?! Он нам ответит за это, и очень скоро сурово ответит! Чайтанья срочно разослал своих учеников во все концы Бенгалии с призывом всем, как один выйти на улицы. Мы проведём большую киртану всей Навадвипы, и нас поддержит вся Бенгалия! Пусть только попытается Кази мне помешать сделать это Святое дело! Мы спалим дотла дом Кази!.. Братья, идите во все дома, передайте всем моё послание о проведении священной киртаны. Пусть все зажгут факелы, мы выйдем на улицы и направимся к дому Кази! Мы наводним город любовью санкиртаны и сокрушим дом Кази! Нам на своей родной земле нечего и некого бояться! Выйдем все разом, как один и положим конец нашим унижениям, оскорблениям и мукам!.. Уже завтра в полдень все должны быть готовы. Все ученики разошлись с поручение своего учителя и в каждом доме говорили с возбуждением о предстоящей санкиртане. Можно себе вообразить Наводвипу, как огромный улей, где, в каждой сотовой ячейке, гудели заботливые, трудолюбивые пчёлы. - Эта многолюдная санкиртана, которую возглавит Чайтанья, - так говорили многие жители Навадвипы, - может быть такой необыкновенной, что нечто подобное, трудно себе представить. Мы обязательно примем в этом участие. Навадвипа - наша родная земля, Господь Вишну наш Всевышний Бог, мы должны быть едины в своём порыве, иначе мы потеряем последнюю надежду на возрождение нашей арийской духовности. - Тщательно готовились факелы, чтобы стал он, как можно, больше и горел бы, как можно, дольше и ярче. После полудня люди, разделившись по колонам, с факелами в руках устремлялись по улицам Навадвипы. Возглавляли колонны ученики Чайтаньи, которые все были одеты в шафрановые одежды. Миллионы мужчин, женщин и детей заполнили улицы Навадвипы, двигаясь к дворцу Кази. Они громко воспевали святые имена Господа Вишну, играли на музыкальных инструментах и танцевали. Темнеющее к вечеру небо озарилось тысячами тысяч зажжённых факелов. Как описано в хрониках Навадвипы того периода, - зрелище было неописуемо. В ночном небе светила полная Луна. Все участники этого необыкновенного шествия были украшены гирляндами из цветов. В руках у большинства участников шествия был музыкальный инструмент. Общее пение и совместные танцы вдохновляли всех до радостного сердцебиения. Всё громче звучало пение, всё ярче пылали факелы в руках, всё вдохновеннее были танцы. Во всех домах горели светильники, и дома были празднично украшены. Какая-то несказанная радость опьяняла людей в поющем и танцующем нескончаемом, словно бурлящем потоке Ганги, вышедшей из берегов. Но не солёные брызги волн океана касались уст людей, а нектар всеобщей радости обретения свободы был всем необыкновенно сладостен и приятен. Кто раньше не обладал даром пения, почувствовал незнакомую ему прежде радость от всеобщего воспевания и голос его становился всё увереннее и приятней. Чайтанья в кругу своих учеников, пел и танцевал вдохновенно и слёзы радости застилали ему глаза. Из всех присутствующих он выделялся высоким ростом, статностью, элегантностью и непередаваемой красотой. Его выделяющаяся фигура была в ритме танца на экстатических волнах, подобно золотому цветку лотоса над гладью воды в озере. Это было восхитительное зрелище: люди ритмично танцевали, и миллионы зажжённых факелов выплясывали высоко в воздухе: «Хари харайа намах, Вишну Ядавая намах, Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана! Хари, хари, Радхе! Хари, хари Радхе! Хари Шри Мадхусудана!..» Одни предпочитали танцевать в одиночку, некоторые танцевали парами, а иные танцевали цепочками или кругами. Вся Навадвипа ликовала на новом Празднике Свободы, который впоследствии ежегодно отмечается подобным образом, известный в народе, как праздник освобождения «Радха Ятра». Навадвипа буквально утопала в любви к Богу. Это была первая Великая Нагара-Санкиртана Чайтаньи Гауранги. Колоны ликующих людей двигались мимо богато украшенных домов по широким улицам, площадям и бульварам. Многие участники санкиртаны, время от времени, произносили: «Господи! Пусть будет так, чтобы мы из жизни в жизнь хранили в наших сердцах подобные божественные игры!» И пели дальше: «Иди и пой, - Харри! Харри! Не бойся ничего! Радхе, Радхе, Хари, Хари, - пришёл к нам праздник твой!..» Колоны, то ускоряли, то замедляли ход, то останавливались, и вновь ускоряли ход. Все танцевали и пели, не чувствуя усталости. Казалось, Земля дрожала от экстатического танца. Некоторыё громко выкрикивали: «Как посмел он, невежественный, прокажённый Кази, прикасаться к святым музыкальным инструментам Ариев! Как только у него, нечестивца - конечности не отсохли, сам он в это время не околел!.. Недоброжелатели Чайтаньи глядели украдкой из укромных мест, на удивительное шествие. Сердца их переполнялись злобой и ненавистью: - Чайтанья, просто сумасшедший, - шипели одни из них, - он надеется, что это сойдет ему с рук. Из-за него, мы все можем жестоко пострадать от рук Кази. - Можно себе представить, как они побегут к своим норам, по-настоящему примется за них, - говорили другие. - Странно, что Кази до сих пор не знает, что творится в Навадвипе. От одного вида его солдат, они готовы будут все разом броситься в Ганну и захлебнуться. Надо бы ему срочно донести на этих бездельников. - Надо дать понять этим певцам и танцорам, что Кази уже готов с ними разделаться, как повар с капустой!.. - Но, только вот - кто и как, сможет дать им понять это? Рискованно, пожалуй, это дело… Лучше мы посмотрим–поглядим со стороны, что будет происходить дальше. Когда Кази услышал громкие крики и шум за окнами, он вскочил и судорожно начал соображать. «Что это? – громко вскрикнул он не своим голосом, - я слышу громкую музыку и пение! Это что свадьба, или шайтаны веселятся? Неужели эти безумные Чайтаниты ослушались моего строгого приказа? Слыханное ли это дело? С чего бы это они вдруг так осмелели? Может быть, их поддерживают соседние страны, нелояльные к нам?..» Он приказал своим слугам, срочно пойти посмотреть, быстро вернуться и доложить, что такое творится в Навадвипе? Слуги быстро удалились, и ужас овладел ими при виде бушуюшей толпы, который выкрикивали: «Смерть Кази!» В страхе они вернулись во дворец и сообщили о невероятном сходе народа на улицах и площадях столицы Навадвипы, и все они громко кричат: «Смерть Кази!..» Вскоре огромная полпа приблизилась к самому дворцу Кази, и он в ужасе собственными ушами слышал это: «Смерть, смерть Кази!» Чайтанья призвал всех к спокойствию, послал несколько доверенных своих учеников, пригласить Кази на встречу с ним. Вскоре вышел Кази с опущенной головой. Чайтанья встретил его миролюбиво и приветливо спросил: «Я прибыл сюда к тебе гостем, но ты спрятался во дворце, оказался не гостеприимным. Разве это украшает твой титул царского наместника в столице Навадвипе?» - Ты был очень рассержен на меня, - эта моя пауза дала тебе возможность успокоиться и вот я перед тобой. Я всегда добрым рад гостям в моём доме. Мусульмане и индусы в Навадвипе живут мирно, как добрые соседи. Я почитаю всю твою родню и считаю, что узы дружбы между нами крепки. Если же я чем-то доставил тебе невольное огорчение, ты прости меня, как благородный человек. Чайтанья дал понять, что принял это извинение за вчерашний случай с санкиртаной и спокойно сказал: «Дорогой Кази, я пришёл к тебе гостем, чтобы задать тебе несколько вопросов, если позволишь». - Конечно, прошу тебя, открой мне сокровищницу своего сердца. - Корова даёт тебе молоко, как добрая мать. Бык обеспечивает зерном, как трудолюбивый, добрый отец. Как же можно убивать и съедать тело отца и матери? Ни Одна вера в мире не приветствует этого жестокосердечия. Что ты можешь ответить мне на это? - Ваши Священные Писания Веды и Пураны не позволяют делать этого, но Священный Коран допускает это. Мы не видим в этом большого греха. Что для Ведических аскетов и подвижников является большим грехом, то многими мусульманами греховным не считается. Многие из правоверных мусульман не представляют себе, как можно жить, не поедая мясо животных. - Но, ведь, убивая коров, мусульманине нарушают один из основных Законов Бога, прописанных во всех Священных Писаниях: «Не убий!» - Дорогой Чайтанья, я так считаю, что это означает: «Не убий человека», и не касается убийства животных. Не так ли? - Нет, Нет! Мы не должны произвольно интерпретировать буквы Высших Законов. В Законе сказано прямо: «Не убий!». Иначе было бы сказано: «Не убий человек человека!» Почему же, ради своей прихоти человек истязает, убивает и поедает невинное животное, которому Господом, так же, как и человеку, дарована жизнь. Почему в нас нет к животным сострадания, милосердия. За это противное Богу деяния, виновные понесут справедливое возмездие. Что мы в жизни посеем, то придётся и пожинать. И горькие плоды будут при жатве в свой срок. - Дорогой пандит Чайтанья, сказать по совести, наше Писание Коран, ещё очень молодое и многое мне в нём непонятно. Где-то в глубине души, для меня Священные Писания Вед, кажутся более состоятельными, но я принял мусульманства и обязан, относится к нему с почтением. Но чувствую, что все Священные Писания Мясоедов потакают этой страсти. Я уверен, что наступит такое время, когда люди откажутся от поедания мяса животных, как они отказались в своё время от людоедства. Чайтанья, совершенно не ожидавший от Кази столь искреннего исповедания и спросил его откровенно: «Скажи, уважаемый Кази, только открой полностью мне своё сердце, доверься мне, у меня нет и тени лукавства. Скажи мне, ты, как глава Навадвипы, давно уже знал, что в столице давно уже процветает Санкиртана, но, сколько мог, не препятствовал этому до тех пор, пока не посыпались доносы. Фактически последний твой запретительный акт носил характер, лишь внешнего эффекта, который носил, по сути дела, лишь показной характер. Скажи мне, честно, почему ты не препятствовал нам всё предыдущее время?» Кази понизил голос, и произнёс Чайтанье, чуть слышно: «Дорогой друг Гауранга, мне хотелось бы сказать тебе об этом, лишь с глазу на глаз, без посторонних ушей. Давай уединимся… - Это все мои ученики, - сказал Чайтанья, - я и они – одно целое. Ты можешь смело говорить мне при них, всё равно это будет лишь между нами. - Хорошо, - сказал Кази, - пусть будет так. Лишь на минуту он задумался, собираясь с мыслями и, наконец, произнёс: «Когда я впервые услышал о киртанах в Навадвипе, я, переодевшись простым горожанином, вышел в вечерние сумерки в город, и увидел поющих и танцующих людей и плохо подумал о них, что они нарушают, установленный властью запрет, и хотел было применить к ним репрессии, чтобы другим неповадно было. Но в ту ночь мне приснился страшный сон. Мне во сне явился огромный, свирепый лев. Мне даже показалось, что это был не сон, но явь. У него было тело человека, но голова льва. Он был так страшен и так страшно рычал на меня. Разевая огромную пасть, он прыгнул мне прямо на грудь, разорвал мои одежды, и постепенно вонзая в меня свои острые когти, зарычал: «Ты плохо настроен против санкиртаны, и за это ты сейчас умрёшь в страшных мучениях…» Видимо, мой жалкий вид немного смягчил его гнев: «Сейчас я пощажу тебя, - рычал он, - но пусть это послужит тебе хорошим уроком. Если это повториться, ты умрёшь в моих когтях, не жди тогда от меня пощады…» Лев исчез, но от страха, я просто онемел и весь дрожал. Следы от его когтей до сих пор зияют на моей груди. Кази обнажил свою грудь, и все увидели на ней ужасные раны от когтей льва. А после вчерашнего случая, когда я в гневе разбивал инструменты вашей санкиртаны, я боялся ложиться спать, памятуя о том льве, который изодрал мои одежды и поцарапал мне грудь. И вот теперь я сижу перед тобой, словно сам не свой… - Хочешь, поверь моим словам, сказал с улыбкой Чайтанья, дружественно положив ему свою руку на плечо, - если ты начнёшь практиковать повторение про себя той мантры, которую я скажу тебе, ты не только освободишься ото всех страхов, но погрузишься в океан блаженства, с которым, тебе, ни за что не захочется больше расставаться. Повторение Святых имён освободит тебя от последствий твоих греховных поступков, ты очистишься душой. Вдруг у Кази от этих слов Гауранги Чайтаньи потекли потоком из глаз слёзы счастья! Неописуемый восторг охватил его, и сердце его ликовало. – Будь благословен ко мне, - шептал он, чувствуя, что неописуемая радость овладевает им безраздельно, - умоляю судьбу быть преданным Твоей Святости! Я оставлю наказ своим потомкам на все времена, чтобы в Навадвипе никогда не прекращалось движение Санкартаны, чтобы не было им никаких препятствий… - Чайтанья поднялся и вдохновенно запел: «Хари харайа намах, Вишну Ядавая намах, Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана! Хари, хари, Радхе! Хари, хари Радхе! Хари Гопала Говинда Рам! Шри Мадхусудана!..» За ним поднялась, все участники знаменитой Санкиртаны, они воспевали Святые имена Всевышнего Господа. Они шли по дороге, сплошь усыпанной цветами. Вся Наводвипа ликовала. Казалось, что этому ликованию никогда не будет конца. В память об этом, на том месте, где происходила эта беседа, выросли два могучих, удивительных дерева – Ним и Чампа, которым уже более 400 лет. Говорится, что они выросли за одну ночь, когда умер Кази. Дерево Ним - олицетворяет Шри Чайтанью, второе Чампа – олицетворяет - Кази, который стал его учеником. На с
Материал представлен в сокращении. Наиболее полная версия - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=23839#23839 СЛОВО О КРУШЕНИИ И ВОЗРОЖДЕНИИ АРИЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ. В данной поэме нет вымысла. Материал поэмы взят из исторических фактов и поэтизирован в меру способности автора данной поэмы. Послание освобождения было провозглашено первым арийским духовным пламенным революционером против иноземных поработителей и сокрушителей арийской цивилизации. Победоносное шествие Ариев-Чайтанитов было основано на Послании Любви к поверженной арийской цивилизации на западе Бенгали, на юге Индостана (Навадвипа-дхама). Навадвипа со всех сторон омывается Гангой, при впадении её в Бенгальский залив. Образовавшиеся 64 острова принимают форму лотоса из ста лепестков, занимают пространство в 168 миль в окружности, и названа, поэтому Гауда-мандала. Радиус Гауда-мандалы – 28 миль. Сердцем лотоса считается Навадвипа, величина «тычинки» этого цветка – 10 миль в окружности. Восемь первых лепестков лотоса Гауды-мандалы (Навадвип) составляют 32 мили в окружности. Сказано, что в середине лотоса Навадвипы родился посланник Любви - Шри Чайтанья в 1407 году эры шака (18 февраля 1486 году по христианскому календарю). Это был смутный период в истории Индии. Навадвипа, как последний оплот Ариев, уже был разрушен. К сожалению, в самой Бенгалии не сохранилось исторической хроники этих времён, захватчики распорядились с архивами по-варварски, уничтожив их. Однако известно, что мусульманское вторжение здесь началось в 1202 (от рождества Христова). Несметные орды чужеземцев, преодолели Гималаи и хлынули неудержимым потоком в священные земли древних Ариев. Вторжение сопровождалось невиданным грабежом, оргиями, насилиями, повсюду несли ужас и разрушение. Турецкая тяжёлая кавалерия делийского султана Мухаммада Чури успешно продвигалась на восток, запад и юг страны, и вскоре мусульманские захватчики стали полными хозяевами арийской передовой цивилизации. Захватчики принесли с собой иную культуру, власть и религию. До начала XIV века всей провинцией Бенгалии правили губернаторы, которые подчинялись делийскому султану. Первая независимая династия царей появилась в Бенгалии в 1342 году, благодаря мудрой политике Ильяса Шахи. Из делийской провинции Бенгалия превратилась в самостоятельное государство. Бенгальцы, будь они индусами или мусульманами, считали себя бенгальцами, называя турок чужеземцами-захватчиками (патанами). В 1410 году в Бенгали вспыхнула пятилетняя гражданская война между мусульманами и индусами, в результате трон занял индус Джалал аль-Дин Мухаммад, принявший мусульманскую веру, но правил Бенгалией в качестве царя хинду. В год рождения Шри Чайтаньи бенгальский трон занимают чёрные арабы из Восточной Африки, эфиопы, которые были невольниками из царской охраны. Началась полоса жестокой борьбы за трон: цари сменялись один за другим, всякий раз это сопровождалось убийством царей предшественников. В такой период безвременья в Бенгали, родился и возрастал Чайтанья. Во времена правления Ала аль-Дин Хусейн Шаха Чайтанья развернёт поистине беспримерное в мировой истории революционное движение, объединяя чайтанитов совместным воспеванием на улицах святых имён Бога Ариев, что строжайше было запрещено властями, но это ещё больше сплачивало их и привело, в конце концов, к победе. Вековой уклад жизни Ариев был разрушен до основания, бенгальцы чувствовали себя гостями в своих родных домах, были изгоями в своём родном отечестве и стали чужды к своей многовековой культуре. Вера стремительно увядала, пораженческое чувство сковывало людей. Мусульманские проповедники силой насаждали свою веру, ислам и возрастал переход Ариев-хинду на сторону мусульманства. Казалось, что древнюю Ведическую веру уже невозможно ничем защитить. Мусульманские правители разрушали вековые ведические храмы. Брахманы-аскеты не в состоянии были защитить свою веру, им оставалось довольствоваться тем, что мусульман называли гре6шниками, и считали, что сама их тень является величайшим злом на свете. Не было даже попытки, каким-то образом реформировать свою веру с учётом времени и обстоятельств. Постепенно они утратили истинную любовь к Богу и скатывались до жажды дешёвых удовольствий, почестей и наживы. Невозможно было спокойно взирать на полную погибель великой страны. Разумные люди молились: о Господи, почему Индия, такая великая страна оказалась во власти мусульман-фанатиков. Никогда нечестивые правители и религии не завоёвывали нашу великую Родину. Что же теперь произошло и что с нами дальше будет? И вот явился миру этот удивительный юноша, Шри Чайтанья, изумительный внешности, непревзойдённого ума и благородства. Будучи совсем ещё юным, он проявил блестящие способности в диспутах философских, поэтических, научных, духовных. Словно по волшебному мановению небесного дирижёра на всю Индию гремела славы Навадвипы, как центра образования, логики, полемики, диспутов. Жители Навадвипы смело вступали в споры с известными учёными пандитами. Отовсюду стали стекаться сюда одарённые юноши, учиться логике и грамматике. Уже в 1496 году, десятилетний Чайтанья бал объявлен великим пандитом. Он в совершенстве овладел несколькими языками, логикой, риторикой, философией, грамматикой санскрита, искусством толкования древних священных текстов Вед. Это было только начало его жизненного пути, но уже взрослых учёных приводило в восхищение. Однажды Навадвипу решил посетить известный на всю Индию учёный философ и поэт Кешава Кашмири. Путешествуя по стране, он принимал участие в поэтических состязаниях и всегда имел неизменный, внушительный успех. Про него говорили, что шлоки (строфы) всех Священный Писаний Вед, были у него на кончике языка. Слава его стала так велика, что он с трудом мог отыскать смельчака для дискуссии. Никто не мог угнаться за полётом его мысли. Лишь только отпетые завистники за его спиной язвили, сочиняя про него самые нелепые, гнусные несуразности. Но кто их принимает всерьёз этих гаденьких, подленьких и трусоватых завистников. Когда до него дошёл слух о славе Навадвипы, как центра образования, литературы и духовности, он незамедлительно отправился туда с множеством слуг, слонов и лошадей. Появление знаменитого на всю Индию Кешавы Кашмири в Навадвипе произвело невиданный переполох у жителей Бенгали. Их смущало то, что если Кешава Кашмири одержит победу в литературном турнире, то может надолго померкнуть слава Навадвипы, как центр образования, литературы и духовности всей Индии. Люди Навадвипы были встревожены, не зная, что им следует предпринять. Тут весь учёный свет Навадвипы устремил свои помыслы, как к последней надежде, на юного Нимая (так в детстве называли Чайтанью). – Если даже, Нимай проиграет Кешави Кашмири, - размышляли пандиты промеж собой, - то это не так уж зазорно, ведь Нимай, совсем ещё ребёнок. Когда Кешави Кашмири сообщили о том, что его противником в диспуте будет юный Нимай, он очень был удивлён, но от поединка не отказался. Он сказал, что у поэтов нет возраста, они ещё в утробе матери – поэты. Кешави Кашмири представили Нимая, то Нимай первым почтительно поклонился знаменитому поэту, в то время как Кешави Кашмири небрежно кивнул ему головой и сказал: «Я наслышан прекрасными отзывами о тебе, что ты Нимай Пандит придерживаешься одной из традиционных школ санскрита, и хорошо преподаёшь основы её грамматики…» Да, я простой учитель грамматики санскрита, - ответил Нимай, - но в действительности, даже это скромное служение мне даётся нелегко. Я слышал, что ты знаменитый поэт, и сочиняешь превосходные поэмы. Не мог ты мне здесь, и сейчас продемонстрировать своё мастерство. Пожалуйста, опиши мне в стихах славу нашей великой Ганги-реки. Кешави Кашмири без всякого промедления пропел ему сто превосходных шлок, посвящённых Ганге. Он без устали и без малейшей запинки продемонстрировал собравшимся на берегу великой реки Ганги, свою лучшую поэму о ней. Всем собравшимся было ясно, что Нимаю не под силу будет отыскать какую-либо ошибку в блестящем потоке красноречия и мелодичности этих удивительных стихов. Все были просто ошеломлены этой не иначе, как небесной поэзии. Нет, это что-то невообразимое, что заставило слушателей забыть себя, и всё что их окружало. Они долго не могли придти в себя, сбитые с жизненных повседневных устоев, все чувствовали себя, словно не в своей тарелке. У всех присутствующих открылись рты, и они долго не осознавали того, что давно пора их закрыть… - О Господи! - восклицали одни, - что это мы услышали! Какое чудо свершилось между небом и землёй!.. Как точно и гармонично подобраны слова. Какая безукоризненная последовательность шлок. Это чудо! Конечно, это чудо, и только чудом это надо признать!.. - Как прекрасно! – говорили другие, - как он превосходен в поэзии! Ничего подобного, ещё не доводилось слышать, даже близко к этой вдохновенной поэзии, посвящённой матери нашей, реке Ганге. Сколько удивительных метафор, сколько прекрасных сравнений, оборотов и всего многообразия поэтических красот, какой богатый лексический фонд и грамматический строй, какая необыкновенная мелодика стиха! - Братья, - восклицали третьи, - вы обратили внимание на идеальную инструментовку и звуковое строение санскритской фразы! Какое мощное и своеобразное средство художественного выражения! Здесь есть чему поучиться… - Остается только удивляться, - говорили иные, - какой современностью дышит его санскритская поэзия. Сколь чеканны по форме и совершенны по языку всевозможных видов аллитераций, и внутренних рифм. Богатства сокровищницы этой поэзии кажутся неисчерпаемыми, с разнообразной инструментовкой, и различными вариациями аллитераций… Нимай ожидал, когда утихнут восторги присутствующих здесь, на этом, несомненно, удивительном диспуте. Он также произнёс достойную хвалу превосходному поэту Кешави Кашмири. – Никто из поэтов в целом мире не сравнится с твоим поэтическим даром! Несомненно, ты великий поэт. Лишь святые небеса достойны, слышать твою божественную поэзию, лишь немногие могут понять её и по достоинству оценить. Пожалуйста, объясни нам смысл любой шлоки из твоей поистине божественной поэмы. - Разбор, какой из шлок Нимаю Пандиту хотелось бы услышать? – спросил Кешави Кашмири. - В ответ на это, Нимай пропел всю его поэму наизусть, без единой запинки. Затем он предложил Кешави Кашмири растолковать одну из ста его шлок: Все три мира мать-Ганга величьем своим ослепляет, Стопы Господа Вишну дают её водам, началу - начало. Вишну – Высшая Личность – миры и людей сотворяет. Воды тела Его в себя Ганга по капле вбирает… - Кешава Кашмири почувствовал, что земля поплыла у него под ногами. Он был ошеломлён настолько, что некоторое время не смог произнести ни единого слова. Он молчал и упорно смотрел на Нимая, словно искал поддержки, не понимая, что с ним происходит. Он уже не знал, что говорить, может быть, лучше промолчать, как будто этим, воздавая дань необыкновенному таланту юного Нимая… Увидев, Кешава Кашмири пребывает в шоковом состоянии, Нимай предложил разобрать все недостатки и достоинства этого стиха. - В этой поэме нет ошибок, стихи мне удались, как никогда прежде, - возразил поэт - Я не сомневаюсь, что ты искусный стихотворец, но только Бог не делает ошибок. - Как ты можешь говорить мне такое, простой провинциальный учитель, и желаешь критиковать высокий поэтический стиль. - Твой талант много превосходит мои скромные способности. Но у меня появился шанс поучиться поэтическому мастерству, на примере этой шлоки из твоей поэмы. Так позволь мне выразить своё мнение о достоинствах и недостатках этого ключевого стиха. - Хорошо, выскажи своё мнение. Мне будет интересно узнать твоё мнение. - Достоинство стиха в превосходном сравнении, что Ганга истекает из стоп Господа Вишну. Может показаться, что здесь имеется противоречие. Например, у истока Ганги растут прекрасные лотосы, но вода не истекает из лотосов, более того, известно, что цвет лотоса всегда остаётся сухим, он не смачивается водой. Но для Господа Вишну нет ничего невозможного – из стоп Господа Вишну рождается великая река мать-Ганга, и в этом Его вечная неугасаемая Слава!.. Вечная Истина сокрыта от наших материальных логик и рассудочных умозаключений. Дорогой Кешава Кашмири, Вы какой-то непостижимой интуицией сумели проникнуть в одно из таинств Господа Вишну. Я со всей убеждённостью говорю, что Вам доступна не только непревзойдённое поэтическое вдохновение, но открыты двери к небесной сокровищнице Божественных тайн Господу Вишну, которому Вы поклоняетесь. Вы поэт, не имеющий себе равных на планете Земля. Кешава Кашмири, увенчанный всемирною славой поэт, был потрясён и не мог проронить ни слова, и долго стоял в глубокой задумчивости. «Этот, совсем юный пандит Нимай, - подумал знаменитый поэт – совершенно потряс меня умом, разумом и неземным величием». - Ты сокрушил меня в диспуте, - обратился он к Нимаю, - но, даже намёком не задел моей чести. В коротком поэтическом диспуте с тобой, я словно прозрел, и, словно обрёл новую жизнь, но прошу твоего наставления, чтобы моим разумом и сердцем не овладели мирские желания. - Дорогой Кешава Кашмири, стремится к беспредельным познанием Мира, сомнительная цель для мудреца. Куда более ценно искреннее стремление к познанию Истины и устремление к ней всей душой, всем сердцем. За вечной Истиной далеко ходить не надо – она в твоём сердце. Постарайся понять это и будь духовно счастлив. Не трать попусту своё драгоценное время, не гонись за призрачным счастьем. Наслаждайся плодами только Истинного Знания и Сам Вишну откроется тебе в сердце – вот истинная цель жизни. Вот Вам мой совет, дорогой друг Кешава Кашмири. Поклонившись Нимаю, вдохновенный Кешава Кашмири спросил позволения уйти, оставив людям всё ненужное, своих, коней, слонов; он отпустил своих слуг, дал им, деньги и всё своё имущество. Впоследствии Кешава Кашмири составил свои стихотворные комментарии к Веданте, и, путешествуя по всей Индии, проповедовал Славу Всевышнего Господа. Все жители Навадвипы, признали Нимая великим учёным, знатоком Вед и своим духовным наставником. Вереницы гостей посещали его дом, всех Нимай встречал приветливо и согласно их качествам. В благоприятный момент для совершения путешествий, Нимай пустился со своими учениками в дорогу, проповедовать послание любви к Богу, прославляя Его совместным искренним пением там, где считалось это практически невозможным; чуждые народу власти Бенгали ревностно следили за проповедниками, всемерно мешая им, терроризируя их. Нимай взрослел. Он стал ещё более прекрасным, высоким, статным молодым человеком. Сказано, что тело его было цвета расплавленного золота, из-за чего его стали называть Гауранга. Путешествуя со своими учениками, проповедуя Послание Любви к Богу, совместно воспевая Славу Всевышнему Богу. В иные часы ученики заслушивались его искусной игрой на флейте Мурали. Настало время вернуться Чайтанье Гауранге в Бенгалию, поклониться святой Ганге. Его появление вызвало огромный поток людей со всей Навадвипы, чтобы только взглянуть на него и, если удачно повезёт – послушать его проповеди по Священному Писанию «»Шримад-Бхагаватам», петь Ведические гимны, и прославления Господа Вишну. Он в начале своей проповеди неизменно провозглашал такой стих из Писания «Нарада-панчаратры»: Харер нама, харер нама, Харер намаива кевалам. Калау настии, эва насти, Эва настии, эва гатир аньятха. «В этот век раздоров и лицемерия, нет иного пути, нет иного пути, нет иного пути, чем пение святых имён Господа». И люди пели и танцевали вдохновлённые, уносимые волнами общей киртаны, забывая жизненные невзгоды, ужасающее положение уже не в своей, но в оккупационной стране. Они пели песню-мантру, которую их вдохновил Чайтанья Гауранга: «Харе харайе, намах Вишну Ядавайа, намах Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана». Что, по-существу, являлось прославлением некоторых, из бесчисленных имеем Всевышнего Бога. Он рекомендовал жителям Навадвипы: «Воспевать эти имена Всевышнего Господа Вишну можно в одиночку или вместе со всей своей семьёй. И, как бы это не показалось на первый взгляд странным, это вскоре принесёт нам спелые плоды. – Но повторение этой древней арийской мантры, - говорил он людям, пришедшим на встречу с ним, - совершение аскез и соблюдение вегетарианства - бесполезно, если в сердце недостаёт истинной любви к Богу. Люди могут говорить, что человек обрёл милость Господа, но на самом деле это не так, потому что вкус духовного блаженства остаётся для него неизведанным. Таково утверждение Вед». Чайтанья стал ходить от дома к дому, проповедуя важность пения святых имён Бога в каждой семье. Те, кто были благочестивы, увеличивали свою добродетельность. Но были и такие негодяи, которые способны лишь обсуждать других и тратить всё свое время на поиски возможности отравить атмосферу, где всходят цветы доброго, светлого, вечного. Не способные ни на что другое, кроме злодеяний, поисков наживы любыми путями, осознавая своё ничтожество, делают всяческие пакости тайком, исподтишка. Ученики и друзья Чайтаньи, стали ревностно отсеивать новых, случайных прихожих в дом Чайтаньи на проповеди, закрывать перед ними двери. К сожалению, и хорошие, добропорядочные люди не могли войти в дом. Из-за злостных, низменных негодяев страдали люди, искренне желающие принять участие в вечерних совместных воспеваниях Святых имён Господа. - Взращивайте свою любовь к Всевышнему Господу, - говорил на своих проповедях Чайтанья, не тратьте время на сплетни и худые дела. Просто повторяйте и воспевайте Святые имена Бога. Благодаря этому вы достигнете совершенства, и это всё больше и больше сплачивает нас в большую единую братскую семью!.. Со временем дом Чайтаньи не стал вмещать всех желающих принять участие во всеобщем воспевании и восхвалении Бога. С заходом Солнца люди собирались у кого-либо в домах и пели, хлопая в ладоши, поддерживая общий ритм. Со временем пение их становилось всё чище и приносило им ни с чем несравнимую радость. Повсюду вокруг стали слышаться пения Святых имён Господа. В то время (с 1493 до 1519 года) всей Бенгалией со столицей в Навадвипе, правил мусульманский шах, султан Ала ал-Дин Навваб Хусейн. В его правление проповедническая деятельность Чайтании достигла наибольшего размаха. В период его правления индусов насильственно заставляли принимать ислам. Всякого, кто отказывался от этого, подвергали жестоким гонениям. Было строго запрещено индусам петь ведические гимны и осуществлять служения Всевышнему Господу Вишну. Но люди Навадвипы уже были настойчиво направлены на возрождение Арийских традиций, на личное и всеобщее счастье и процветание. Наводвипой правил мировой судья Кази. Власти привыкли к тому, что индусы не борятся за возрождение своих традиций и не рискуют во всеуслышание прославлять Бога Вишну. Что люди довольствуются тем, что могут, хоть как-то обучать своих детей грамотности, придерживаться вегетарианства, накапливать какое-то состояние, хвастать друг перед другом какими-то успехать, и быть этим довольны. Но вот, невесть откуда и невесть когда, вдруг в Навадвипе появился Чайтанья и смело стал проповедовать иные ценности для бенгальцев. Он, словно пробудил Наводвипу от тяжкого дурного сна. Из открытых окон многих домов стали громко раздаваться прославление Господа Вишну и Арийские древние гимны, которые, казалось, исчезли с лица Земли навсегда. По улицам Наводвипы стали ходить большие группы людей, петь свои мантры, танцевать, играть на многочисленных музыкальных инструментах. Чайтанья со своими учениками стали проводить такие массовые киртаны каждый день и петь утренние и вечерние молитвы. И чуть ли не во всех домах стали открыто петь эти свои молитвы, как будто на это не было запрета: «Хааре харайа намах, Вишну ядавая намах, Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана!..» Навадвипу, буквально затопили эти «прославители»! – возмущались правители, - это какое-то чудо или огромное недоразумение!.. Но началось духовное возрождение Индии, и его уже ничем было остановить! Мусульманам, привыкшим чувствовать себя в Бенгалии и во всей Индии хозяевами жизни, это «странное» явление пришлось не по душе. – Смотрите-ка, - говорили они с сарказмом, - овечки-то как осмелели! От них не стало покоя! И от них посыпались устные и письменные жалобы царскому наместнику в Навадвипе, - на вопиющие безобразия и беспорядки в столице Бенгалии Навадвипе. Кази пришёл в ярость. Незамедлительно он решил лично убедиться в этих безобразиях распоясавшихся бенгальцев. Вечером он прошёлся по городу и убедился, что во всех домах, громко поют, прославляя Бога Вишну, танцуют и веселятся. Далее он собственными глазами увидел, как продвигается с танцами большая колонна людей, они громко поют, танцуют, играют на музыкальных инструментах. Даже, ели бы это был лишь дурной сон, то и тогда бы Кази долго не смог бы успокоиться. Но что это? Вот он видит наяву, как поют и танцуют эти несчастные, неверные Чайтаниты. Где отыскать у себя силы, чтобы вынести эту крамолу нищего сумасшедшего сброда?! Они, видите ли, решили устраивать для себя ежедневные праздники! А кто будет работать? – хотелось бы мне узнать. Может быть, мне Кази, засучить повыше рукава, и работать, как проклятый за себя и за них?! Ну, это уже слишком! «Схватить их всех, - в ярости прокричал Кази, - повязать, и задать им таких чертей, чтобы они наказали своим внукам и правнукам – не устраивать таких шабашей, такой дикости, такой дешёвой показухи! Я научу их быть вежливыми и законопослушными!» Кази сам лично вырывал у поющих людей музыкальные инструменты, и неистово топтал их ногами. Разлетались на куски барабаны, мриданги, флейты, цимбалы и другие инструменты. Пение прекратилось, чайтаниты смотрели, что будет просходить дальше. - Вы так долго не вспоминали своего Вишну! – вскричал он, топая ногами, - откуда у вас появилась эта блажь, эта дикая прыть! Вы знаете, что я с вами сделаю?! Нет, вы даже не догадываетесь, как страшный гром я вам сейчас сыграю!.. Вы не боитесь, указав самого шаха?! Это неслыханная дерзость, просто так вам не сойдёт с рук, даже не надейтесь! Ну-ка, говорите мне здесь и сейчас, - кто толкает вас на такое беззаконие?! Запомните: я запрещаю подобные шествия на улицах столицы Бенгалии. Вижу, что вы поддались на чью-то уловку и готовы раскаяться. Поэтому, немедленно расходитесь по домам, но, если только это повторится, тогда пеняйте на себя. Я этого, так не оставлю. Чайтанья мне ответит по всей строгости наших законов. Я избавлю Навадвипу от этой проказы. Я стану высылать военные патрули, чтобы они выслеживать дома, в которых воспевают Святые Имена Бога Вишну. Горе тому хозяину, где мы обнаружим эту ересь. Это я обещаю… Как только Чайтанья узнал о том, что Кази решился остановить его духовное движение, гнев его был неописуем. Да как только посмел Кази запустить свои грязные руки в чистоту нашей духовности. Он действительно решил, что имеет право заткнуть нам рты при наших молитвах, и вольнолюбивую птицу возрождения Арийской духовности загнать в небытие?! Но что знает он нечестивец о могуществе духа нашего Господа Вишну?! Он нам ответит за это, и очень скоро сурово ответит! Чайтанья срочно разослал своих учеников во все концы Бенгалии с призывом всем, как один выйти на улицы. Мы проведём большую киртану всей Навадвипы, и нас поддержит вся Бенгалия! Пусть только попытается Кази мне помешать сделать это Святое дело! Мы спалим дотла дом Кази!.. Братья, идите во все дома, передайте всем моё послание о проведении священной киртаны. Пусть все зажгут факелы, мы выйдем на улицы и направимся к дому Кази! Мы наводним город любовью санкиртаны и сокрушим дом Кази! Нам на своей родной земле нечего и некого бояться! Выйдем все разом, как один и положим конец нашим унижениям, оскорблениям и мукам!.. Уже завтра в полдень все должны быть готовы. Все ученики разошлись с поручение своего учителя и в каждом доме говорили с возбуждением о предстоящей санкиртане. Можно себе вообразить Наводвипу, как огромный улей, где, в каждой сотовой ячейке, гудели заботливые, трудолюбивые пчёлы. - Эта многолюдная санкиртана, которую возглавит Чайтанья, - так говорили многие жители Навадвипы, - может быть такой необыкновенной, что нечто подобное, трудно себе представить. Мы обязательно примем в этом участие. Навадвипа - наша родная земля, Господь Вишну наш Всевышний Бог, мы должны быть едины в своём порыве, иначе мы потеряем последнюю надежду на возрождение нашей арийской духовности. - Тщательно готовились факелы, чтобы стал он, как можно, больше и горел бы, как можно, дольше и ярче. После полудня люди, разделившись по колонам, с факелами в руках устремлялись по улицам Навадвипы. Возглавляли колонны ученики Чайтаньи, которые все были одеты в шафрановые одежды. Миллионы мужчин, женщин и детей заполнили улицы Навадвипы, двигаясь к дворцу Кази. Они громко воспевали святые имена Господа Вишну, играли на музыкальных инструментах и танцевали. Темнеющее к вечеру небо озарилось тысячами тысяч зажжённых факелов. Как описано в хрониках Навадвипы того периода, - зрелище было неописуемо. В ночном небе светила полная Луна. Все участники этого необыкновенного шествия были украшены гирляндами из цветов. В руках у большинства участников шествия был музыкальный инструмент. Общее пение и совместные танцы вдохновляли всех до радостного сердцебиения. Всё громче звучало пение, всё ярче пылали факелы в руках, всё вдохновеннее были танцы. Во всех домах горели светильники, и дома были празднично украшены. Какая-то несказанная радость опьяняла людей в поющем и танцующем нескончаемом, словно бурлящем потоке Ганги, вышедшей из берегов. Но не солёные брызги волн океана касались уст людей, а нектар всеобщей радости обретения свободы был всем необыкновенно сладостен и приятен. Кто раньше не обладал даром пения, почувствовал незнакомую ему прежде радость от всеобщего воспевания и голос его становился всё увереннее и приятней. Чайтанья в кругу своих учеников, пел и танцевал вдохновенно и слёзы радости застилали ему глаза. Из всех присутствующих он выделялся высоким ростом, статностью, элегантностью и непередаваемой красотой. Его выделяющаяся фигура была в ритме танца на экстатических волнах, подобно золотому цветку лотоса над гладью воды в озере. Это было восхитительное зрелище: люди ритмично танцевали, и миллионы зажжённых факелов выплясывали высоко в воздухе: «Хари харайа намах, Вишну Ядавая намах, Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана! Хари, хари, Радхе! Хари, хари Радхе! Хари Шри Мадхусудана!..» Одни предпочитали танцевать в одиночку, некоторые танцевали парами, а иные танцевали цепочками или кругами. Вся Навадвипа ликовала на новом Празднике Свободы, который впоследствии ежегодно отмечается подобным образом, известный в народе, как праздник освобождения «Радха Ятра». Навадвипа буквально утопала в любви к Богу. Это была первая Великая Нагара-Санкиртана Чайтаньи Гауранги. Колоны ликующих людей двигались мимо богато украшенных домов по широким улицам, площадям и бульварам. Многие участники санкиртаны, время от времени, произносили: «Господи! Пусть будет так, чтобы мы из жизни в жизнь хранили в наших сердцах подобные божественные игры!» И пели дальше: «Иди и пой, - Харри! Харри! Не бойся ничего! Радхе, Радхе, Хари, Хари, - пришёл к нам праздник твой!..» Колоны, то ускоряли, то замедляли ход, то останавливались, и вновь ускоряли ход. Все танцевали и пели, не чувствуя усталости. Казалось, Земля дрожала от экстатического танца. Некоторыё громко выкрикивали: «Как посмел он, невежественный, прокажённый Кази, прикасаться к святым музыкальным инструментам Ариев! Как только у него, нечестивца - конечности не отсохли, сам он в это время не околел!.. Недоброжелатели Чайтаньи глядели украдкой из укромных мест, на удивительное шествие. Сердца их переполнялись злобой и ненавистью: - Чайтанья, просто сумасшедший, - шипели одни из них, - он надеется, что это сойдет ему с рук. Из-за него, мы все можем жестоко пострадать от рук Кази. - Можно себе представить, как они побегут к своим норам, по-настоящему примется за них, - говорили другие. - Странно, что Кази до сих пор не знает, что творится в Навадвипе. От одного вида его солдат, они готовы будут все разом броситься в Ганну и захлебнуться. Надо бы ему срочно донести на этих бездельников. - Надо дать понять этим певцам и танцорам, что Кази уже готов с ними разделаться, как повар с капустой!.. - Но, только вот - кто и как, сможет дать им понять это? Рискованно, пожалуй, это дело… Лучше мы посмотрим–поглядим со стороны, что будет происходить дальше. Когда Кази услышал громкие крики и шум за окнами, он вскочил и судорожно начал соображать. «Что это? – громко вскрикнул он не своим голосом, - я слышу громкую музыку и пение! Это что свадьба, или шайтаны веселятся? Неужели эти безумные Чайтаниты ослушались моего строгого приказа? Слыханное ли это дело? С чего бы это они вдруг так осмелели? Может быть, их поддерживают соседние страны, нелояльные к нам?..» Он приказал своим слугам, срочно пойти посмотреть, быстро вернуться и доложить, что такое творится в Навадвипе? Слуги быстро удалились, и ужас овладел ими при виде бушуюшей толпы, который выкрикивали: «Смерть Кази!» В страхе они вернулись во дворец и сообщили о невероятном сходе народа на улицах и площадях столицы Навадвипы, и все они громко кричат: «Смерть Кази!..» Вскоре огромная полпа приблизилась к самому дворцу Кази, и он в ужасе собственными ушами слышал это: «Смерть, смерть Кази!» Чайтанья призвал всех к спокойствию, послал несколько доверенных своих учеников, пригласить Кази на встречу с ним. Вскоре вышел Кази с опущенной головой. Чайтанья встретил его миролюбиво и приветливо спросил: «Я прибыл сюда к тебе гостем, но ты спрятался во дворце, оказался не гостеприимным. Разве это украшает твой титул царского наместника в столице Навадвипе?» - Ты был очень рассержен на меня, - эта моя пауза дала тебе возможность успокоиться и вот я перед тобой. Я всегда добрым рад гостям в моём доме. Мусульмане и индусы в Навадвипе живут мирно, как добрые соседи. Я почитаю всю твою родню и считаю, что узы дружбы между нами крепки. Если же я чем-то доставил тебе невольное огорчение, ты прости меня, как благородный человек. Чайтанья дал понять, что принял это извинение за вчерашний случай с санкиртаной и спокойно сказал: «Дорогой Кази, я пришёл к тебе гостем, чтобы задать тебе несколько вопросов, если позволишь». - Конечно, прошу тебя, открой мне сокровищницу своего сердца. - Корова даёт тебе молоко, как добрая мать. Бык обеспечивает зерном, как трудолюбивый, добрый отец. Как же можно убивать и съедать тело отца и матери? Ни Одна вера в мире не приветствует этого жестокосердечия. Что ты можешь ответить мне на это? - Ваши Священные Писания Веды и Пураны не позволяют делать этого, но Священный Коран допускает это. Мы не видим в этом большого греха. Что для Ведических аскетов и подвижников является большим грехом, то многими мусульманами греховным не считается. Многие из правоверных мусульман не представляют себе, как можно жить, не поедая мясо животных. - Но, ведь, убивая коров, мусульманине нарушают один из основных Законов Бога, прописанных во всех Священных Писаниях: «Не убий!» - Дорогой Чайтанья, я так считаю, что это означает: «Не убий человека», и не касается убийства животных. Не так ли? - Нет, Нет! Мы не должны произвольно интерпретировать буквы Высших Законов. В Законе сказано прямо: «Не убий!». Иначе было бы сказано: «Не убий человек человека!» Почему же, ради своей прихоти человек истязает, убивает и поедает невинное животное, которому Господом, так же, как и человеку, дарована жизнь. Почему в нас нет к животным сострадания, милосердия. За это противное Богу деяния, виновные понесут справедливое возмездие. Что мы в жизни посеем, то придётся и пожинать. И горькие плоды будут при жатве в свой срок. - Дорогой пандит Чайтанья, сказать по совести, наше Писание Коран, ещё очень молодое и многое мне в нём непонятно. Где-то в глубине души, для меня Священные Писания Вед, кажутся более состоятельными, но я принял мусульманства и обязан, относится к нему с почтением. Но чувствую, что все Священные Писания Мясоедов потакают этой страсти. Я уверен, что наступит такое время, когда люди откажутся от поедания мяса животных, как они отказались в своё время от людоедства. Чайтанья, совершенно не ожидавший от Кази столь искреннего исповедания и спросил его откровенно: «Скажи, уважаемый Кази, только открой полностью мне своё сердце, доверься мне, у меня нет и тени лукавства. Скажи мне, ты, как глава Навадвипы, давно уже знал, что в столице давно уже процветает Санкиртана, но, сколько мог, не препятствовал этому до тех пор, пока не посыпались доносы. Фактически последний твой запретительный акт носил характер, лишь внешнего эффекта, который носил, по сути дела, лишь показной характер. Скажи мне, честно, почему ты не препятствовал нам всё предыдущее время?» Кази понизил голос, и произнёс Чайтанье, чуть слышно: «Дорогой друг Гауранга, мне хотелось бы сказать тебе об этом, лишь с глазу на глаз, без посторонних ушей. Давай уединимся… - Это все мои ученики, - сказал Чайтанья, - я и они – одно целое. Ты можешь смело говорить мне при них, всё равно это будет лишь между нами. - Хорошо, - сказал Кази, - пусть будет так. Лишь на минуту он задумался, собираясь с мыслями и, наконец, произнёс: «Когда я впервые услышал о киртанах в Навадвипе, я, переодевшись простым горожанином, вышел в вечерние сумерки в город, и увидел поющих и танцующих людей и плохо подумал о них, что они нарушают, установленный властью запрет, и хотел было применить к ним репрессии, чтобы другим неповадно было. Но в ту ночь мне приснился страшный сон. Мне во сне явился огромный, свирепый лев. Мне даже показалось, что это был не сон, но явь. У него было тело человека, но голова льва. Он был так страшен и так страшно рычал на меня. Разевая огромную пасть, он прыгнул мне прямо на грудь, разорвал мои одежды, и постепенно вонзая в меня свои острые когти, зарычал: «Ты плохо настроен против санкиртаны, и за это ты сейчас умрёшь в страшных мучениях…» Видимо, мой жалкий вид немного смягчил его гнев: «Сейчас я пощажу тебя, - рычал он, - но пусть это послужит тебе хорошим уроком. Если это повториться, ты умрёшь в моих когтях, не жди тогда от меня пощады…» Лев исчез, но от страха, я просто онемел и весь дрожал. Следы от его когтей до сих пор зияют на моей груди. Кази обнажил свою грудь, и все увидели на ней ужасные раны от когтей льва. А после вчерашнего случая, когда я в гневе разбивал инструменты вашей санкиртаны, я боялся ложиться спать, памятуя о том льве, который изодрал мои одежды и поцарапал мне грудь. И вот теперь я сижу перед тобой, словно сам не свой… - Хочешь, поверь моим словам, сказал с улыбкой Чайтанья, дружественно положив ему свою руку на плечо, - если ты начнёшь практиковать повторение про себя той мантры, которую я скажу тебе, ты не только освободишься ото всех страхов, но погрузишься в океан блаженства, с которым, тебе, ни за что не захочется больше расставаться. Повторение Святых имён освободит тебя от последствий твоих греховных поступков, ты очистишься душой. Вдруг у Кази от этих слов Гауранги Чайтаньи потекли потоком из глаз слёзы счастья! Неописуемый восторг охватил его, и сердце его ликовало. – Будь благословен ко мне, - шептал он, чувствуя, что неописуемая радость овладевает им безраздельно, - умоляю судьбу быть преданным Твоей Святости! Я оставлю наказ своим потомкам на все времена, чтобы в Навадвипе никогда не прекращалось движение Санкартаны, чтобы не было им никаких препятствий… - Чайтанья поднялся и вдохновенно запел: «Хари харайа намах, Вишну Ядавая намах, Гопала Говинда Рам Шри Мадхусудана! Хари, хари, Радхе! Хари, хари Радхе! Хари Гопала Говинда Рам! Шри Мадхусудана!..» За ним поднялась, все участники знаменитой Санкиртаны, они воспевали Святые имена Всевышнего Господа. Они шли по дороге, сплошь усыпанной цветами. Вся Наводвипа ликовала. Казалось, что этому ликованию никогда не будет конца. В память об этом, на том месте, где происходила эта беседа, выросли два могучих, удивительных дерева – Ним и Чампа, которым уже более 400 лет. Говорится, что они выросли за одну ночь, когда умер Кази. Дерево Ним - олицетворяет Шри Чайтанью, второе Чампа – олицетворяет - Кази, который стал его учеником. На с
24.
Рамаяна.
(публикация автора на scipeople)
Рамаяна.
(публикация автора на scipeople)
Сигачёв А.А.
- Журнал "Белая Россия" , 2015
поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале.
поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале.
По древнеарийской эпической поэме мудреца Вальмики Материал поэмы "Рамаяна" представлен в сокращении. Полная версия - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=26909#26909 Никогда неувядающие древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале. Не случайно, поэтому, в настоящее время в Индии жемчужины поэтического эпоса «Рамаяна» входят в школьные программы с целью нравственного воспитания учащейся молодёжи. На Западе и в России древнеиндийский эпос «Рамаяны» хорошо известен его переводят и ставят на театральных сценах. В странах Востока, таких как Индия, Шри-Ланка, Непал, Бирма, Бангладеш к «Рамаяне» относятся, как к Священному Писанию с благоговением и любовью. «Рамаяна» сообщает, что её сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни. Первыми её исполнителями были сыновья Рамы – Куша и Лава. Нередко певцы не исполняли дословно «Рамаяну», они сочетали и дополняли традиционные тексты, но в целом они были верны традиции. Язык «Рамаяны» насыщен эпитетами и сравнениями (эпическими формулами). Эпический певец хранил в памяти множество таких формул, и умело пользовался ими. «Рамаяну» великого поэта Вальмики множество раз пересказывали на русском языке на основе лучших английских переводов с санскрита, но до последнего времени не существовало её полного издания. Наиболее полное изложение великого эпоса было представлено в прозе издательством «Гаудия-веданта пресс» в 1999 году (перевод с английского и литературное изложение Джагадьони). Автору удалось приблизить историческую реальность «Рамаяны» к современному читателю, снабжая текст необходимыми сносками, глоссарием и приложениями. Однако, по мнению самого Джагадьони, «собранного материала оказалось недостаточно, чтобы по-настоящему раскрыть богатство содержания «Рамаяны» и передать его со всей полнотой». Кроме того, по мнению автора, в «Рамаяне» много удивительного и чудесного и повествующее событие может показаться читателям мифическим. Ключ к пониманию находится в самой поэме, не следует искать в ней аллегорий. Следует отметить несомненную полезность колоссального труда Джагадьони, всё же в прозаическом повествовании этой удивительной поэмы теряется немало красот и очарований. Очень важно также учитывать традиционную исполнительскую певческую особенность «Рамаяны» в одиннадцати слоговых шлоках из четырёх строф с двухсложной стопой, с ударением на втором слоге (пятистопный ямб, с женской рифмой). Автор настоящего поэтического перевода «Рамаяны» ставил своей целью в возможной полноте, достаточной для представления общего содержания «Рамаяны» Вальмики, с выдержанной в ней поэтической песенной особенностью, по возможности приближая к гармоничной напевности эпоса Вальмики. Сокращение объёма текста автор старался восполнить в комментариях, в предисловии, в глоссарии, в сносках. Автор не претендует на исчерпывающую полноту и безупречную эквивалентность к оригиналу, прекрасно понимая, что это практически сделать невозможно. Любой поэтический перевод неизбежно теряет поэтические краски и ароматы оригинального стиха. Цель была много скромнее: пробудить у читателей желание глубже познакомиться с этим удивительным, непревзойдённым высоконравственным и гармоничным поэтическим шедевром, не уступающим древнегреческим гомеровским поэмам «Илиада» и «Одиссея». Древнеарийский эпос «Рамаяна» является самым древним образцом изящной эпической поэзии. Мудреца Вальмики, автора «Рамаяны» называют адикави (первым поэтом на Земле), а саму поэму «Рамаяна» считают адикавьей (первой поэмой в мире). Вальмики был живым свидетелем и участником событий Рамаяны. Он родился на севере Индостана в семье брахмана. По случайности, он был захвачен дикими горцами, которые в корыстных целях обучили его воровству. Эту «науку» Вальмики хорошо усвоил, и в течение многих лет он устраивал засады на дорогах и грабил путников. Позднее, будучи отцом семейства, Вальмики продолжал этот свой воровской промысел, чтобы прокормить свою жену и сына. Однажды Вальмики повстречал в джунглях мудрецов, и с ножом в руке потребовал от них денег в обмен на их жизнь. – Мы люди Бога, - ответили ему странники, - у нас нет ни денег и драгоценностей. Зачем ты стал на преступный путь? – У меня нет иного способа прокормить свою семью, - ответил Вальмики. – Но готовы ли будут жена и дети разделить твою горькую участь, в случае неудачи, когда настанет время расплаты? - спросили его мудрецы. Не лучше ли тебе воспевать святое имя Бога Рамы, и Он позаботится о тебе и твоей семье. Вальмики был озадачен их советом и, когда он признался своей жене и детям в своих преступлениях и спросил: готовы ли они будут разделить его горькую участь, в случае, если постигнет его неудача. – Нет, - ответили ему домашние, - за свои преступления ты будешь отвечать один. Потрясённый их отказом разделить его горькую участь, когда наступит время расплаты, Вальмики сел в муравейник, воспевая святое имя Бога Рамы, не обращая вниманье на то, что вскоре он оказался, покрыт муравейником с головой. А когда вышел из вальмика (на санскр. буквально - муравейник), то увидел рядом с собой прекрасную плачущую женщину Ситу, жену прославленного Рамы, заблудившуюся в джунглях. Вальмики привёл её в свой дом, где вскоре от неё родились двое сыновей Рамы – Лава и Куша. С тех пор во сне к Вальмики стал появляться мудрец Нарада Муни. Он поведал ему в песнопениях эпическую историю Рамаяны. Вальмики позже напевал эту удивительную поэму сыновьям Рамы – Лаве и Кушу. Однажды на великом празднике Раджасуя-ягья, где собрались Рама и все его сподвижники, вдруг появились юные дети Рамы – Лава и Куша с музыкальными инструментами (винами) в руках. Они начали воспевать «Рамаяну», которую слышали от Вальмики. Все собравшиеся на этом празднике, пребывали в удивительном взволнованном состоянии, оттого, что шлоки, этих удивительных песен поэмы «Рамаяна», разворачивались красочными сценами у них на глазах. Приглашаю читателей, познакомиться с удивительными историями «Рамаяны»: о Раме, Сите и всех её действующих лиц, которых я искренне просил войти в эту поэму «Рамаяна». Говорится, что стихи арийских песен поэмы о Раме и Сите, подобны небесному жемчужному ожерелью. Кто искренне внемлет этим стихам, тот доставляет удовольствие Великой Личности Господа. Рама, был сыном царя Дашаратхи, правящего обширным государством со столицей Айдохье. Царь соседней страны Видехи объявил, что ищет достойного мужа для своей приёмной дочери – прекрасной Ситы. Было состязание многих принцев в стрельбе из огромного, прекрасного, как радуга, лука. Рама выиграл состязание, и Сита обрадовалась победе Рамы, она надела ему на шею венок из цветов, в знак согласия стать его женой, и любить его до последнего вздоха. Сыграли пышную свадьбу, и царь Дашаратха передал своё царство Раме. Ситу увидел свирепый царь демонов Равана (санскр. «ревущий»). Он вспыхнул к ней неодолимой страстью. Равана обладал десятью головами, двадцатью руками, имел страшный голос. Обманом Равану удалось украсть Ситу, и на золотой колеснице, запряжённой зелёными конями, умчался с ней по поднебесью в свои владения, и стал предлагать Сите свои несметные сокровища. Сита отвергла все его притязания и ответила, что любит одного лишь Раму и всегда будет ему верна. Раван объявил, что будет ждать год её согласия стать его женой, и через год предаст её лютой смерти. Рама со своим братом Лакшманом отправились на поиски Ситы. С помощью могучего племени обезьян, во главе с их предводителем Сугривой и его мудрого советника Ханумана (сына бога ветра, способного летать по воздуху), Рама и Лакшман подошёл к океану, оставалось преодолеть водные преграды до острова Ланки. Хануман вызвался полететь на остров Ланки, разведать: где Раван прячет Ситу? Обезьянье войско построило мост до острова Ланки, переправилось через него и устремилось к столице Раваны. Прекрасная Сита в своём саду с ужасом слышала шум битвы благородного обезьяньего войска под предводительством Рамы с демоническим войском Раваны. Рама и Раван сошлись в поединке, бились с утра до вечера; притупились их мечи, кончились стрелы в колчанах. Рама пустил свою последнюю стрелу, которая пробила каменный панцирь Раваны и вонзилась ему в самое сердце. Так исполнилась воля богов: от руки человека погиб, неуязвимый для людей, царь демонов Раван. Войско Равана разбежалось, и Рама вступил в столицу Ланки. Со слезами радости встретила Раму прекрасная Сита. На колеснице Раваны, запряжённой зелёными конями, вернулись они в Айдохью, и Рама стал законным царём, мудрым и справедливым. Освободив Ситу, Рама стал сомневаться, что она хранила ему верность, находясь в плену у Раваны. Сита, чтобы доказать свою невиновность, взошла на костёр – и невредимой вышла из огня. Лишь после этого Рама согласился вновь признать её своей женой. Так, по-видимому, и закончилась знаменитая поэма «Рамаяна», созданная Вальмики (Книга VI). Однако, в той «Рамаяне», которая до нас дошла, злоключения главных героев были продолжены последующим поколением эпических поэтов. Сказано, что через некоторое время Раме становится известно, что подданные осуждают его за нарушение древнего обычая, согласно которому муж не должен принимать обратно жену, проведшую вне дома более определённого срока. Рама изгнал беременную Ситу в лес, где она родила от него сыновей-близнецов – Кушу и Лаву и вместе со своими детьми нашла приют у мудрого отшельника Вальмики, того самого, которому приписывается авторство «Рамаяны». Снова прошли долгие годы разлуки Рамы и Ситы. Когда сыновья выросли, Рама, будучи на охоте, случайно набрёл на хижину отшельника Вальмики. Он увидел двоих юношей, в которых признал своих сыновей, взял их с собой в столицу, и разрешил Сите следовать за сыновьями, но продолжал колебаться и потребовал доказательства её верности. Оскорблённая Сита обратилась к земле, на которой стояла: «О мать-земля! Если я чиста перед Рамой, прими меня навеки в своё лоно!» Замля разверзлась под ногами Ситы – и поглотила её. Раскаявшийся в последний момент Рама попытался удержать Ситу за волосы, но только порезал свою ладонь её волосами. По народному поверью, с тех пор ладони у людей изрезаны тонкими, как волосы, линиями. Темы повторяющейся разлуки Рамы и Ситы не случайны. Авторы дополнительной книги (Книга VII) посчитали, что благополучный конец эпической поэмы «Рамаяна» противоречил её художественному замыслу, и они посчитали целесообразным остаться верными замыслу Вальмики, продолжив поэму. Слова из эпической поэмы «Рамаяны» оказались пророческими: «Пока есть Ганга, Гималаев горы, Жить будет повесть о деяньях Рамы». И в наше время, это пророчество обретает вполне реальный смысл. Деяния Рамы по очищению скверны также актуальны и в новые космические времена. Не случайно во вступлении к «Махабхарате» говориться: «Одни поэты рассказали это сказание, Другие – рассказывают его теперь, Третьи – будут рассказывать позже на земле». Продолжение - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=26909#26909
По древнеарийской эпической поэме мудреца Вальмики Материал поэмы "Рамаяна" представлен в сокращении. Полная версия - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=26909#26909 Никогда неувядающие древнеиндийские эпические поэмы «Махабхарата» и «Рамаяна» были и остаются непревзойдёнными произведениями мировой классики, отличающиеся высотой провозглашённых ими идеалами, как моральное воззвание к человечеству. Они поучительны для каждого и славятся изящностью поэтического слога. В «Рамаяне» великого мудреца Вальмики, рисуется образ идеального правителя и героя Рамы, затрагиваются вечные вопросы нравственного долга, провозглашается истиной победа добра над силами зла, утверждается представление о духовном идеале. Не случайно, поэтому, в настоящее время в Индии жемчужины поэтического эпоса «Рамаяна» входят в школьные программы с целью нравственного воспитания учащейся молодёжи. На Западе и в России древнеиндийский эпос «Рамаяны» хорошо известен его переводят и ставят на театральных сценах. В странах Востока, таких как Индия, Шри-Ланка, Непал, Бирма, Бангладеш к «Рамаяне» относятся, как к Священному Писанию с благоговением и любовью. «Рамаяна» сообщает, что её сказания передавались из уст в уста, пелись в сопровождении лютни. Первыми её исполнителями были сыновья Рамы – Куша и Лава. Нередко певцы не исполняли дословно «Рамаяну», они сочетали и дополняли традиционные тексты, но в целом они были верны традиции. Язык «Рамаяны» насыщен эпитетами и сравнениями (эпическими формулами). Эпический певец хранил в памяти множество таких формул, и умело пользовался ими. «Рамаяну» великого поэта Вальмики множество раз пересказывали на русском языке на основе лучших английских переводов с санскрита, но до последнего времени не существовало её полного издания. Наиболее полное изложение великого эпоса было представлено в прозе издательством «Гаудия-веданта пресс» в 1999 году (перевод с английского и литературное изложение Джагадьони). Автору удалось приблизить историческую реальность «Рамаяны» к современному читателю, снабжая текст необходимыми сносками, глоссарием и приложениями. Однако, по мнению самого Джагадьони, «собранного материала оказалось недостаточно, чтобы по-настоящему раскрыть богатство содержания «Рамаяны» и передать его со всей полнотой». Кроме того, по мнению автора, в «Рамаяне» много удивительного и чудесного и повествующее событие может показаться читателям мифическим. Ключ к пониманию находится в самой поэме, не следует искать в ней аллегорий. Следует отметить несомненную полезность колоссального труда Джагадьони, всё же в прозаическом повествовании этой удивительной поэмы теряется немало красот и очарований. Очень важно также учитывать традиционную исполнительскую певческую особенность «Рамаяны» в одиннадцати слоговых шлоках из четырёх строф с двухсложной стопой, с ударением на втором слоге (пятистопный ямб, с женской рифмой). Автор настоящего поэтического перевода «Рамаяны» ставил своей целью в возможной полноте, достаточной для представления общего содержания «Рамаяны» Вальмики, с выдержанной в ней поэтической песенной особенностью, по возможности приближая к гармоничной напевности эпоса Вальмики. Сокращение объёма текста автор старался восполнить в комментариях, в предисловии, в глоссарии, в сносках. Автор не претендует на исчерпывающую полноту и безупречную эквивалентность к оригиналу, прекрасно понимая, что это практически сделать невозможно. Любой поэтический перевод неизбежно теряет поэтические краски и ароматы оригинального стиха. Цель была много скромнее: пробудить у читателей желание глубже познакомиться с этим удивительным, непревзойдённым высоконравственным и гармоничным поэтическим шедевром, не уступающим древнегреческим гомеровским поэмам «Илиада» и «Одиссея». Древнеарийский эпос «Рамаяна» является самым древним образцом изящной эпической поэзии. Мудреца Вальмики, автора «Рамаяны» называют адикави (первым поэтом на Земле), а саму поэму «Рамаяна» считают адикавьей (первой поэмой в мире). Вальмики был живым свидетелем и участником событий Рамаяны. Он родился на севере Индостана в семье брахмана. По случайности, он был захвачен дикими горцами, которые в корыстных целях обучили его воровству. Эту «науку» Вальмики хорошо усвоил, и в течение многих лет он устраивал засады на дорогах и грабил путников. Позднее, будучи отцом семейства, Вальмики продолжал этот свой воровской промысел, чтобы прокормить свою жену и сына. Однажды Вальмики повстречал в джунглях мудрецов, и с ножом в руке потребовал от них денег в обмен на их жизнь. – Мы люди Бога, - ответили ему странники, - у нас нет ни денег и драгоценностей. Зачем ты стал на преступный путь? – У меня нет иного способа прокормить свою семью, - ответил Вальмики. – Но готовы ли будут жена и дети разделить твою горькую участь, в случае неудачи, когда настанет время расплаты? - спросили его мудрецы. Не лучше ли тебе воспевать святое имя Бога Рамы, и Он позаботится о тебе и твоей семье. Вальмики был озадачен их советом и, когда он признался своей жене и детям в своих преступлениях и спросил: готовы ли они будут разделить его горькую участь, в случае, если постигнет его неудача. – Нет, - ответили ему домашние, - за свои преступления ты будешь отвечать один. Потрясённый их отказом разделить его горькую участь, когда наступит время расплаты, Вальмики сел в муравейник, воспевая святое имя Бога Рамы, не обращая вниманье на то, что вскоре он оказался, покрыт муравейником с головой. А когда вышел из вальмика (на санскр. буквально - муравейник), то увидел рядом с собой прекрасную плачущую женщину Ситу, жену прославленного Рамы, заблудившуюся в джунглях. Вальмики привёл её в свой дом, где вскоре от неё родились двое сыновей Рамы – Лава и Куша. С тех пор во сне к Вальмики стал появляться мудрец Нарада Муни. Он поведал ему в песнопениях эпическую историю Рамаяны. Вальмики позже напевал эту удивительную поэму сыновьям Рамы – Лаве и Кушу. Однажды на великом празднике Раджасуя-ягья, где собрались Рама и все его сподвижники, вдруг появились юные дети Рамы – Лава и Куша с музыкальными инструментами (винами) в руках. Они начали воспевать «Рамаяну», которую слышали от Вальмики. Все собравшиеся на этом празднике, пребывали в удивительном взволнованном состоянии, оттого, что шлоки, этих удивительных песен поэмы «Рамаяна», разворачивались красочными сценами у них на глазах. Приглашаю читателей, познакомиться с удивительными историями «Рамаяны»: о Раме, Сите и всех её действующих лиц, которых я искренне просил войти в эту поэму «Рамаяна». Говорится, что стихи арийских песен поэмы о Раме и Сите, подобны небесному жемчужному ожерелью. Кто искренне внемлет этим стихам, тот доставляет удовольствие Великой Личности Господа. Рама, был сыном царя Дашаратхи, правящего обширным государством со столицей Айдохье. Царь соседней страны Видехи объявил, что ищет достойного мужа для своей приёмной дочери – прекрасной Ситы. Было состязание многих принцев в стрельбе из огромного, прекрасного, как радуга, лука. Рама выиграл состязание, и Сита обрадовалась победе Рамы, она надела ему на шею венок из цветов, в знак согласия стать его женой, и любить его до последнего вздоха. Сыграли пышную свадьбу, и царь Дашаратха передал своё царство Раме. Ситу увидел свирепый царь демонов Равана (санскр. «ревущий»). Он вспыхнул к ней неодолимой страстью. Равана обладал десятью головами, двадцатью руками, имел страшный голос. Обманом Равану удалось украсть Ситу, и на золотой колеснице, запряжённой зелёными конями, умчался с ней по поднебесью в свои владения, и стал предлагать Сите свои несметные сокровища. Сита отвергла все его притязания и ответила, что любит одного лишь Раму и всегда будет ему верна. Раван объявил, что будет ждать год её согласия стать его женой, и через год предаст её лютой смерти. Рама со своим братом Лакшманом отправились на поиски Ситы. С помощью могучего племени обезьян, во главе с их предводителем Сугривой и его мудрого советника Ханумана (сына бога ветра, способного летать по воздуху), Рама и Лакшман подошёл к океану, оставалось преодолеть водные преграды до острова Ланки. Хануман вызвался полететь на остров Ланки, разведать: где Раван прячет Ситу? Обезьянье войско построило мост до острова Ланки, переправилось через него и устремилось к столице Раваны. Прекрасная Сита в своём саду с ужасом слышала шум битвы благородного обезьяньего войска под предводительством Рамы с демоническим войском Раваны. Рама и Раван сошлись в поединке, бились с утра до вечера; притупились их мечи, кончились стрелы в колчанах. Рама пустил свою последнюю стрелу, которая пробила каменный панцирь Раваны и вонзилась ему в самое сердце. Так исполнилась воля богов: от руки человека погиб, неуязвимый для людей, царь демонов Раван. Войско Равана разбежалось, и Рама вступил в столицу Ланки. Со слезами радости встретила Раму прекрасная Сита. На колеснице Раваны, запряжённой зелёными конями, вернулись они в Айдохью, и Рама стал законным царём, мудрым и справедливым. Освободив Ситу, Рама стал сомневаться, что она хранила ему верность, находясь в плену у Раваны. Сита, чтобы доказать свою невиновность, взошла на костёр – и невредимой вышла из огня. Лишь после этого Рама согласился вновь признать её своей женой. Так, по-видимому, и закончилась знаменитая поэма «Рамаяна», созданная Вальмики (Книга VI). Однако, в той «Рамаяне», которая до нас дошла, злоключения главных героев были продолжены последующим поколением эпических поэтов. Сказано, что через некоторое время Раме становится известно, что подданные осуждают его за нарушение древнего обычая, согласно которому муж не должен принимать обратно жену, проведшую вне дома более определённого срока. Рама изгнал беременную Ситу в лес, где она родила от него сыновей-близнецов – Кушу и Лаву и вместе со своими детьми нашла приют у мудрого отшельника Вальмики, того самого, которому приписывается авторство «Рамаяны». Снова прошли долгие годы разлуки Рамы и Ситы. Когда сыновья выросли, Рама, будучи на охоте, случайно набрёл на хижину отшельника Вальмики. Он увидел двоих юношей, в которых признал своих сыновей, взял их с собой в столицу, и разрешил Сите следовать за сыновьями, но продолжал колебаться и потребовал доказательства её верности. Оскорблённая Сита обратилась к земле, на которой стояла: «О мать-земля! Если я чиста перед Рамой, прими меня навеки в своё лоно!» Замля разверзлась под ногами Ситы – и поглотила её. Раскаявшийся в последний момент Рама попытался удержать Ситу за волосы, но только порезал свою ладонь её волосами. По народному поверью, с тех пор ладони у людей изрезаны тонкими, как волосы, линиями. Темы повторяющейся разлуки Рамы и Ситы не случайны. Авторы дополнительной книги (Книга VII) посчитали, что благополучный конец эпической поэмы «Рамаяна» противоречил её художественному замыслу, и они посчитали целесообразным остаться верными замыслу Вальмики, продолжив поэму. Слова из эпической поэмы «Рамаяны» оказались пророческими: «Пока есть Ганга, Гималаев горы, Жить будет повесть о деяньях Рамы». И в наше время, это пророчество обретает вполне реальный смысл. Деяния Рамы по очищению скверны также актуальны и в новые космические времена. Не случайно во вступлении к «Махабхарате» говориться: «Одни поэты рассказали это сказание, Другие – рассказывают его теперь, Третьи – будут рассказывать позже на земле». Продолжение - http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php?p=26909#26909
25.
Массовое правосознание и победа большевизма в россии: монография / п.п. марченя. - м.: изд-во «щит-м», 2005.
(публикация автора на scipeople)
Массовое правосознание и победа большевизма в россии: монография / п.п. марченя. - м.: изд-во «щит-м», 2005.
(публикация автора на scipeople)
Марченя П.П.
, 2005
В монографии анализируются взаимосвязи большевизма и народного правосознания в период от Февраля к Октябрю 1917 г. Под «народным правосознанием» понимается правосознание широких народных (крестьянских, солдатско-крестьянских и рабоче-крестьянских) масс. Именно крестьянское правосознание переосмыслено в качестве доминантного фактора политической истории в конкретно-исторических условиях 1917 г. и рассматривается как социокультурная основа краха провозглашенной Февральской революцией «демократии» и установления большевистской диктатуры. Исследование базируется на значительном комплексе источников широкого спектра.
В монографии анализируются взаимосвязи большевизма и народного правосознания в период от Февраля к Октябрю 1917 г. Под «народным правосознанием» понимается правосознание широких народных (крестьянских, солдатско-крестьянских и рабоче-крестьянских) масс. Именно крестьянское правосознание переосмыслено в качестве доминантного фактора политической истории в конкретно-исторических условиях 1917 г. и рассматривается как социокультурная основа краха провозглашенной Февральской революцией «демократии» и установления большевистской диктатуры. Исследование базируется на значительном комплексе источников широкого спектра.
М.: Изд-во «Щит-М», 2005. - 206 с. (13 п.л.).
М.: Изд-во «Щит-М», 2005. - 206 с. (13 п.л.).
26.
Японо-корейские и японо-китайские отношения и внешняя политика государства ямато в конце 50-х – 70-е годы v века
(публикация автора на scipeople)
Японо-корейские и японо-китайские отношения и внешняя политика государства ямато в конце 50-х – 70-е годы v века
(публикация автора на scipeople)
Суровень Д.А.
- Уральское востоковедение: Международный альманах. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2008. Вып.3. С.4-29. , 2008
История меджународных отношений
История меджународных отношений
Суровень Д.А. ЯПОНО-КОРЕЙСКИЕ И ЯПОНО-КИТАЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА ЯМАТО в конце 50-х – 70-е годы V века Пик внешнеполитической активности государства Ямато в V веке пришёлся на период царствования государя Ō-хацусэ Вака-такэ (др.-яп. Опо-патусэ Вака-такэру; посмертное почётное имя – Юряку, 457-479 годы ) – период расцвета древнеяпонского государства и наибольшего влияния в Южной Корее, что было признано и китайскими династиями. Однако данная эпоха слабо изучена в западной и российской исторической науке. Поэтому существует необходимость дать подробный анализ внешнеполитической деятельности государя Вака-такэру Вака-такэру. Царствование Опо-патусэ Вака-такэру началось с того, что, расправившись с претендентами, в 13-й день 11-го месяца 456 года новый «…государь [Ямато] отдал приказ официальным лицам (кит. ˇюсˉы΄) готовить (кит. ш`э) помост (кит. тáнь, др.-яп. такамикура) в Асакура в местности Патусэ, [где] взошёл на государев престол, тем самым (кит. сỳй) было определено [место] дворца» Асакура-но мия (ныне местность Хасэ [др.-яп. Пасэ/ Патусэ] в городе Сакураи префектуры Нара). Остатки дворца Асакура-но мия исследователи отождествляют с руинами Вакимото в городе Сакураи. Имя «Вака-такэру опо-кими» упомянуто в надписи на мече из Инарияма 471 года , где вначале перечислены восемь колен предков по мужской линии некоего Вовакэ-но оми (Вовака-но оми). В надписи говорится следующее: «Год каното-и (48-й год цикла), в 7-й месяц сделали надпись… Когда великий государь (др.-яп. опо-кими) [Опо-патусэ-]Вака-такэру пребывал во дворце Сйки (досл. “когда присутственное место [кит. с`ы] великого государя Вака-такэру находилось во дворце Сйки”), я (Вовакэ-но оми) помогал [ему] управлять Поднебесной…». Исследователи указывают, что дворец государя Юряку – Хацусэ-но Асакура-но мия (др.-яп. Патусэ-но Асакура-но мия) находился в местности Сйки (например, на запад от Асакура-но мия впоследствии находился дворец государя Киммэя Сикисима-но мия). В словаре «Вам¯ёс¯ё» упоминается село Хацусэ-но сато и святилище в Хацусэ-но Ямагути, располагавшиеся в уезде Верхний Сйки области Ямато-но куни. Таким образом, эта эпиграфическая надпись, сделанная во времена царствования Опо-патусэ Вака-такэру, подтверждает реальность существования данного государя. С самого начала своего правления Вака-такэру начал проводить активную внешнюю политику, что было отмечено даже китайскими источниками (из пяти ванов, о которых речь идёт в китайских династийных хрониках, только о ване У (яп. [Опо-патусэ Вака] Такэ[ру]) содержаться подробные записи, и даже цитируется его письмо к китайскому императору). Первое внешнеполитическое событие относится к самому началу правления Вака-такэру (видимо, к 456-457 годам) когда он решил установить брачные связи с Пэкче. В «Пэкче-синчхан» («Новом изборнике Пэкче»), цитируемом в «Нихон-сёки» сообщается: «В год ки-са (6-й год цикла) [правитель Пэкче] Кэро-ван [455-474] взошёл на престол. [Японский] государь (яп. сумэра-микото) послал [в Пэкче] Арэтоку (или: Арэнако; кор. Айенокве), [чтобы тот] разыскал (кит. со) девушку знатного происхождения (др.-яп. иратумэ, кит. нˇюйлáн΄, кор. нёран). [В] Пэкче нарядили [в красивые] одеяния дочь госпожи (кит. фужэнь, кор. пуин, яп. фудзин, др.-яп. паси-каси) Мони (яп. Муни), [которая] звалась Чоккйе-нёран (др.-яп. Тякўкэй-иратумэ). [Её] предложили [и] повезли [японскому] государю (яп. сумэра-микото)». Составители «Нихон-сёки» отождествили её с пэкческой принцессой Икэ-ту-пимэ (кор. Чи-чин), которая в 7-й месяц 2-го года пр. (458 года), «вопреки воле государя, её к себе призывавшего, вошла в развратную связь [кит. úнь ] с Исикапа-но Татэ». За это её ожидала смертная казнь через сожжение. «Государь был крайне разгневан, он приказал Опо-томо-но Муроя-но опо-мурази послать человека из [корпорации воинов – С.Д.] Кумэ-бэ, чтобы тот привязал женщину за руки и за ноги к дереву, поставил её на подставку, развёл бы огонь и сжёг её» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 2-й год пр., 7-й месяц]. В Пэкче о происшедшем стало известно только в 4-м месяце 461 года. «Летом, в 4-м месяце Касури-кун (яп. Касури-киси/ кими) (это Кэро-ван) , услышав распространившиеся слухи о том, как была сожжена Икэ-ту-пимэ (она же Чоккйе-нёран/ яп. Тякўкэй-иратумэ), всё взвесил [и] сказал: “в прошлом [мы] поставляли [ко двору государя] девушек, которые служили в качестве унэмэ. Однако были нарушены правила поведения [яп. рэй – С.Д.], и наше государство [Пэкче – С.Д.] теряет [своё доброе] имя. Отныне не следует (кит. бỳх΄э΄) преподносить девушек» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 5-й год пр., 4-й месяц]. В 459 году японцы осуществили военную операцию в восточных районах Силла (государства в юго-восточной Корее), в результате которой они осадили город Вольсон (располагался на территории современного города Кёнчжу ). «…Летом, в четвёртом месяце, люди Вэ со ста с лишним военными кораблями напали на восточную границу [Силла – С.Д.] и при [дальнейшем] продвижении окружили город Вольсон и со всех сторон обрушили поток стрел и камней…». Но захватить Вольсон не удалось, и японцы сняли осаду и стали отходить на север к морской бухте (видимо, к заливу Йонъильман), где стояли их корабли. Силлаские войска нанесли удар по отступающему противнику, нанеся японцам большой урон. «…Но ванский город выстоял, и, когда враги собрались отступать, вышли [наши] войска и разбили их наголову и преследовали на север до [самой] морской гавани, где было потоплено и убито более половины врагов» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 2-й год пр. (459 г.)]. Атаки на Силла сопровождались дальнейшим сближением Ямато и Пэкче. «Пэкче-синчхан», цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает: «[В] год син-чхук (38-й год цикла) [461 год] Кэро-ван послал [своего] младшего брата Кончжи-куна в Великое [государство] Вэ (Японию) служить японскому государю (яп. сумэра-микото). Тем самым были налажены дружественные отношения [как при] правителях прежних эпох (кит. сˉянь-вáн )». «Нихон-сёки» сообщает подробности этого события. В 4-й месяц 5-го года пр. (461 года) Кэро-ван отправил в Японию служить японскому государю своего младшего брата Кончжи-куна, занимавшего должность военачальника (кор. кун-кун). Кончжи-куну (по его просьбе) в жёны (кит. цз`я) была отдана младшая супруга Кэро-вана. Однако она была на последних сроках беременности. По дороге, на острове Капара-сима в Тукуси (Кюсю), женщина родила сына Кэро-вана (будущего правителя Пэкче – Мурён-вана, 502-523), и (как было оговорено ранее) этого ребёнка отправили назад в Пэкче, прозвав его Сэма-киси (досл. “Господин острова”). А сам Кончжи-кун в 7-м месяце 461 года прибыл в столицу Ямато. События 461 года упомянуты ещё в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), когда Мурён пришёл к власти в Пэкче. Там снова цитируется «Пэкче-синчхан» и вспоминается поездка Кончжи в Японию. «Во время [когда] Кончжи ездил в [страну] Вэ (Японию), [он] добрался до острова Тукуси [Северного Кюсю], [там] родился Сэма-кими (кор. Сама-ван). С [этого] острова (яп. сэма/ сима) [ребёнка] отправили назад, не заезжая в столицу [Ямато]. [Так как ребёнок] родился на острове (яп. сима/ сэма), по этой причине так называли [его – Сэма, кор. Сама]. Нынешний [остров] Капара посреди моря есть остров Нириму-сэма (кор. Чжу-то – досл. “Остров Господина”). [Этот] остров место, где родился ван [Сама]». Таким образом, японское имя Мурёна – “Сэма по-корейски звучало как “Сама”. Это же сказано и в «Самгук-саги», где о Мурёне сообщается: «Ван Мурён. [Его] звали Сама…». Однако в цитате «Пэкче-синчхан», помещённой в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), где вспоминается поездка принца Кончжи в Японию в 461 году, сведения о родословной Мурёна здесь немного отличаются от того, что было рассказано в разделе 5-го года правления Юряку (461 года). «Мурён… личное имя – Сама-ван (яп. Сэма-кими). Он сын принца (кит. ван-цзы, кор. ван-ча) Кончжи». То есть в данном случае в «Пэкче-синчхан» генеалогия дана с неточностью: Мурён – не родной сын принца Кончжи, а его пасынок (учитывая то, что мать Мурёна была отдана замуж за принца Кончжи). Но, более важно то, что сведения «Пэкче-синчхан» и «Нихон-сёки» подтверждаются материалами корейского эпиграфического памятника – надписи на могильном камне первой половины VI века у захоронения вана Мурёна (502-523). Текст на найденном в Корее во время археологических исследований могилы данного правителя каменном памятнике показывает, что Мурёна действительно звали “Сама”, а также что в «Самгук-саги» (в «Летописях Пэкче») правильно указаны его возраст, год восшествия на трон и год смерти. Кроме того, на камне названо имя отца Мурёна – Кэро. Следовательно, эпиграфическая надпись подтверждает сообщение «Пэкче-синчхан» в «Нихон-сёки», где Мурён (Сама) назван сыном Кэро-вана от его младшей жены. В отличие от «Нихон-сёки», в «Самгук-саги» генеалогия вана Мурёна дана неверно – там он назван «вторым сыном вана Модэ» (Тонсон-вана, 23-й, 479-502 годы пр.) , который, в свою очередь «был сыном Кончжи, младшего брата вана Мунджу» (21-го, 475-477 годы пр.). Мунджу «был сыном вана Кэро» (20-го, 455-475 годы пр.). Следовательно, автор «Самкук-саги» считал, что Мурён – правнук Кэро-вана, внук принца Кончжи и сын Модэ (Тонсон-вана), что не подтверждается эпиграфической надписью на могильном камне Мурёна. В 460 году, как сообщает «Сун-шу» (в разделе бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй [44-й циклический знак]) «Японское государство (Во-го) прислало посольство поднести дань местными изделиями» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй]. В «Нань-ши» (в разделе бэнь-цзи) и в «Цэ-фу-вайчэнь-бу-чао-гун» тоже есть записи о посольстве. В 462 году император Сяо-у-ди (454-464) наконец-то решил поощрить шù-цзˇы Сина (др.-яп. Анапо/ государя Анко, 454-456) и признать его государем Японии. Анапо получил титул «ань-дун цзян-цзюнь, Во-го-ван» («успокаивающий Восток полководец, правитель государства Япония»). «Шестой год [правления] родоначальника (кит. шù-цзў) [Сяо-у-ди] под девизом правления Да-мин (462 год). Указ гласил: “Наследный принц японского государя (кит. Во-ван-шù-цзˇы) Син… должно (кит. ù) [теперь его] жаловать китайскими титулами (кит. шòу-цзюˉэ-хàо). Разрешаю (кит. кˇэ) [именоваться] “успокаивающий Восток полководец” (ань-дун цзян-цзюнь), “правитель государства Япония” (Во-го-ван)“» [Сун-шу, во-го-цзюань]. В разделе бэнь-цзи, 6-й год Да-мин (462 год), 3-й месяц, день жэнь-инь (39-й циклический знак) сказано: «Отныне наследный принц государя страны Япония (кит. Во-го-ван-шù-цзˇы) Син сделан “успокаивающим Восток полководцем”» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 6-й год, 3-й месяц, день жэнь-инь]. Такая же запись сделана в разделе бэнь-цзи «Нань-ши», а также в «Цэ-фу-вай-чэнь-бу-фэн-цэ». Данное сообщение подтверждается и сведениями «Нихон-сёки», где говорится, что в 6-й год правления Юряку (462 год), через месяц после дарования титулов китайским императором, «весной, в 4-й месяц; государство Курэ (кит. У) прислало посла поднести дань» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год правления, 4-й месяц ]. Видимо, это было посольство, которое привезло в Японию сообщение о даровании титулов “Сину”–Анко – отцу Юряку. В 462-463 году Ямато осуществило несколько вторжений на территорию государства Силла. В 462 году, «…летом, в пятом месяце, люди Вэ напали и разрушили крепость Хвальгэ, захватили в плен тысячу человек и ушли» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 5-й год пр. (462 г.)]. В 463 году «…весной, во втором месяце, люди Вэ напали на крепость Самян, но не одолели и ушли. По приказу вана Польчжи и Токчжи взяли войска и, устроив по пути засаду, а затем, ударив из неё, нанесли тяжёлое поражение» . Активность японцев привела к тому, что правитель Силла начал осуществлять фортификационные работы. «Так как люди Вэ часто нападали на [силланские] земли, ван построил две крепости в прибрежном районе». А «осенью, в седьмом месяце, [состоялся] большой смотр [войск]» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 6-й год пр. (463 г.)]. С внешнеполитической деятельностью государства Ямато оказались связаны внутриполитические события, произошедшие в области Киби (совр. префектура Окаяма). Укрепление экономической базы власти монархов Ямато привело к тому, что влияние правителя стало распространяться не только на вождей местных кланов, но и на народ этих территорий и их земли. В царствование Опо-патусэ Вака-такэру это проявилось, прежде всего, в отношении области Киби. Проникновение влияния главы Ямато в Киби, например, прослеживалось не только в способности правителей Ямато контролировать звания и производить назначение среди вождей кланов в этом районе, но и в приобретении ими земель, амбаров и производственных корпораций. Названия данных профессиональных корпораций и корпораций минасиро и микосиро членов правящего рода сохранились в географических наименованиях Киби. Это говорит о прочных прямых связях правителя Ямато с Киби в V веке. Видимо, такое развитие ситуации вызывало недовольство местной знати, прежде всего наместников отдельных территорий. В 8-м месяце 463 года это проявилось достаточно явно. Наместник Нижнего округа (др.-яп. симо-ту мити) в Киби – Киби-но симо-ту мити-но оми Саки-туя (или в другой книге он назван титулом “куни-но миятуко Киби-но оми Яма”) удерживал чиновника государя (комментаторы истолковывают его должность как тонэри) и вёл себя очень неуважительно и вызывающе по отношению к монарху. Узнав об этом, Вака-такэру послал отряд профессиональных воинов из корпорации Мононо-бэ численностью в 30 человек, чтобы предать виновных смертной казни (кит. чжˉу-шā). В результате Саки-туя и 70 человек его рода (яп. якара) были казнены [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год, 8-й месяц]. В 463 году другой наместник – глава Верхнего округа (др.-яп. ками-ту мити) в области Киби – Киби-но ками-ту мити-но оми по имени Таса вышел из повиновения. Эти события получили в историографии название “мятежа Таса” (463 года). Причина его заключалась в следующем. Таса хвастался во дворце, что его жена самая красивая в стране. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщал, что «имя жены Таса-но оми было Кэ-пимэ. Она была дочерью Тамата-но сукунэ, сына Соту-пико из Кадураки…». То есть наложница была внучкой Кадураки-но Соту-бико – деда и прадеда монархов V века. «Государь прислушался хорошенько, расслышал всё и обрадовался. Решил он сам востребовать к себе Вака-пимэ и сделать одной из своих…» фрейлин, обслуживавшей государя во время приёма пищи и сна (кит. нˇюй`юй). А чтобы её муж не мешал реализации этого плана, Вака-такэру назначил Таса губернатором южно-корейского владения Мимана (др.-яп. Мимана-куни-но микото-моти). А через некоторое время призвал к себе его жену Вака-пимэ. М.В.Воробьев указывает, что, помимо желания овладеть женой Таса, назначение Таса губернатором Мимана могло преследовать и политическую цель – ослабление Киби. Прибыв в Мимана (кор. Имна), Таса узнал о том, что Вака-такэру навещает его жену. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщает: «Государь, прослышав, что она [жена Таса-но оми – С.Д.] и лицом, и статью блистательно прекрасна… сам к ней нахаживал». В этой ситуации Таса задумал совершить государственную измену и перейти на сторону Силла: «…решил пойти в Силла просить там помощи. В то время страна Силла не подчинялась Срединной стране [Японии]», то есть находилась в состоянии войны 462-463 годов (по «Самгук-саги»). Тогда же Вака-такэру отправил воевать в Силла младшего сына Таса от Вака-пимэ по имени Ото-кими, а также Киби-но амабэ-но атапи Акаво. С ними был отправлен умелец Кван-ин Чжи-ри из родов Западных Ая (ткачей тонких тканей, обитавших в Кавати) , который должен был найти искусных мастеров в стране Кара (кор. Хан-гук – Южной Корее). Военная экспедиция должна была попасть в Силла через территорию Пэкче. Ото-кими, собрав воинов, добрался до Пэкче, но на Силла не напал. «Нихон-сёки» рассказывает мифическую историю, почему Ото-кими передумал атаковать Силла. Но причины этого, как можно судить по некоторым фактам, были иные. Источники говорят, что отец Ото-кими – изменник Мимана-но куни-но микотомоти Таса-но кими втайне послал из Мимана (кор. Имна) в Пэкче человека к своему сыну со словами: «Разве у тебя такая крепкая шея, что ты собрался нападать на людей [Силла – С.Д.]? Слышал я, что государь призвал к себе мою жену [и твою мать – С.Д.] и родил от неё детей… Сейчас, надо думать, мне грозят бедствия, поэтому я настороже. Ты, мой сын, отправляйся в Пэкче, и не сообщай ничего в Японию. Я же буду в Имна и тоже никаких вестей в Японию отправлять не стану». Видимо, поэтому Ото-кими не выполнил приказ государя Ямато и отбыл в Японию. Мастеров (якобы, “дань” от Пэкче) он набрал на каком-то большом острове (др.-яп. Опо-сима) около берегов Кореи. Такое развитие событий обрадовало Таса-но кими. Однако о заговоре отца и сына стало известно жене Ото-кими – Кусу-пимэ. Поэтому, как говорит «Нихон-сёки», она тайком убила своего мужа и закопала его в той же комнате. Японский источник объясняет это высокой патриотичностью и преданностью женщины государю Ямато. Но, как явствует далее из текста, причина такого поступка была более прозаической. «… И затем, [Кусу-пимэ – С.Д.] вместе с Ама-но атапи Акаво [младшим военачальником – помощником Ото-кими – С.Д.]… стала жить на большом острове» (др.-яп. Опо-сима). Таким образом, Кусу-пимэ убила мужа, прежде всего, ради своего любовника. Правитель Ямато – Вака-такэру, долго не получая известий от Ото-кими, послал своих людей в Корею прояснить ситуацию. Они, видимо, и привезли в Ямато корейских мастеров с острова Опо-сима. Иммигранты были поселены в деревне Пирокиту-но мура местности Ато. Однако начались болезни и многие из них умерли. По этой причине некоторых прибывших пэкчийцев переселили в Верхнее Момо-пара, Нижнее Момо-пара и Магами-но пара (ныне селение Асўка в уезде Такэти префектуры Нара ). Как полагает В.Астон, остальные были размещены в Ёсино (район в провинции Ямато) – в местности, которую назвали по прозвищу этих мастеров Имаки (досл. “Ныне прибывшие”). Анонимный источник, цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает, какова была дальнейшая судьба Таса-но оми, наместника в Мимана – мужа Кэ-пимэ (новой любовницы правителя Вака-такэру): «Государь… убил её мужа и сам к ней нахаживал». То есть, в конце концов, Таса-но оми был убит по приказу государя. Этим закончились события «мятежа Таса». В результате смерти Таса и его сына Ото-кими клан наместников Киби ослаб и к началу VI века утратил своё влияние. Во внешней политике государь Ямато попытался опереться на поддержку южно-китайской династии Сун (420-479). Поэтому во 2-м месяце 464 года было отправлено посольство в Южный Китай. «Весной 8-го года, во 2-м месяце государь послал в страну Курэ… Муса-но сугури Аво и Пинокума-но Тамитукапи Пака-токо» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 8-й год пр., 2-й месяц]. Вернулось посольство в 466 году. В 4-й день 9-го месяца 10-го года пр. (466 года) Муса-но сугури Аво и другие прибыли в Тукуси, привезя подарки от императора Южной Сун. Китайские источники об этом посольстве не упоминают. Однако отношения с Силла продолжали обостряться. Как явствует из текста «Нихон-сёки», возник конфликт между Силла и Ямато из-за земель владения Ток (яп. Току) в Кая (Карак). В 3-м месяце 9-го года пр. (465 года) «…государь самолично решил напасть (кит. фа) на Силла, но передумал. Вместо этого, он назначил полководцами Ки-но Во-юми-но сукунэ, Сога-но Карако-но сукунэ, Опо-томо-но Катари-но мурадзи, Вокапи-но сукунэ», объявив им, что династия Силла не выказывает почтительности Ямато – силласцы не являются ко двору, а также захватывают крепости Пэкче. Японские войска, по прибытии в Кая, действовали четырьмя отрядами. Основной удар наносил главнокомандующий японскими войсками (др.-яп. опо-икуса-но кими) Ки-но Во-юми-но сукунэ (он был сыном Ки-но Сираки-но сукунэ , внуком Ки-но Цуну-но сукунэ [сановника при дворе государей Хомуда и Ō-садзаки] и правнуком знаменитого Ки-но Такэути-но сукунэ [Ки-удзи-но кат¯ё]). Произошло сражение, силласцы потерпели поражение, и их ван поспешно отступил в сопровождении нескольких сотен всадников. В ходе преследования Ки-но Во-юми-но сукунэ убил одного из военачальников противника. В результате этой победы земли Току были возвращены под контроль Ямато. Однако сопротивление силласцев продолжалось. Ки-но Во-юми-но сукунэ объединил силы четырёх отрядов. Вечером произошло ещё одно сражение, в котором погибли военачальник Опо-томо-но Катари-но мурадзи и Ки-но Вока-саки-но Кумэ-но мурадзи. Уцелевшие враги отступили. Но, видимо, и японское войско понесло большие потери и отошло назад. К тому же заболел и скончался главнокомандующий – Ки-но Во-юми-но сукунэ (потом был похоронен в Японии в селении Тамува [ныне городок Мисаки уезда Сэннан округа Осака] ). На время командование перешло к Вокапи-но сукунэ. Однако, в 5-м месяце 9-го года пр. (465 года) сын Ки-но Во-юми-но сукунэ по имени Ки-но Опипа-но сукунэ, узнав о смерти своего отца, прибыл в Силла, взял в свои руки все служебные обязанности по управлению конницей, пехотой и флотом, подчинил себе всех младших командиров и «добился особого могущества в повелениях». Отстранением от должности главнокомандующего Вокапи-но сукунэ он заслужил ненависть с его стороны. Кроме того, Вокапи-но сукунэ удалось настроить Сога-но Карако-но сукунэ против Ки-но Опипа-но сукунэ, обманно оклеветав его в том, что тот хочет отобрать полномочия командования и у Сога-но Карако-но сукунэ. О конфликте между японскими военачальниками стало известно вану Пэкче (Кэро-вану, 455-475). Он попытался использовать эту ситуацию в своих интересах, склонив на свою сторону Сога-но Карако-но сукунэ. Однако Карако до Кэро-вана не доехал, так как по дороге (у водопоя) он столкнулся с Ки-но Опипа-но сукунэ и в перестрелке был убит. Как говорит «Нихон-сёки», из-за распрей между тремя военачальниками «…они вернулись обратно, так и не дойдя до дворца вана Силла». То есть, не достигнув полного разгрома Силла, японцы вернулись из похода в Ямато. В свою очередь, опасаясь Ямато, государство Силла в 464 году «…установила добрые отношения со страной Когурё. И поэтому ван Когурё [Чансу, 413-491], собрав сотню отборных воинов, послал их на охрану Силла». Но вскоре стало известно, что Когурё вынашивает планы завоевания Силла. Тогда ван Силла (тогда правил марипкан Чаби, 458-479) приказал убить когурёских воинов. Только одному из них удалось спастись бегством. В ответ правитель Когурё поднял войска и засел в крепости Чхукчокню-сон (по другому источнику, цитируемому в «Нихон-сёки» – Токусаки-сон). Хотя в «Нихон-сёки» сведения об этом конфликте содержаться в разделе, следующем за событиями 2-го месяца 8-го года правления Юряку (464 года) [где явно вставлен целый кусок в повествование], по «Самгук-саги» это произошло во 2-м месяце 468 года. «Весной люди Когурё вместе с [народом – С.Д.] Мальгаль напали на крепость Сильчжик у северной границы страны» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 11-й год пр. (468 г.)]. «Весной, во втором месяце, с помощью 10-тысячного мальгальского (мохэского) войска ван [Когурё – С.Д.] атаковал и взял силласкую крепость, [центр] области Сильчик» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 56-й год пр. (468 г.)]. Крепость Сильчик (Сильчжик) в «Самкук-саги», видимо, и есть крепость, названная японском источнике “Чхукчокню (Токусаки)”. Ошибка в хронологии видна и из расположения материала в «Нихон-сёки». В 462-463 годах (это подтверждается и корейскими источниками) Япония воевала против Силла. Далее (в разделе 464 года) рассказывается о союзе Ямато и Силла, возникшего после захвата когурёсцами силлаской крепости. А потом вдруг в 465 году Юряку неожиданно, обвинив Силла в антияпонской политике и недружественности на протяжении всего периода своего правления, желает напасть на Силла и отправляет туда своих полководцев. Явно, материалы ранних источников «Нихон-сёки» оказались спутаны составителями хроники. Порядок событий должен быть таким. В 462-463 годах шла война с Силла (по «Самгук-саги»), военные действия в Силла продолжились в 465 году (по «Нихон-сёки»). В этой ситуации в 464 году Силла заключила союз с Когурё (по «Нихон-сёки»). Однако вскоре стали известны планы Когурё по захвату Силла. Правитель Силла разорвал союзные отношения с Когурё. В ответ на это во 2-м месяце 468 года когурёсцы захватили силласкую крепость. Ван Силла обратился за помощью к Ямато при посредстве Имна (по «Нихон-сёки»). «Нихон-сёки» сообщает некоторые подробности произошедшей военной операции у захваченной когурёсцами крепости. Ван Силла, поняв, что вражеская армия вошла на территорию его государства, и сложилась очень опасная ситуация, отправил своего человека к вану Имна (яп. Мимана) с просьбой к японской администрации (яп. Ямато-но микотомоти) в Мимана дать в помощь военачальников (др.-яп. икуса-но кими, кит. сúн-цзˉюнь юáнь΄шуàй – досл. “походных главнокомандующих”) , как видно из дальнейшего текста, вместе с войсками. В.М.Тихонов полагает, что просьба вана Силла была обращена к государю Тэгая (как главе северного Кая), который передал просьбу правителя Силла «японскому правительству Мимана». Ван Имна рекомендовал (кит. цюàнь) вану Силла японцев Касипадэ-но оми Икаруга, Киби-но оми Вонаси и Нанипа-но киси Акамэко». То, что каяское владение служило дипломатическим посредником между Силла и японцами, говорило о тесных связях каясцев с Японскими островами. Войско Ямато выступило в поход, но «…ещё не дошли они до места, как их воины остановились. Ещё не бились они с воинами Когурё, а все уже были в испуге. Касипадэ-но оми и прочие самолично старались подбодрить своих ратников. [Касипадэ-но оми] отдал приказ подготовится к внезапному нападению…» . Японские войска продвинулись вперёд и вошли в соприкосновение с когурёсцами. Но более десяти дней враги не решались напасть друг на друга. Японцы ночами прорыли в отвесном холме подземный ход (кит. дùдàо΄) , провели обозные повозки (кит. цзˉычˉэ) и затаились в засаде. «На рассвете [люди] Когурё решили, что войска Касипадэ покинули место. Двинулись вслед, и тут из засады выскочили воины, пешие и конные, перерезали [врагам] дорогу, и многих перебили». В.М.Тихонов указывает, что “японское правительство Мимана” «умиротворило» Когурё. На следующий год союзник Ямато – Пэкче (может быть, вместе с отрядами японцев) вторглось на территорию Когурё. «Осенью, в восьмом месяце, войска Пэкче напали на южную окраину» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 57-й год пр. (469 г.)]. «Осенью, в восьмом месяце, послали военачальника [с войском] для нападения на южные пределы Когурё» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 15-й год пр. (469 г.)]. В.М.Тихонов истолковывает события 468-469 годов следующим образом: «…каяские владения, как и Пэкче, стали оказывать Силла помощь в противостоянии Когурё. Не исключено, что при этом пэкчесцы и каясцы использовали военную помощь дружественного им Ямато…» Однако материалы источников (в том числе и «Самгук-саги») показывают, что сначала в 468 году возник конфликт между Силла и Когурё. В защиту Силла в своих интересах (по просьбе, переданной через должностных лиц Имна) выступило государство Ямато, не желавшее усиления Когурё и расширения его территории на юге. И только на следующий год (в 469 году) в войну ввязалось Пэкче. Роль Кая в источниках (даже корейских) вообще никак не отражена. Когурё в противостоянии странам Южной Кореи и Ямато делало ставку на союз с северокитайским государством Вэй, посольства к которому ездили с завидной регулярностью (в 462, 465,466 – установлены брачные связи, 467, 468, 469, 470, 472, 473, 474, 475, 476, 477, 479 годах – это за период царствования в Японии государя Вака-такэру [Юряку]). В свою очередь, попытка правителя Пэкче – Кэро-вана в 472 году пожаловаться на враждебные действия Когурё императору династии Вэй и установить с ним дружественные отношения закончились неудачей. В письме китайскому императору Кэро-ван писал: «…За 30 лет вражды [с Когурё – С.Д.], [непрерывных] бед [и войн] исчерпана [наша] казна, истощены [наши] силы, [наше государство] доведено до крайне слабого состояния. Если бы [ваши] небесные милости и искреннее сострадание распространились и на отдалённые пределы, и если бы [вы] поскорее прислали одного полководца [с войском], чтобы помочь спасти государство [вашего] подданного, то я незамедлительно прислал бы свою дочь, чтобы она была вашей служанкой в Заднем дворце, а также своих сыновей и братьев служить конюхами в [ваших] дальних конюшнях, и ни один вершок (чхок) земли и ни одного мужика я не буду считать своими собственными» . В конце раздела 472 года сказано: «Ввиду того что люди [Когу]рё неоднократно нападали на пограничные земли [Пэкче], ван [Кэро] обратился с письмом к [императору] Вэй с просьбой прислать войска, но не получил помощи. Ван [Кэро] обиделся на это и перестал отправлять послов с поклоном и подношениями». В такой тяжёлой ситуации у Пэкче оставалась одна надежда – на помощь государства Ямато. Ямато, в свою очередь, пыталось получить поддержку Южного Китая (яп. Курэ), связи с которым осуществлялись как на официальном уровне, так и неофициально. В 7-м месяце 11-го года пр. (467 года) «…объявился человек, сбежавший из страны Пэкче. Назвался Квисин. Ещё говорят, что, будто, этот Квисин был из страны Курэ. Люди рода Ипарэ-но Курэ-но котобики (музыкантов, играющих на цитре кото) и Сакатэ-но Яката-маро являются его потомками». В 4-й день 4-го месяца 12-го года пр. (468 года) Муса-но сугури Аво и Пи-но Кума-но Тамитукапи Патако снова были отправлены с посольством в Южный Китай. В 13-й день 1-го месяца 14-го года пр. (470 года) это посольство вернулось из поездки. «…Муса-но сугури Аво и его спутники, вместе с посланцем из Курэ…, бросили якорь в Суминоэ, привезя с собой искусных мастеров, посланных от двора Курэ, – а именно, ткачей ая и ткачей курэ, а также швей по шёлку Э-пимэ и Ото-пимэ». Для облегчения поездок в Южный Китай и обратно в этом же месяце построили дорогу «для гостей из Курэ», которая доходила до дороги Сипату-мити. Новая дорога получила название Курэ-сака (досл. “проезд [для людей из] Курэ [кит. У]”). «В 3-м месяце был отдан приказ оми и мурадзи встречать посланцев из Курэ. Поселили людей Курэ в Пи-но Кума-но но. Поэтому это место зовётся Курэ-пара, Поле [людей из] Курэ» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 12-й, 14-й годы пр.]. «Кодзики» в связи с этим сообщает, что «в это время [в Ямато] переправились люди из Курэ. Эти люди из Курэ обосновались в Курэ-пара. Поэтому это место и называют Курэ-пара» (досл. “Равнина [людей из] Курэ”). По прибытии (в 1-й день 4-го месяца 14-го года пр., 470 года) им был устроен пышный приём и пир. Из прибывших китайцев «…швею Э-пимэ отдали служить божеству Опо-мива-но ками. Ото-пимэ сделали главой рода–корпорации швей Ая-но кину-нупи-бэ. А портные–ткачи ая и курэ стали предками рода–корпорации Асука-но кину-нупи-бэ и Исэ-но кину-нупи(-бэ)». В 475 году союзник Ямато – государство Пэкче подверглось нападению Когурё. «В девятом месяце ван во главе 30-тысячного войска напал на Пэкче, занял столицу пэкческого вана Хансон, убил самого вана Пуё Кёна (Кэро), захватил в плен восемь тысяч мужчин и женщин, а [затем] вернулся» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 63-й год пр. (475 г.)]. В «Нихон-сёки» (20-й год пр. Юряку) цитируются «Пэкче-ки» («Записи Пэкче»): «Кэро-ван, год ыль-мё (52-й год цикла) [475 год], зима. Комаская (яп. кома – когурёская) многочисленная армия пришла, семь дней и ночей штурмовала (кит. гˉун) Большой город (кор. Тхэ-сон) , и ванская столица пала (досл. “была взята и пала”), в связи с этим [располагавшееся южнее Хансона владение] Вире-кук было утрачено (кит. шū). Ван и великая государыня (кор. тхэху, кит. тайхоу) и сыновья вана – все погибли от вражеских рук». Под «Большим городом» здесь подразумевалась пэкческая столица Хансон (располагалась южнее Пхеньяна, на реке Черён-ган, около современного города Саривон в провинции Хванхэ). Вире-кук – это область или территориальная община, находившаяся под властью Пэкче, с центром в городе Вире (современный Сеул). В результате падения Вире государство Пэкче потеряло территории в бассейне реки Хан-ган (совр. провинция Кёнги). Подробности данных событий изложены в «Летописях Пэкче» в разделе 21-го года правления Кэро-вана. «Осенью, в девятом месяце, напал [когу]рёский ван Корён с 30-тысячной армией и окружил ванскую столицу Хансон. Ван [Кэро] запер крепостные ворота и не решался вступить в схватку. [Когу]рёские люди, разбив армию на четыре направления, начали штурм с флангов, а затем, воспользовавшись [попутным] ветром, бросали огненные [факелы] и подожгли крепостные ворота. Среди [пэкческих] людей началась паника, и нашлись такие, кто хотел выйти и сдаться [неприятелю]. Ван был в затруднении и не знал, что предпринять. Поэтому [в спешке] отобрал несколько десятков всадников. [Они] вырвались на конях за ворота и бежали в западном направлении. [Когу]рёские люди, пустившиеся в погоню, убили вана». Подробности бегства Кэро-вана излагаются далее. «В это время когурёский тэро Чеу, Чэсын Кольлу, Кои Манен… и другие пришли во главе [своих] войск и напали на северную крепость, взяли её через семь дней, затем перенесли удар на южную крепость (столицу). В городе воцарился страх перед опасностью, а ван [Кэро – С.Д.] бежал». Как было сказано ранее, за ним была отправлена погоня, которая догнала беглеца. Кэро-ван был убит его бывшими сановниками, ранее перебежавшие к когурёсцам из-за недовольства политикой пэкчийского правителя, направленной на централизацию страны. «[Когу]рёские военачальники – Кольлу и другие, увидев, как ван, спешивается с коня и кланяется им, трижды плюнули ему в лицо. Затем, обвинив его в совершённых им преступлениях, связали его и отправили под стены [крепости] Ачха-сон, где и убили его…» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 21-й год пр. (475 г.)]. Наследник престола Мунджу, был, при подходе к столице Пэкче отправлен на юг. В одном случае «Летописи Пэкче» объясняют это как необходимость «продлить [царственный] род государя» , в другом – как необходимость получить помощь от Силла, следуя установившимся союзным отношениям: «В двадцать первом году правления Кэро (475 г.) напало [войско] Когурё и окружило [столицу] Хансон (крепость Хан). Кэро укрылся в крепости и упорно защищался. Он отправил Мунджу за помощь к Силла. [Мунджу] заполучил 10 тысяч солдат и вернулся. Хотя [когу]рёские войска отступили, но крепость была разрушена, а ван [Кэро – С.Д.] погиб. [И вот тогда] взошёл на престол [Мунджу]» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. В «Тонгук-тонгам», который даёт короткий отчёт об этой войне, также говорится, что Силла послала на помощь Пэкче войско в 10 тысяч человек. В.М.Тихонов полагает, что 10-тысячное войско Силла “опоздало” к месту сражения и не оказало пэкчесцам никакой реальной поддержки не случайно. Силланцы стремились воспользоваться поражением Пэкче для своей военно-территориальной экспансии. В летописях Когурё и Пэкче, а также в «Тонгук-тонгам» совпадает датировка этих событий(475 г.) , а в летописях Силла в «Самгук-саги» они датированы (видимо, по ошибке) годом раньше, и неверно указан месяц. «Осенью в седьмом месяце, когурёский ван Корён (Чансуван) лично повёл войска и напал на Пэкче. Пэкческий ван Кён [Кэро-ван – С.Д.] прислал сына Мунчжу с просьбой о помощи, поэтому ван (силланский) отправил войска на выручку, но они ещё не успели дойти, а [столица] Пэкче пала, а Кён был убит» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 17-й год пр. (474 г.)]. В «Нихон-сёки» наоборот события 475 года ошибочно датированы 476 годом. «Осенью 20-го года [правления Юряку – С.Д.] ван Когурё послал многочисленное войско, которое напало на Пэкче и погубило эту страну. Уцелели немногие, и они собрались в Чхан-ха (яп. Пэсу-ото). Провиант уже истощился, и там царило глубокое уныние. Тогда главный военачальник Когурё сказал [своему – С.Д.] вану: “…Боюсь, что их [людей Пэкче – С.Д.] снова станет много. Прошу разрешения покончить с ними”…» Однако, как утверждает «Нихон-сёки», правитель Когурё не решился на дальнейшие действия, опасаясь союзника Пэкче – государства Ямато. «И дальнейшие боевые действия были отменены» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 20-й год пр.]. Пэкче находилось в очень тяжелом положении. В 10-м месяце 475 года (по «Самгук-саги») в Пэкче на престол вступил Мунджу-ван. Так как территории в бассейне реки Хан-ган были утеряны, «…зимой, в десятом месяце, перевели столицу в Унджин» (современный город Конджу на реке Кым-ган, провинция Чхунчхон-намдо), то есть на юг [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. Такую же дату переноса столицы в Унджин (475 год) даёт «Тонгук-тонгам». Топоним “Унджин” на русский язык переводится как “Медвежья гавань”. В «Нихон-сёки» (в разделе 3-го месяца 21-го года пр. Юряку, 477 года) говорится, что в спасении людей Пэкче
Суровень Д.А. ЯПОНО-КОРЕЙСКИЕ И ЯПОНО-КИТАЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА ЯМАТО в конце 50-х – 70-е годы V века Пик внешнеполитической активности государства Ямато в V веке пришёлся на период царствования государя Ō-хацусэ Вака-такэ (др.-яп. Опо-патусэ Вака-такэру; посмертное почётное имя – Юряку, 457-479 годы ) – период расцвета древнеяпонского государства и наибольшего влияния в Южной Корее, что было признано и китайскими династиями. Однако данная эпоха слабо изучена в западной и российской исторической науке. Поэтому существует необходимость дать подробный анализ внешнеполитической деятельности государя Вака-такэру Вака-такэру. Царствование Опо-патусэ Вака-такэру началось с того, что, расправившись с претендентами, в 13-й день 11-го месяца 456 года новый «…государь [Ямато] отдал приказ официальным лицам (кит. ˇюсˉы΄) готовить (кит. ш`э) помост (кит. тáнь, др.-яп. такамикура) в Асакура в местности Патусэ, [где] взошёл на государев престол, тем самым (кит. сỳй) было определено [место] дворца» Асакура-но мия (ныне местность Хасэ [др.-яп. Пасэ/ Патусэ] в городе Сакураи префектуры Нара). Остатки дворца Асакура-но мия исследователи отождествляют с руинами Вакимото в городе Сакураи. Имя «Вака-такэру опо-кими» упомянуто в надписи на мече из Инарияма 471 года , где вначале перечислены восемь колен предков по мужской линии некоего Вовакэ-но оми (Вовака-но оми). В надписи говорится следующее: «Год каното-и (48-й год цикла), в 7-й месяц сделали надпись… Когда великий государь (др.-яп. опо-кими) [Опо-патусэ-]Вака-такэру пребывал во дворце Сйки (досл. “когда присутственное место [кит. с`ы] великого государя Вака-такэру находилось во дворце Сйки”), я (Вовакэ-но оми) помогал [ему] управлять Поднебесной…». Исследователи указывают, что дворец государя Юряку – Хацусэ-но Асакура-но мия (др.-яп. Патусэ-но Асакура-но мия) находился в местности Сйки (например, на запад от Асакура-но мия впоследствии находился дворец государя Киммэя Сикисима-но мия). В словаре «Вам¯ёс¯ё» упоминается село Хацусэ-но сато и святилище в Хацусэ-но Ямагути, располагавшиеся в уезде Верхний Сйки области Ямато-но куни. Таким образом, эта эпиграфическая надпись, сделанная во времена царствования Опо-патусэ Вака-такэру, подтверждает реальность существования данного государя. С самого начала своего правления Вака-такэру начал проводить активную внешнюю политику, что было отмечено даже китайскими источниками (из пяти ванов, о которых речь идёт в китайских династийных хрониках, только о ване У (яп. [Опо-патусэ Вака] Такэ[ру]) содержаться подробные записи, и даже цитируется его письмо к китайскому императору). Первое внешнеполитическое событие относится к самому началу правления Вака-такэру (видимо, к 456-457 годам) когда он решил установить брачные связи с Пэкче. В «Пэкче-синчхан» («Новом изборнике Пэкче»), цитируемом в «Нихон-сёки» сообщается: «В год ки-са (6-й год цикла) [правитель Пэкче] Кэро-ван [455-474] взошёл на престол. [Японский] государь (яп. сумэра-микото) послал [в Пэкче] Арэтоку (или: Арэнако; кор. Айенокве), [чтобы тот] разыскал (кит. со) девушку знатного происхождения (др.-яп. иратумэ, кит. нˇюйлáн΄, кор. нёран). [В] Пэкче нарядили [в красивые] одеяния дочь госпожи (кит. фужэнь, кор. пуин, яп. фудзин, др.-яп. паси-каси) Мони (яп. Муни), [которая] звалась Чоккйе-нёран (др.-яп. Тякўкэй-иратумэ). [Её] предложили [и] повезли [японскому] государю (яп. сумэра-микото)». Составители «Нихон-сёки» отождествили её с пэкческой принцессой Икэ-ту-пимэ (кор. Чи-чин), которая в 7-й месяц 2-го года пр. (458 года), «вопреки воле государя, её к себе призывавшего, вошла в развратную связь [кит. úнь ] с Исикапа-но Татэ». За это её ожидала смертная казнь через сожжение. «Государь был крайне разгневан, он приказал Опо-томо-но Муроя-но опо-мурази послать человека из [корпорации воинов – С.Д.] Кумэ-бэ, чтобы тот привязал женщину за руки и за ноги к дереву, поставил её на подставку, развёл бы огонь и сжёг её» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 2-й год пр., 7-й месяц]. В Пэкче о происшедшем стало известно только в 4-м месяце 461 года. «Летом, в 4-м месяце Касури-кун (яп. Касури-киси/ кими) (это Кэро-ван) , услышав распространившиеся слухи о том, как была сожжена Икэ-ту-пимэ (она же Чоккйе-нёран/ яп. Тякўкэй-иратумэ), всё взвесил [и] сказал: “в прошлом [мы] поставляли [ко двору государя] девушек, которые служили в качестве унэмэ. Однако были нарушены правила поведения [яп. рэй – С.Д.], и наше государство [Пэкче – С.Д.] теряет [своё доброе] имя. Отныне не следует (кит. бỳх΄э΄) преподносить девушек» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 5-й год пр., 4-й месяц]. В 459 году японцы осуществили военную операцию в восточных районах Силла (государства в юго-восточной Корее), в результате которой они осадили город Вольсон (располагался на территории современного города Кёнчжу ). «…Летом, в четвёртом месяце, люди Вэ со ста с лишним военными кораблями напали на восточную границу [Силла – С.Д.] и при [дальнейшем] продвижении окружили город Вольсон и со всех сторон обрушили поток стрел и камней…». Но захватить Вольсон не удалось, и японцы сняли осаду и стали отходить на север к морской бухте (видимо, к заливу Йонъильман), где стояли их корабли. Силлаские войска нанесли удар по отступающему противнику, нанеся японцам большой урон. «…Но ванский город выстоял, и, когда враги собрались отступать, вышли [наши] войска и разбили их наголову и преследовали на север до [самой] морской гавани, где было потоплено и убито более половины врагов» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 2-й год пр. (459 г.)]. Атаки на Силла сопровождались дальнейшим сближением Ямато и Пэкче. «Пэкче-синчхан», цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает: «[В] год син-чхук (38-й год цикла) [461 год] Кэро-ван послал [своего] младшего брата Кончжи-куна в Великое [государство] Вэ (Японию) служить японскому государю (яп. сумэра-микото). Тем самым были налажены дружественные отношения [как при] правителях прежних эпох (кит. сˉянь-вáн )». «Нихон-сёки» сообщает подробности этого события. В 4-й месяц 5-го года пр. (461 года) Кэро-ван отправил в Японию служить японскому государю своего младшего брата Кончжи-куна, занимавшего должность военачальника (кор. кун-кун). Кончжи-куну (по его просьбе) в жёны (кит. цз`я) была отдана младшая супруга Кэро-вана. Однако она была на последних сроках беременности. По дороге, на острове Капара-сима в Тукуси (Кюсю), женщина родила сына Кэро-вана (будущего правителя Пэкче – Мурён-вана, 502-523), и (как было оговорено ранее) этого ребёнка отправили назад в Пэкче, прозвав его Сэма-киси (досл. “Господин острова”). А сам Кончжи-кун в 7-м месяце 461 года прибыл в столицу Ямато. События 461 года упомянуты ещё в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), когда Мурён пришёл к власти в Пэкче. Там снова цитируется «Пэкче-синчхан» и вспоминается поездка Кончжи в Японию. «Во время [когда] Кончжи ездил в [страну] Вэ (Японию), [он] добрался до острова Тукуси [Северного Кюсю], [там] родился Сэма-кими (кор. Сама-ван). С [этого] острова (яп. сэма/ сима) [ребёнка] отправили назад, не заезжая в столицу [Ямато]. [Так как ребёнок] родился на острове (яп. сима/ сэма), по этой причине так называли [его – Сэма, кор. Сама]. Нынешний [остров] Капара посреди моря есть остров Нириму-сэма (кор. Чжу-то – досл. “Остров Господина”). [Этот] остров место, где родился ван [Сама]». Таким образом, японское имя Мурёна – “Сэма по-корейски звучало как “Сама”. Это же сказано и в «Самгук-саги», где о Мурёне сообщается: «Ван Мурён. [Его] звали Сама…». Однако в цитате «Пэкче-синчхан», помещённой в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), где вспоминается поездка принца Кончжи в Японию в 461 году, сведения о родословной Мурёна здесь немного отличаются от того, что было рассказано в разделе 5-го года правления Юряку (461 года). «Мурён… личное имя – Сама-ван (яп. Сэма-кими). Он сын принца (кит. ван-цзы, кор. ван-ча) Кончжи». То есть в данном случае в «Пэкче-синчхан» генеалогия дана с неточностью: Мурён – не родной сын принца Кончжи, а его пасынок (учитывая то, что мать Мурёна была отдана замуж за принца Кончжи). Но, более важно то, что сведения «Пэкче-синчхан» и «Нихон-сёки» подтверждаются материалами корейского эпиграфического памятника – надписи на могильном камне первой половины VI века у захоронения вана Мурёна (502-523). Текст на найденном в Корее во время археологических исследований могилы данного правителя каменном памятнике показывает, что Мурёна действительно звали “Сама”, а также что в «Самгук-саги» (в «Летописях Пэкче») правильно указаны его возраст, год восшествия на трон и год смерти. Кроме того, на камне названо имя отца Мурёна – Кэро. Следовательно, эпиграфическая надпись подтверждает сообщение «Пэкче-синчхан» в «Нихон-сёки», где Мурён (Сама) назван сыном Кэро-вана от его младшей жены. В отличие от «Нихон-сёки», в «Самгук-саги» генеалогия вана Мурёна дана неверно – там он назван «вторым сыном вана Модэ» (Тонсон-вана, 23-й, 479-502 годы пр.) , который, в свою очередь «был сыном Кончжи, младшего брата вана Мунджу» (21-го, 475-477 годы пр.). Мунджу «был сыном вана Кэро» (20-го, 455-475 годы пр.). Следовательно, автор «Самкук-саги» считал, что Мурён – правнук Кэро-вана, внук принца Кончжи и сын Модэ (Тонсон-вана), что не подтверждается эпиграфической надписью на могильном камне Мурёна. В 460 году, как сообщает «Сун-шу» (в разделе бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй [44-й циклический знак]) «Японское государство (Во-го) прислало посольство поднести дань местными изделиями» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй]. В «Нань-ши» (в разделе бэнь-цзи) и в «Цэ-фу-вайчэнь-бу-чао-гун» тоже есть записи о посольстве. В 462 году император Сяо-у-ди (454-464) наконец-то решил поощрить шù-цзˇы Сина (др.-яп. Анапо/ государя Анко, 454-456) и признать его государем Японии. Анапо получил титул «ань-дун цзян-цзюнь, Во-го-ван» («успокаивающий Восток полководец, правитель государства Япония»). «Шестой год [правления] родоначальника (кит. шù-цзў) [Сяо-у-ди] под девизом правления Да-мин (462 год). Указ гласил: “Наследный принц японского государя (кит. Во-ван-шù-цзˇы) Син… должно (кит. ù) [теперь его] жаловать китайскими титулами (кит. шòу-цзюˉэ-хàо). Разрешаю (кит. кˇэ) [именоваться] “успокаивающий Восток полководец” (ань-дун цзян-цзюнь), “правитель государства Япония” (Во-го-ван)“» [Сун-шу, во-го-цзюань]. В разделе бэнь-цзи, 6-й год Да-мин (462 год), 3-й месяц, день жэнь-инь (39-й циклический знак) сказано: «Отныне наследный принц государя страны Япония (кит. Во-го-ван-шù-цзˇы) Син сделан “успокаивающим Восток полководцем”» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 6-й год, 3-й месяц, день жэнь-инь]. Такая же запись сделана в разделе бэнь-цзи «Нань-ши», а также в «Цэ-фу-вай-чэнь-бу-фэн-цэ». Данное сообщение подтверждается и сведениями «Нихон-сёки», где говорится, что в 6-й год правления Юряку (462 год), через месяц после дарования титулов китайским императором, «весной, в 4-й месяц; государство Курэ (кит. У) прислало посла поднести дань» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год правления, 4-й месяц ]. Видимо, это было посольство, которое привезло в Японию сообщение о даровании титулов “Сину”–Анко – отцу Юряку. В 462-463 году Ямато осуществило несколько вторжений на территорию государства Силла. В 462 году, «…летом, в пятом месяце, люди Вэ напали и разрушили крепость Хвальгэ, захватили в плен тысячу человек и ушли» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 5-й год пр. (462 г.)]. В 463 году «…весной, во втором месяце, люди Вэ напали на крепость Самян, но не одолели и ушли. По приказу вана Польчжи и Токчжи взяли войска и, устроив по пути засаду, а затем, ударив из неё, нанесли тяжёлое поражение» . Активность японцев привела к тому, что правитель Силла начал осуществлять фортификационные работы. «Так как люди Вэ часто нападали на [силланские] земли, ван построил две крепости в прибрежном районе». А «осенью, в седьмом месяце, [состоялся] большой смотр [войск]» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 6-й год пр. (463 г.)]. С внешнеполитической деятельностью государства Ямато оказались связаны внутриполитические события, произошедшие в области Киби (совр. префектура Окаяма). Укрепление экономической базы власти монархов Ямато привело к тому, что влияние правителя стало распространяться не только на вождей местных кланов, но и на народ этих территорий и их земли. В царствование Опо-патусэ Вака-такэру это проявилось, прежде всего, в отношении области Киби. Проникновение влияния главы Ямато в Киби, например, прослеживалось не только в способности правителей Ямато контролировать звания и производить назначение среди вождей кланов в этом районе, но и в приобретении ими земель, амбаров и производственных корпораций. Названия данных профессиональных корпораций и корпораций минасиро и микосиро членов правящего рода сохранились в географических наименованиях Киби. Это говорит о прочных прямых связях правителя Ямато с Киби в V веке. Видимо, такое развитие ситуации вызывало недовольство местной знати, прежде всего наместников отдельных территорий. В 8-м месяце 463 года это проявилось достаточно явно. Наместник Нижнего округа (др.-яп. симо-ту мити) в Киби – Киби-но симо-ту мити-но оми Саки-туя (или в другой книге он назван титулом “куни-но миятуко Киби-но оми Яма”) удерживал чиновника государя (комментаторы истолковывают его должность как тонэри) и вёл себя очень неуважительно и вызывающе по отношению к монарху. Узнав об этом, Вака-такэру послал отряд профессиональных воинов из корпорации Мононо-бэ численностью в 30 человек, чтобы предать виновных смертной казни (кит. чжˉу-шā). В результате Саки-туя и 70 человек его рода (яп. якара) были казнены [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год, 8-й месяц]. В 463 году другой наместник – глава Верхнего округа (др.-яп. ками-ту мити) в области Киби – Киби-но ками-ту мити-но оми по имени Таса вышел из повиновения. Эти события получили в историографии название “мятежа Таса” (463 года). Причина его заключалась в следующем. Таса хвастался во дворце, что его жена самая красивая в стране. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщал, что «имя жены Таса-но оми было Кэ-пимэ. Она была дочерью Тамата-но сукунэ, сына Соту-пико из Кадураки…». То есть наложница была внучкой Кадураки-но Соту-бико – деда и прадеда монархов V века. «Государь прислушался хорошенько, расслышал всё и обрадовался. Решил он сам востребовать к себе Вака-пимэ и сделать одной из своих…» фрейлин, обслуживавшей государя во время приёма пищи и сна (кит. нˇюй`юй). А чтобы её муж не мешал реализации этого плана, Вака-такэру назначил Таса губернатором южно-корейского владения Мимана (др.-яп. Мимана-куни-но микото-моти). А через некоторое время призвал к себе его жену Вака-пимэ. М.В.Воробьев указывает, что, помимо желания овладеть женой Таса, назначение Таса губернатором Мимана могло преследовать и политическую цель – ослабление Киби. Прибыв в Мимана (кор. Имна), Таса узнал о том, что Вака-такэру навещает его жену. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщает: «Государь, прослышав, что она [жена Таса-но оми – С.Д.] и лицом, и статью блистательно прекрасна… сам к ней нахаживал». В этой ситуации Таса задумал совершить государственную измену и перейти на сторону Силла: «…решил пойти в Силла просить там помощи. В то время страна Силла не подчинялась Срединной стране [Японии]», то есть находилась в состоянии войны 462-463 годов (по «Самгук-саги»). Тогда же Вака-такэру отправил воевать в Силла младшего сына Таса от Вака-пимэ по имени Ото-кими, а также Киби-но амабэ-но атапи Акаво. С ними был отправлен умелец Кван-ин Чжи-ри из родов Западных Ая (ткачей тонких тканей, обитавших в Кавати) , который должен был найти искусных мастеров в стране Кара (кор. Хан-гук – Южной Корее). Военная экспедиция должна была попасть в Силла через территорию Пэкче. Ото-кими, собрав воинов, добрался до Пэкче, но на Силла не напал. «Нихон-сёки» рассказывает мифическую историю, почему Ото-кими передумал атаковать Силла. Но причины этого, как можно судить по некоторым фактам, были иные. Источники говорят, что отец Ото-кими – изменник Мимана-но куни-но микотомоти Таса-но кими втайне послал из Мимана (кор. Имна) в Пэкче человека к своему сыну со словами: «Разве у тебя такая крепкая шея, что ты собрался нападать на людей [Силла – С.Д.]? Слышал я, что государь призвал к себе мою жену [и твою мать – С.Д.] и родил от неё детей… Сейчас, надо думать, мне грозят бедствия, поэтому я настороже. Ты, мой сын, отправляйся в Пэкче, и не сообщай ничего в Японию. Я же буду в Имна и тоже никаких вестей в Японию отправлять не стану». Видимо, поэтому Ото-кими не выполнил приказ государя Ямато и отбыл в Японию. Мастеров (якобы, “дань” от Пэкче) он набрал на каком-то большом острове (др.-яп. Опо-сима) около берегов Кореи. Такое развитие событий обрадовало Таса-но кими. Однако о заговоре отца и сына стало известно жене Ото-кими – Кусу-пимэ. Поэтому, как говорит «Нихон-сёки», она тайком убила своего мужа и закопала его в той же комнате. Японский источник объясняет это высокой патриотичностью и преданностью женщины государю Ямато. Но, как явствует далее из текста, причина такого поступка была более прозаической. «… И затем, [Кусу-пимэ – С.Д.] вместе с Ама-но атапи Акаво [младшим военачальником – помощником Ото-кими – С.Д.]… стала жить на большом острове» (др.-яп. Опо-сима). Таким образом, Кусу-пимэ убила мужа, прежде всего, ради своего любовника. Правитель Ямато – Вака-такэру, долго не получая известий от Ото-кими, послал своих людей в Корею прояснить ситуацию. Они, видимо, и привезли в Ямато корейских мастеров с острова Опо-сима. Иммигранты были поселены в деревне Пирокиту-но мура местности Ато. Однако начались болезни и многие из них умерли. По этой причине некоторых прибывших пэкчийцев переселили в Верхнее Момо-пара, Нижнее Момо-пара и Магами-но пара (ныне селение Асўка в уезде Такэти префектуры Нара ). Как полагает В.Астон, остальные были размещены в Ёсино (район в провинции Ямато) – в местности, которую назвали по прозвищу этих мастеров Имаки (досл. “Ныне прибывшие”). Анонимный источник, цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает, какова была дальнейшая судьба Таса-но оми, наместника в Мимана – мужа Кэ-пимэ (новой любовницы правителя Вака-такэру): «Государь… убил её мужа и сам к ней нахаживал». То есть, в конце концов, Таса-но оми был убит по приказу государя. Этим закончились события «мятежа Таса». В результате смерти Таса и его сына Ото-кими клан наместников Киби ослаб и к началу VI века утратил своё влияние. Во внешней политике государь Ямато попытался опереться на поддержку южно-китайской династии Сун (420-479). Поэтому во 2-м месяце 464 года было отправлено посольство в Южный Китай. «Весной 8-го года, во 2-м месяце государь послал в страну Курэ… Муса-но сугури Аво и Пинокума-но Тамитукапи Пака-токо» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 8-й год пр., 2-й месяц]. Вернулось посольство в 466 году. В 4-й день 9-го месяца 10-го года пр. (466 года) Муса-но сугури Аво и другие прибыли в Тукуси, привезя подарки от императора Южной Сун. Китайские источники об этом посольстве не упоминают. Однако отношения с Силла продолжали обостряться. Как явствует из текста «Нихон-сёки», возник конфликт между Силла и Ямато из-за земель владения Ток (яп. Току) в Кая (Карак). В 3-м месяце 9-го года пр. (465 года) «…государь самолично решил напасть (кит. фа) на Силла, но передумал. Вместо этого, он назначил полководцами Ки-но Во-юми-но сукунэ, Сога-но Карако-но сукунэ, Опо-томо-но Катари-но мурадзи, Вокапи-но сукунэ», объявив им, что династия Силла не выказывает почтительности Ямато – силласцы не являются ко двору, а также захватывают крепости Пэкче. Японские войска, по прибытии в Кая, действовали четырьмя отрядами. Основной удар наносил главнокомандующий японскими войсками (др.-яп. опо-икуса-но кими) Ки-но Во-юми-но сукунэ (он был сыном Ки-но Сираки-но сукунэ , внуком Ки-но Цуну-но сукунэ [сановника при дворе государей Хомуда и Ō-садзаки] и правнуком знаменитого Ки-но Такэути-но сукунэ [Ки-удзи-но кат¯ё]). Произошло сражение, силласцы потерпели поражение, и их ван поспешно отступил в сопровождении нескольких сотен всадников. В ходе преследования Ки-но Во-юми-но сукунэ убил одного из военачальников противника. В результате этой победы земли Току были возвращены под контроль Ямато. Однако сопротивление силласцев продолжалось. Ки-но Во-юми-но сукунэ объединил силы четырёх отрядов. Вечером произошло ещё одно сражение, в котором погибли военачальник Опо-томо-но Катари-но мурадзи и Ки-но Вока-саки-но Кумэ-но мурадзи. Уцелевшие враги отступили. Но, видимо, и японское войско понесло большие потери и отошло назад. К тому же заболел и скончался главнокомандующий – Ки-но Во-юми-но сукунэ (потом был похоронен в Японии в селении Тамува [ныне городок Мисаки уезда Сэннан округа Осака] ). На время командование перешло к Вокапи-но сукунэ. Однако, в 5-м месяце 9-го года пр. (465 года) сын Ки-но Во-юми-но сукунэ по имени Ки-но Опипа-но сукунэ, узнав о смерти своего отца, прибыл в Силла, взял в свои руки все служебные обязанности по управлению конницей, пехотой и флотом, подчинил себе всех младших командиров и «добился особого могущества в повелениях». Отстранением от должности главнокомандующего Вокапи-но сукунэ он заслужил ненависть с его стороны. Кроме того, Вокапи-но сукунэ удалось настроить Сога-но Карако-но сукунэ против Ки-но Опипа-но сукунэ, обманно оклеветав его в том, что тот хочет отобрать полномочия командования и у Сога-но Карако-но сукунэ. О конфликте между японскими военачальниками стало известно вану Пэкче (Кэро-вану, 455-475). Он попытался использовать эту ситуацию в своих интересах, склонив на свою сторону Сога-но Карако-но сукунэ. Однако Карако до Кэро-вана не доехал, так как по дороге (у водопоя) он столкнулся с Ки-но Опипа-но сукунэ и в перестрелке был убит. Как говорит «Нихон-сёки», из-за распрей между тремя военачальниками «…они вернулись обратно, так и не дойдя до дворца вана Силла». То есть, не достигнув полного разгрома Силла, японцы вернулись из похода в Ямато. В свою очередь, опасаясь Ямато, государство Силла в 464 году «…установила добрые отношения со страной Когурё. И поэтому ван Когурё [Чансу, 413-491], собрав сотню отборных воинов, послал их на охрану Силла». Но вскоре стало известно, что Когурё вынашивает планы завоевания Силла. Тогда ван Силла (тогда правил марипкан Чаби, 458-479) приказал убить когурёских воинов. Только одному из них удалось спастись бегством. В ответ правитель Когурё поднял войска и засел в крепости Чхукчокню-сон (по другому источнику, цитируемому в «Нихон-сёки» – Токусаки-сон). Хотя в «Нихон-сёки» сведения об этом конфликте содержаться в разделе, следующем за событиями 2-го месяца 8-го года правления Юряку (464 года) [где явно вставлен целый кусок в повествование], по «Самгук-саги» это произошло во 2-м месяце 468 года. «Весной люди Когурё вместе с [народом – С.Д.] Мальгаль напали на крепость Сильчжик у северной границы страны» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 11-й год пр. (468 г.)]. «Весной, во втором месяце, с помощью 10-тысячного мальгальского (мохэского) войска ван [Когурё – С.Д.] атаковал и взял силласкую крепость, [центр] области Сильчик» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 56-й год пр. (468 г.)]. Крепость Сильчик (Сильчжик) в «Самкук-саги», видимо, и есть крепость, названная японском источнике “Чхукчокню (Токусаки)”. Ошибка в хронологии видна и из расположения материала в «Нихон-сёки». В 462-463 годах (это подтверждается и корейскими источниками) Япония воевала против Силла. Далее (в разделе 464 года) рассказывается о союзе Ямато и Силла, возникшего после захвата когурёсцами силлаской крепости. А потом вдруг в 465 году Юряку неожиданно, обвинив Силла в антияпонской политике и недружественности на протяжении всего периода своего правления, желает напасть на Силла и отправляет туда своих полководцев. Явно, материалы ранних источников «Нихон-сёки» оказались спутаны составителями хроники. Порядок событий должен быть таким. В 462-463 годах шла война с Силла (по «Самгук-саги»), военные действия в Силла продолжились в 465 году (по «Нихон-сёки»). В этой ситуации в 464 году Силла заключила союз с Когурё (по «Нихон-сёки»). Однако вскоре стали известны планы Когурё по захвату Силла. Правитель Силла разорвал союзные отношения с Когурё. В ответ на это во 2-м месяце 468 года когурёсцы захватили силласкую крепость. Ван Силла обратился за помощью к Ямато при посредстве Имна (по «Нихон-сёки»). «Нихон-сёки» сообщает некоторые подробности произошедшей военной операции у захваченной когурёсцами крепости. Ван Силла, поняв, что вражеская армия вошла на территорию его государства, и сложилась очень опасная ситуация, отправил своего человека к вану Имна (яп. Мимана) с просьбой к японской администрации (яп. Ямато-но микотомоти) в Мимана дать в помощь военачальников (др.-яп. икуса-но кими, кит. сúн-цзˉюнь юáнь΄шуàй – досл. “походных главнокомандующих”) , как видно из дальнейшего текста, вместе с войсками. В.М.Тихонов полагает, что просьба вана Силла была обращена к государю Тэгая (как главе северного Кая), который передал просьбу правителя Силла «японскому правительству Мимана». Ван Имна рекомендовал (кит. цюàнь) вану Силла японцев Касипадэ-но оми Икаруга, Киби-но оми Вонаси и Нанипа-но киси Акамэко». То, что каяское владение служило дипломатическим посредником между Силла и японцами, говорило о тесных связях каясцев с Японскими островами. Войско Ямато выступило в поход, но «…ещё не дошли они до места, как их воины остановились. Ещё не бились они с воинами Когурё, а все уже были в испуге. Касипадэ-но оми и прочие самолично старались подбодрить своих ратников. [Касипадэ-но оми] отдал приказ подготовится к внезапному нападению…» . Японские войска продвинулись вперёд и вошли в соприкосновение с когурёсцами. Но более десяти дней враги не решались напасть друг на друга. Японцы ночами прорыли в отвесном холме подземный ход (кит. дùдàо΄) , провели обозные повозки (кит. цзˉычˉэ) и затаились в засаде. «На рассвете [люди] Когурё решили, что войска Касипадэ покинули место. Двинулись вслед, и тут из засады выскочили воины, пешие и конные, перерезали [врагам] дорогу, и многих перебили». В.М.Тихонов указывает, что “японское правительство Мимана” «умиротворило» Когурё. На следующий год союзник Ямато – Пэкче (может быть, вместе с отрядами японцев) вторглось на территорию Когурё. «Осенью, в восьмом месяце, войска Пэкче напали на южную окраину» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 57-й год пр. (469 г.)]. «Осенью, в восьмом месяце, послали военачальника [с войском] для нападения на южные пределы Когурё» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 15-й год пр. (469 г.)]. В.М.Тихонов истолковывает события 468-469 годов следующим образом: «…каяские владения, как и Пэкче, стали оказывать Силла помощь в противостоянии Когурё. Не исключено, что при этом пэкчесцы и каясцы использовали военную помощь дружественного им Ямато…» Однако материалы источников (в том числе и «Самгук-саги») показывают, что сначала в 468 году возник конфликт между Силла и Когурё. В защиту Силла в своих интересах (по просьбе, переданной через должностных лиц Имна) выступило государство Ямато, не желавшее усиления Когурё и расширения его территории на юге. И только на следующий год (в 469 году) в войну ввязалось Пэкче. Роль Кая в источниках (даже корейских) вообще никак не отражена. Когурё в противостоянии странам Южной Кореи и Ямато делало ставку на союз с северокитайским государством Вэй, посольства к которому ездили с завидной регулярностью (в 462, 465,466 – установлены брачные связи, 467, 468, 469, 470, 472, 473, 474, 475, 476, 477, 479 годах – это за период царствования в Японии государя Вака-такэру [Юряку]). В свою очередь, попытка правителя Пэкче – Кэро-вана в 472 году пожаловаться на враждебные действия Когурё императору династии Вэй и установить с ним дружественные отношения закончились неудачей. В письме китайскому императору Кэро-ван писал: «…За 30 лет вражды [с Когурё – С.Д.], [непрерывных] бед [и войн] исчерпана [наша] казна, истощены [наши] силы, [наше государство] доведено до крайне слабого состояния. Если бы [ваши] небесные милости и искреннее сострадание распространились и на отдалённые пределы, и если бы [вы] поскорее прислали одного полководца [с войском], чтобы помочь спасти государство [вашего] подданного, то я незамедлительно прислал бы свою дочь, чтобы она была вашей служанкой в Заднем дворце, а также своих сыновей и братьев служить конюхами в [ваших] дальних конюшнях, и ни один вершок (чхок) земли и ни одного мужика я не буду считать своими собственными» . В конце раздела 472 года сказано: «Ввиду того что люди [Когу]рё неоднократно нападали на пограничные земли [Пэкче], ван [Кэро] обратился с письмом к [императору] Вэй с просьбой прислать войска, но не получил помощи. Ван [Кэро] обиделся на это и перестал отправлять послов с поклоном и подношениями». В такой тяжёлой ситуации у Пэкче оставалась одна надежда – на помощь государства Ямато. Ямато, в свою очередь, пыталось получить поддержку Южного Китая (яп. Курэ), связи с которым осуществлялись как на официальном уровне, так и неофициально. В 7-м месяце 11-го года пр. (467 года) «…объявился человек, сбежавший из страны Пэкче. Назвался Квисин. Ещё говорят, что, будто, этот Квисин был из страны Курэ. Люди рода Ипарэ-но Курэ-но котобики (музыкантов, играющих на цитре кото) и Сакатэ-но Яката-маро являются его потомками». В 4-й день 4-го месяца 12-го года пр. (468 года) Муса-но сугури Аво и Пи-но Кума-но Тамитукапи Патако снова были отправлены с посольством в Южный Китай. В 13-й день 1-го месяца 14-го года пр. (470 года) это посольство вернулось из поездки. «…Муса-но сугури Аво и его спутники, вместе с посланцем из Курэ…, бросили якорь в Суминоэ, привезя с собой искусных мастеров, посланных от двора Курэ, – а именно, ткачей ая и ткачей курэ, а также швей по шёлку Э-пимэ и Ото-пимэ». Для облегчения поездок в Южный Китай и обратно в этом же месяце построили дорогу «для гостей из Курэ», которая доходила до дороги Сипату-мити. Новая дорога получила название Курэ-сака (досл. “проезд [для людей из] Курэ [кит. У]”). «В 3-м месяце был отдан приказ оми и мурадзи встречать посланцев из Курэ. Поселили людей Курэ в Пи-но Кума-но но. Поэтому это место зовётся Курэ-пара, Поле [людей из] Курэ» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 12-й, 14-й годы пр.]. «Кодзики» в связи с этим сообщает, что «в это время [в Ямато] переправились люди из Курэ. Эти люди из Курэ обосновались в Курэ-пара. Поэтому это место и называют Курэ-пара» (досл. “Равнина [людей из] Курэ”). По прибытии (в 1-й день 4-го месяца 14-го года пр., 470 года) им был устроен пышный приём и пир. Из прибывших китайцев «…швею Э-пимэ отдали служить божеству Опо-мива-но ками. Ото-пимэ сделали главой рода–корпорации швей Ая-но кину-нупи-бэ. А портные–ткачи ая и курэ стали предками рода–корпорации Асука-но кину-нупи-бэ и Исэ-но кину-нупи(-бэ)». В 475 году союзник Ямато – государство Пэкче подверглось нападению Когурё. «В девятом месяце ван во главе 30-тысячного войска напал на Пэкче, занял столицу пэкческого вана Хансон, убил самого вана Пуё Кёна (Кэро), захватил в плен восемь тысяч мужчин и женщин, а [затем] вернулся» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 63-й год пр. (475 г.)]. В «Нихон-сёки» (20-й год пр. Юряку) цитируются «Пэкче-ки» («Записи Пэкче»): «Кэро-ван, год ыль-мё (52-й год цикла) [475 год], зима. Комаская (яп. кома – когурёская) многочисленная армия пришла, семь дней и ночей штурмовала (кит. гˉун) Большой город (кор. Тхэ-сон) , и ванская столица пала (досл. “была взята и пала”), в связи с этим [располагавшееся южнее Хансона владение] Вире-кук было утрачено (кит. шū). Ван и великая государыня (кор. тхэху, кит. тайхоу) и сыновья вана – все погибли от вражеских рук». Под «Большим городом» здесь подразумевалась пэкческая столица Хансон (располагалась южнее Пхеньяна, на реке Черён-ган, около современного города Саривон в провинции Хванхэ). Вире-кук – это область или территориальная община, находившаяся под властью Пэкче, с центром в городе Вире (современный Сеул). В результате падения Вире государство Пэкче потеряло территории в бассейне реки Хан-ган (совр. провинция Кёнги). Подробности данных событий изложены в «Летописях Пэкче» в разделе 21-го года правления Кэро-вана. «Осенью, в девятом месяце, напал [когу]рёский ван Корён с 30-тысячной армией и окружил ванскую столицу Хансон. Ван [Кэро] запер крепостные ворота и не решался вступить в схватку. [Когу]рёские люди, разбив армию на четыре направления, начали штурм с флангов, а затем, воспользовавшись [попутным] ветром, бросали огненные [факелы] и подожгли крепостные ворота. Среди [пэкческих] людей началась паника, и нашлись такие, кто хотел выйти и сдаться [неприятелю]. Ван был в затруднении и не знал, что предпринять. Поэтому [в спешке] отобрал несколько десятков всадников. [Они] вырвались на конях за ворота и бежали в западном направлении. [Когу]рёские люди, пустившиеся в погоню, убили вана». Подробности бегства Кэро-вана излагаются далее. «В это время когурёский тэро Чеу, Чэсын Кольлу, Кои Манен… и другие пришли во главе [своих] войск и напали на северную крепость, взяли её через семь дней, затем перенесли удар на южную крепость (столицу). В городе воцарился страх перед опасностью, а ван [Кэро – С.Д.] бежал». Как было сказано ранее, за ним была отправлена погоня, которая догнала беглеца. Кэро-ван был убит его бывшими сановниками, ранее перебежавшие к когурёсцам из-за недовольства политикой пэкчийского правителя, направленной на централизацию страны. «[Когу]рёские военачальники – Кольлу и другие, увидев, как ван, спешивается с коня и кланяется им, трижды плюнули ему в лицо. Затем, обвинив его в совершённых им преступлениях, связали его и отправили под стены [крепости] Ачха-сон, где и убили его…» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 21-й год пр. (475 г.)]. Наследник престола Мунджу, был, при подходе к столице Пэкче отправлен на юг. В одном случае «Летописи Пэкче» объясняют это как необходимость «продлить [царственный] род государя» , в другом – как необходимость получить помощь от Силла, следуя установившимся союзным отношениям: «В двадцать первом году правления Кэро (475 г.) напало [войско] Когурё и окружило [столицу] Хансон (крепость Хан). Кэро укрылся в крепости и упорно защищался. Он отправил Мунджу за помощь к Силла. [Мунджу] заполучил 10 тысяч солдат и вернулся. Хотя [когу]рёские войска отступили, но крепость была разрушена, а ван [Кэро – С.Д.] погиб. [И вот тогда] взошёл на престол [Мунджу]» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. В «Тонгук-тонгам», который даёт короткий отчёт об этой войне, также говорится, что Силла послала на помощь Пэкче войско в 10 тысяч человек. В.М.Тихонов полагает, что 10-тысячное войско Силла “опоздало” к месту сражения и не оказало пэкчесцам никакой реальной поддержки не случайно. Силланцы стремились воспользоваться поражением Пэкче для своей военно-территориальной экспансии. В летописях Когурё и Пэкче, а также в «Тонгук-тонгам» совпадает датировка этих событий(475 г.) , а в летописях Силла в «Самгук-саги» они датированы (видимо, по ошибке) годом раньше, и неверно указан месяц. «Осенью в седьмом месяце, когурёский ван Корён (Чансуван) лично повёл войска и напал на Пэкче. Пэкческий ван Кён [Кэро-ван – С.Д.] прислал сына Мунчжу с просьбой о помощи, поэтому ван (силланский) отправил войска на выручку, но они ещё не успели дойти, а [столица] Пэкче пала, а Кён был убит» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 17-й год пр. (474 г.)]. В «Нихон-сёки» наоборот события 475 года ошибочно датированы 476 годом. «Осенью 20-го года [правления Юряку – С.Д.] ван Когурё послал многочисленное войско, которое напало на Пэкче и погубило эту страну. Уцелели немногие, и они собрались в Чхан-ха (яп. Пэсу-ото). Провиант уже истощился, и там царило глубокое уныние. Тогда главный военачальник Когурё сказал [своему – С.Д.] вану: “…Боюсь, что их [людей Пэкче – С.Д.] снова станет много. Прошу разрешения покончить с ними”…» Однако, как утверждает «Нихон-сёки», правитель Когурё не решился на дальнейшие действия, опасаясь союзника Пэкче – государства Ямато. «И дальнейшие боевые действия были отменены» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 20-й год пр.]. Пэкче находилось в очень тяжелом положении. В 10-м месяце 475 года (по «Самгук-саги») в Пэкче на престол вступил Мунджу-ван. Так как территории в бассейне реки Хан-ган были утеряны, «…зимой, в десятом месяце, перевели столицу в Унджин» (современный город Конджу на реке Кым-ган, провинция Чхунчхон-намдо), то есть на юг [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. Такую же дату переноса столицы в Унджин (475 год) даёт «Тонгук-тонгам». Топоним “Унджин” на русский язык переводится как “Медвежья гавань”. В «Нихон-сёки» (в разделе 3-го месяца 21-го года пр. Юряку, 477 года) говорится, что в спасении людей Пэкче
27.
Проблемы царствования в ямато правителя икумэ (суйнина)
(публикация автора на scipeople)
Проблемы царствования в ямато правителя икумэ (суйнина)
(публикация автора на scipeople)
Суровень Д.А.
- Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1998. С.193-217. , 1998
Внешняя и внутренняя политика государства Ямато в первой половине 30-х годов IV века
Внешняя и внутренняя политика государства Ямато в первой половине 30-х годов IV века
По материалам статьи: Суровень Д.А. Проблемы царствования в Ямато правителя Икумэ (Суйнина) // Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1998. С.193-217. ПРОБЛЕМЫ ЦАРСТВОВАНИЯ В ЯМАТО ПРАВИТЕЛЯ ИКУМЭ (СУЙНИНА) Преемником Мимаки-ири-бико (Судзина) в 332 году [исправленной хронологии]1 стал его третий сын от главной жены Мимаки-химэ (или Мима-цу химэ) по имени Ику-мэ-ири-хйко И-сати (Суйнин), или «правитель Икумэ» в «Кодзики», «Нихон-сёки» и «фудоки»2. Мать Икумэ являлась одновременно родной сестрой Мимаки и по женской линии наследования была наследницей титула верховной жрицы–правительницы. Таким образом, Икумэ оказывался сыном женщины, родство с которой давало право на трон. Способ изложения материала в вводной части 6-го свитка "Нихон-сёки" о Икумэ (Суйнине) отличается от подобных сведений в списке «восьми правителей», и прежде всего тем, что здесь указано циклическое обозначение года рождения Икумэ: «правитель [Икумэ] в 29-й год правителя Мимаки [или] в циклический год… "мидзуноэ-нэ" (49-й год цикла), весной, в начальный месяц, день “цутиното-и” [36-й цикл. знак; 1-й день – С.Д.] 1-го месяца по новолунию4 был рожден во дворце (яп. мия) Мидзугаки»3 в Сйки [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, I]4. Ничего подобного ранее (да и после) Ику-мэ мы в «Нихон-сёки» не наблюдаем. Обычно обозначение «29-й год5 Мимаки» (вслед за составителями источника) понимается как «29-й год правления Мимаки». Но, по моему мнению – это указание на возраст Мимаки (Судзина), которое нужно понимать так: «Икумэ родился тогда, когда Мимаки было 29 лет (отроду), или в циклический год… 49-[й] год… цикла»... На рубеже III-IV веков [49]-й год цикла приходится на 29[2] год [испр. хрон.].6 На несоответствия в датировках официальной хронологии «Нихон-сёки» указал и В.Астон: если Суйнин был рожден в 29-й год правления Судзина, а сделан наследным принцем в 48-й год правления Судзина, то тогда ему должно было быть 20 лет отроду, а не 24, как указано в «Нихон-сёки»7 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, 1]. Икумэ вступил на престол в год "мидзуноэ-тацу" (29-й год цикла) [332 испр. хрон.], и резиденция правителя из Сйки была перенесена в Макимуку, для того чтобы уйти из-под контроля общинной знати Сйки, оказывавшей большое влияние на власть правите-лей Ямато. Достаточно сказать, что шесть первых правителей после Дзимму (с Суйдзэя [2-го] до Корэя [7-го]) были женаты на женщинах из рода "владык округа” (яп. агата-нуси) Сйки, а предки правителя Мимаки – Когэн (8-й) и Кайка (9-й) происходили от од-ной из дочерей "владыки округа" Сйки. Резиденция отца Икумэ – правителя Мимаки да-же располагалась в Сйки. На следующий год «главной женой» («императрицей») Икумэ стала Сахо-бимэ8 («знатная девушка / принцесса Сахо» – местности в Ямато). Именно с ней связана вспыхнувшая внутри правящего дома борьба за власть9, в ко-торой чётко прослеживалось столкновение матрилинейного и патрилинейного принци-пов передачи власти. «Нихон-сёки» и «Кодзики» подчеркивают этот момент: «старший брат императрицы с материнской стороны “кими” (кит. ван)10 Сахо-хйко замыслил заго-вор и обратился к “императрице”, говоря следующее: «Кого ты любишь больше всего – своего старшего брата или своего супруга?». На это «императрица» ответила: «Я люблю моего старшего брата» [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI,7; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXI]. Аргументы, которыми склонял к заговору свою сестру Сахо-хйко, тоже очень показательны: пока она красива – она имеет влияние на правите-ля, но как только ее красота увянет это влияние прекратится, а в Поднебесной много прекрасных женщин, которые будут искать благосклонности правителя. Красоте дове-рять нельзя (видимо, с намеком: что кровное родство – более надежная опора в жизни, чем любовная связь, основанная на проходящей молодости и красоте). И Сахо-хйко предлагает своей сестре ради него перерезать горло Икумэ во сне, и после этого всту-пить на трон и вместе, вдвоем, править Поднебесной (в качестве супругов [?]) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI, 7-8; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXX]. «Императрица» долго колебалась, но не смогла убить Икумэ и, более того, рас-крыла заговор своему супругу. Икумэ собрал войско из соседних районов (он был в Кумэ, во дворце Така-мия). Полководцем был назначен Яцунада (дальний предок Кодзукэ-но кими). Но Сахо-хйко укрылся в укреплении Инаки, а Сахо-бимэ сбежала к своему брату. Попытка выкрасть её или уговорить уйти из Инаки не удалась11. Во время штурма укрепления подожгли, вои-ны мятежников разбежались, а брат и сестра – заговорщики погибли в огне [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 5-й год пр.; Nihongi, VI, 9-10; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXX-LXXI]. Таким образом, мятеж был подавлен, победил патрилинейный принцип передачи власти.12 После восстановления порядка, Икумэ, как и ранее его отец Мимаки, занялся во-просами культа и храмовыми хозяйствами: 1) заменил верховную жрицу культа Аматэ-расу (культа дома правителей Ямато) Тоё-суки-ири-химэ (дочь Мимаки, которая была назначена на эту должность в ходе религиозных реформ правителя Мимаки) своей доче-рью – Ямато-химэ. Первоначально поклонение Аматэрасу осуществлялось у Удзу-каси-но мото (досл. “Основание священного дерева Каси”)13 в Сйки, районом, с которым бы-ли связаны все первые правители Ямато. Но на следующий год14 культовый центр Ама-тэрасу (и ее культовые вещи, прежде всего – «священное зеркало»15) был перенесен в Исэ, на берег реки Исудзу у Каха-ками, где для этого там специально был построен храм Ватарахи – «дворец воздержания» (или «поклонения»). Это нынешнее святилище Ама-тэрасу в Исэ16, датируемое исследователями IV веком н.э. [Нихон-сёки. св.6-й, Суйнин, 25-й год пр.; год хиното-ми; Nihongi, VI, 15-17]. Как добавляет «Дзинно-сётоки», предок клана Накатоми-о-касима стал верховным жрецом, а О-хата-нуси был назначен “о-каннуси” святилища («великим божественным хозяином» – главным жрецом) [Jinno-shotoki, I, Suinin, 74]. По мнению авторов «Дзинно-сётоки» – святилище в Исэ стало «императорским святилищем» для всей страны [Jinno-shotoki, 1, Suinin, 74]; 2) для осу-ществления культа Великого бога Ямато были назначены жрецы и жрицы, а также выде-лены земли для храмового хозяйства этого бога в селении Инаси [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, год хиното-ми; Nihongi, VI, 17]; 3) снова для обеспечения культовых потребно-стей были определены для всех святилищ «священные земли» и «священные дворы» храмовых хозяйств [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.: Nihongi, VI, 18]; 4) в прав-ление Икумэ упоминается термин «си-кан» (кит. цы-гуань), который некоторые исследо-ватели переводят как «Ведомство Культа» (Department of Worship)17 или трактуют как «каму-цукаса» – «управление религиозных дел», «священное управление»18, хотя китай-ское значение этих иероглифов – «жрец, исполнитель обряда жертвоприношения»19 [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр., Nihongi, VI, 18]; 5) Мононобэ-но Тотинэ в ранге «о-мурадзи» («великий мурадзи [глава корпорации неполноправных свободных]») был назначен заведовать20 «священными драгоценностями» («регалиями») Идзумо-но куни; некоторые исследователи предполагают, что в это время, как и святилище в Исэ, было построено «Великое святилище Идзумо»21. Сохраняющаяся нестабильность внутреннего положения вынуждала правителей Ямато постоянно заботиться о вооружении: Икумэ приказал сложить22 луки, стрелы и крестообразные мечи в святилищах всех богов23 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]; кроме того, сын Икумэ – Иниси-но-ири-бико (в «Нихон-сёки»: Ини-сики) приказал сделать тысячу крестообразных мечей (сначала хранившихся в Осака24) и сложил их в храме бога Исоноками [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LX1X]. Сам Инисики был назначен управлять «священными сокровищами» святилища Исоноками, получив таким образом, видимо, возможность осуществлять контроль и над арсеналом святилища [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. Для выполнения этих функций Икумэ даровал десять корпораций, среди которых было несколько непо-средственно связанных с военным делом: тати-нухи-бэ («изготовители щитов»), ками-ю-гэ-бэ («строгальщиков священных луков»); каму-я-цукури-бэ («изготовителей священ-ных стрел»), каму-осака-бэ («священных наказании корпорация»), тати-хаки-бэ («ме-ченосцев»)25. К этим корпорациям относилась и корпорация ками-осака-бэ – видимо, из-начально связанная с арсеналом, так как Осака было местом, где первоначально храни-лась 1000 мечей.26 Непосредственно арсеналом в святилище Исоноками заведовал Ити-каха из семьи Касуга-но оми; предок Мононобэ-но обито. Таким образом, корпорации арсенала оказались отнесены к корпорациям мононобэ (оружейников и императорских гвардейцев) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. При Икумэ шло дальнейшее развитие государственного хозяйства. По мнению ис-следователей, в IV веке появляется такая разновидность государственных хозяйств как миякэ.27 Это очень хорошо согласуется с данными письменных источников, если учесть результаты ревизии хронологии "Нихон-сёки". В начале правления Икумэ [т.е. в середи-не 30-х годов IV века н.э. испр. хрон.] упоминаются миякэ, построенные в селении Ку-мэ28 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]. Термин «миякэ» записан в тексте "Нихон-сёки" китайскими иероглифами «тунь-цан» (досл. "накопительные ам-бары"29 или "житница военного поселения")30, которые переводятся исследователями как «склад, амбар; строение для хранения зерна»31. По мнению М.В.Воробьева, происхожде-ние этого зерна могло быть разным: 1) поступало с «царских полей» (мита32) в том чис-ле и из «царских округов» (миагата); либо 2) от глав кланов и местного населения в ви-де дани и налогов; причем, как указывают этот же и другие ученые, первый вариант сде-лался ведущим (урожай с «царских полей» хранился в «миякэ»33); в результате этого по-нятие «миякэ» было перенесено и на царские земли, где находились «миякэ»34, поэтому под «миякэ» стали подразумевать «царское владение»35, которое включало в себя «цар-ские поля» (мита36), «царские амбары» (собственно «миякэ») и земледельческие корпо-рации, обрабатывавшие эти поля (та-бэ)37. На это может указывать один из вариантов иероглифической записи термина миякэ в «фудоки»: кит. юй-чжай – досл. "император-ская усадьба / императорские участки земли"38. В общем, как подчеркивает М.В. Воробьев, истоки возникновения , как и механизм образования царских владений – одна из проблем историографии.39 Но решение пробле-мы возможно, если рассмотреть вопрос с точки зрения общих закономерностей возник-новения государственных хозяйств в древнем мире. Некоторые исследователи считают, что эти царские владения (миякэ) возникли на основе храмовых («жреческих») «священных амбаров» и «священных полей» (на что может указывать и один из вариантов записи и перевода терминов «ми-якэ» и «ми-та»40), то есть прежнего коллективного фонда общины, ставшего собственностью правителя. Это очень хорошо прослеживается в функциях, выполняемых царским хозяйством: уро-жай с царских владений использовался для общественных нужд41 – в качестве страхово-го и резервного фонда (в 536 году это было подтверждено особым указом правителя, а в 567 году в период голода в бедствующие районы было доставлено зерно из соседних районов [Nihongi; XVI-П, 12; XIX, 58]42). То есть функции, которые ранее выполнял кол-лективный фонд общины, сохранялись за государственным хозяйством даже еще в VI веке н.э. Подобная ситуация существовала в древнем мире во всех древневосточных странах.43 По мнению М.В.Воробьева, инициатива и право создания «миякэ» целиком нахо-дились в руках монарха. Такие владения создавались на целине, на конфискованных или подаренных угодьях.44 Этот же ученый отмечает, что только правитель создавал миякэ и распоряжался ими. В «Нихон-сёки» (в 11-м свитке «Нинтоку») упоминается указ Икумэ (Суйнина), по которому «царские поля и амбары Ямато» (Ямато-но мита оёби миякэ – под «Ямато» можно понимать, судя по иероглифу «Ва / Ямато», а также трактовке М.В. Воробьева – государство Ямато45) считались владением только правящего монарха и ни-кого более, даже не сына правителя [Нихон-сёки, св. 11-и, Нинтоку; Nihongi, XJ.,3]46. Но «царские владения» могли управляться членами царского клана47, принцами или други-ми знатными людьми48. Так в правление Икумэ упоминается Тадзима-мори, ставший ос-нователем клана «Миякэ-но мурадзи», который, по мнению Б.Х.Чемберлэйна и В.Астона, был кланом «управляющих императорскими зернохранилищами (амбарами)», может быть, какой-нибудь определенной местности49 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 99-й год пр., Nihongi, VI, 27; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXTV]. Наоки Кодзирō на основе анализа текстов источников выделяет два вида миякэ по признаку управления: 1) миякэ, находившиеся под управлением местных знатных кланов; 2) миякэ, находившиеся под управлением присылаемых из центра чиновников (служилых людей).50 Как правило, как отмечает Варге Ларе, «миякэ» управлялись высшими должност-ными лицами, назначаемыми двором Ямато, с рангом «томо-но мияцуко» («управляю-щий корпорацией»)51, видимо, по причине того, что этому чиновнику нужно было руко-водить и рабочей силой (табэ – «земледельческими корпорациями») данного «царского владения». М.В.Воробьев считает, что. возможно, с этими владениями были связаны ре-месленники (томо-бэ), содержавшиеся за счет урожаев с «царских полей» (такая ситуа-ция была в странах древнего Востока52), в обработке которых они также могли прини-мать участие; а также воины, расквартированные вокруг таких владений. На мысль от-носительно воинов в «миякэ» исследователей наводит уже первое упоминание о «миякэ» в деревне Кумэ. Само поселение Кумэ возникло в период правления Каму-ямато-иварэ-бико (Дзимму), когда к западу от горы Унэби (района резиденции и «фамильного клад-бища» первых правителей Ямато), на берегу реки осели воины клана О-кумэ (дружинни-ков Дзимму) [Нихон-сёки, св.3-й, Дзимму, 2-й год пр., Nihongi, Ш, 32]. Сам термин «ку-мэ», как указывает В.Астон, стал синонимом слова «воин»53. Поэтому В.Астон считает, что в Кумэ были расквартированы войска, и там же находились хранилища («миякэ») с зерном в качестве провианта для армии.54 Археологический материал подтверждает эти предположения: в районе царских владений всегда наблюдается скопление мелких кур-ганов. Эти курганы, по мнению ученых, принадлежали воинам, жившим в этих владени-ях и получавших здесь все необходимое: пищу, провиант, оружие55. Военное значение некоторых «миякэ» легко прослеживается по их расположению – они располагались на транспортных маршрутах, вблизи или внутри «вражеских» земель (чтобы оказывать давление на эти «сопротивляющиеся» территории), а также на территориях, перешедших в государственную собственность после поражения местных сил (в качестве «компенса-ции»)56. На военное значение «миякэ» указывают и варианты иероглифической записи этого термина в источниках (кит. тунь-цан – досл. "склад военного поселения" в «Ни-хон-сёки»; кит. тунь-чжай – досл. "дома / земельные участки военного поселения" в «Кодзики»57), где иероглиф «тунь» имеет значения «укреплять границы военными посе-лениями; стоять гарнизонами» и «военное поселение».58 Все исследователи указывают на тесную связь «царских зернохранилищ» («миякэ») с «царскими полями» (мита), так как, по мнению Н.И.Конрада, если существуют амба-ры, значит, должны существовать и поля, откуда свозится зерно. Следовательно, как считает Н.И.Конрад, можно говорить о существовании в этот период «царских полей» (мита)», несмотря на то, что “мита” впервые упоминаются позднее (при Ōтараси-хйко / Кэйко – конец 30-х - начало 40-х годов IV века испр. хрон.)59. Происхождение «мита» исследователи также связывают со «священными полями» (на что может указывать и сам термин «мита» – досл. "священное / императорское поле"), то есть с землями кол-лективного фонда общины.60 Но поздняя иероглифическая запись (кит. тунъ-тянь – досл. "поля военного поселения") может указывать на связь с военными поселениями. На это обращает внимание и Варгё Ларс, указывая, что в Китае в период империи Хань термин «тунь-тянь» означал земли, обрабатываемые воинами–колонистами в отдаленных (ок-раинных) землях для самообеспечения продуктами, так как снабжение их из централь-ных районов было невозможно61. Но, на мой взгляд, такая ситуация в Японии могла быть только в отдаленных окраинных землях. В освоенных районах, по общему мнению исследователей, в «миякэ» на «царских полях» трудились члены земледельческих кор-пораций (ma-бэ)62, под надсмотром должностных лиц (та-цукаса, или мита-но цукаса)63. Развитие царского (государственного) хозяйства в правление Икумэ (Суйнина) свя-зано и с возникновением такого института неполноправных свободных (яп. бэ, бэмин) как «минасиро» («царские именные кормильцы») и «микосиро» («царских потомков кормильцы»). Эти «кормильцы» были тесно связаны с «царскими полями» (мита) и «царскими амбарами» (миякэ).64 Впервые в источниках «кормильцы» упоминаются в связи с сыном Икумэ: Итоси-вакэ «вследствие того, что он не имел детей, сделал Ито-cu-бэ своей заменой»65 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXIX]. Но некоторые иссле-дователи подвергают сомнению это сообщение по причине «ранней хронологии».66 М.В. Воробьев считает, что «...вовсе отрицать существование кормильцев до VI века не при-ходится...»; «кормильцы, связанные как с именами царей, так и с названиями дворцов-храмов, это архаичная и довольно редкая категория, существовавшая до V века вклю-чительно...».67 Однако, если отказаться от искаженной хронологии "Нихон-сёки" и при-нять исправленную, то это событие будет вполне закономерным в ряду других свиде-тельств, так как, видимо, оно приходится на 30-е годы IV века [между 332-338 испр. хрон.]. Исследователи считают, что в связи с разрастанием дома правителей появилась не-обходимость в распределении «бэ» для содержания членов царской семьи, в том числе и бэминов–землепашцев, поэтому при Икумэ были созданы «микосиро-бэ» – из различных родов взяты люди, из них образованы новые «корпорации» (бэ) под властью дома прави-теля.68 На мой взгляд, требуется уточнение – данные «люди» изначально по положению являлись неполноправными свободными. По версии «Кодзики» «кормильцы» – это группы людей, которые создавались для увековечения имени знатного лица69 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, О, LXIX]. Ряд ис-следователей подвергают сомнению эту точку зрения, считая ее легендой, восходящей ко времени составления «Кодзики» на том основании, что «кормильцы» часто получали названия не от имен правителей и правительниц, а от названий дворца правителя, или местности.70 Но другие исследователи указывают, что забота о сохранении «навечно» имени рода относилась к числу важнейших в родоплеменных и раннеклассовых общест-вах.71 Поэтому к имени соответствующего лица или к названию резиденции добавлялся показатель корпорации – «бэ»72, в результате получалось название «кормильцев». В свя-зи с этим, на мой взгляд, в правление Икумэ упоминается еще одна корпорация «кор-мильцев», связанная с названием резиденции еще одного сына Икумэ – Инисики-но ири-бико, жившего во дворце (мия) Кахами в Тотори в провинции Идзумо: «...он жил в этом дворце (мия) и установил [корпорацию] Кахаками-бэ» [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXIX]. В «Нихон-сёки» термин «Кахами-бэ» употреблен по отношению к арсеналу мечей людей, хранившихся в храме Исоноками [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 22-23]. Кроме того, во время путешествия старшего сына Икумэ – Хомути-ваю, как со-общает "Кодзики", во всех местах, куда он прибывал, были установлены (с согласия Икумэ) корпорации Хомудзи-бэ [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXXII]. По мнению В.Астона название корпорации происходит от имени принца (Хомути, или Хомудзи).73 В"Нихон-сёки" в этом эпизоде употреблены имя Хому-цу вакэ и название корпорации Хому-цу-бэ [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.; Nihongi, VI, 13-14]. Корпорации «кормильцев» создавались двумя путями: (1) либо такая корпорация фор-мировалась заново, чаще всего из переселенцев (чужаков–неполноправных свободных); но иногда (2) из местного (завоеванного?) населения, и тогда такая корпорация становилась полностью царской (томо), во главе её стоял управляющий царской корпорацией (томо-но мияцуко); (3) либо существовавшая корпорация или группа людей, подчиненная местным властям или кланам, объявлялась «кормильцами», и тогда эта корпорация оставалась на по-печении управляющего владением куни (куни-но мияцуко), который и пересылал во дворец результаты труда корпорации.74 Категория «кормильцев» «минасиро» («царские именные кормильцы»), видимо, оста-валась непосредственно во владении монарха, а «микосиро» («царских потомков кормиль-цы») – закреплялись за членами царского дома75. Главной экономической задачей «кор-мильцев» было обеспечение их хозяев. Все налоги и подати с них поступали в пользу «вла-дельца имени»76. В связи с этим исследователи истолковывают иероглиф «сиро» (кит. дай – «вместо»; «из поколения в поколение»77) как «провиант; провиант для призрения, вспомо-ществования»78. Корпорации «кормильцев», как отмечает М.В.Воробьев, были тесно связаны с цар-ским кланом: их размер зависел от положения члена царского клана, после смерти владельца корпорацию делили между наследниками, даже гибель целой ветви клана не выводила кор-порацию за пределы владения царского клана в целом79. Кроме «та-бэ», «минасиро-бэ» и «микосиро-бэ» с государственным хозяйством были связаны и другие («простые») корпорации неполноправных свободных (бэ). В правление Икумэ упомянуты следующие корпорации: 10 корпораций арсенала в святилище Исонока-ми80; «тотори-бэ» («корпорация ловцов птиц»), управлять которыми был назначен Юкаха Тана, получивший наследственное клановое звание («кабанэ»), Тотори-но миякко («управ-ляющий ловцами птиц»)81; «тори-кахи-бэ» («корпорация кормильцев птиц»); «о-ю(в)э» и «вака-ю(в)э» («старшие и младшие купальщики») [Кодзики, П, LXXTJ; Nihongi, VI, 13-14; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.]. Помимо этого, в связи с царским погребальным (похоронным) обрядом (во время по-хорон «императрицы» Хибасу-химэ) были образованы очень интересные корпорации: «иси-ки-цукури («изготовителей каменных гробов») и «ханиси-бэ» (или хаси-бэ) [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXV; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 19-20]. «Нихон-сёки» сообщает, что, когда умер младший брат Икумэ с материнской стороны (что особо подчеркивается), по старой традиции (Икумэ назвал это «старым (древним) обычаем»; яп. .фуруй фŷ82) были собраны приближенные (кит. цзинь-сú83, камбун киндзюся84) умершего и погребены, стоя и живыми, вокруг курганной насыпи. В течение нескольких дней они не умирали, а плакали и стенали день и ночь. Наконец, они умерли и сгнили. Собаки и вороны, собравшись, сожрали их. Потрясенный этим зрели-щем, Икумэ приказал высшим сановникам придумать, как остановить этот древний, но плохой обычай85 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 28-й год пр.; Nihongi, VI, 18-19]. «Кодзи-ки» называет такой способ захоронения «хйто-гаки» (досл. «ограда из людей»)86 и гово-рит, что таким образом людей захоронили впервые вокруг могилы Ямато-хйко [Кодзи-ки, св.2-й, Судзин; Kojiki, II, LХIII]. Впервые, видимо, нужно понимать так: впервые захоронили живьем и стоя, закопав в землю по горло (то есть способом «хйто-гаки»)87; так как древнеяпонский обычай захоронения с умершим его рабов и слуг описывался ки-тайскими авторами еще в III веке н.э. (курган Бимиху, правительницы государства Нюй-ван-го на Северном Кюсю88[Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во89; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б(1а), 6 – 29а(6б), 1]90). Да и, по «Нихон-сёки», Икумэ настаивает на том, что это «древний обычай». Через некоторое время скончалась «главная жена» Икумэ – Хибасу-химэ Прави-тель решил не повторять печальный опыт предыдущих похорон. Выход был найден од-ним из приближенных – Номи-но сукунэ, который послал гонцов во владение Идзумо за сотней гончаров из корпорации «идзумо-куни-но хаси-бэ»91 (так же: ханиси-бэ, хасэ-бэ92, хани-бэ93), которые под руководством Номи-но сукунэ стали лепить глиняные фигурки людей, лошадей и другие фигурки, получившие название «ханива» (досл. «глиняные круги») или «татэмоно» (досл. «стоящие предметы»)94. Обрадованный правитель издал приказ, запрещавший хоронить людей вместе с их господином, и предписывающий ус-танавливать на могилах глиняные фигурки.95 В награду за заслуги Номи-но сукунэ полу-чил специальное место, где проводил обжиг ханива (др.-яп. катаси-токоро96); был на-значен правителем Икумэ заниматься делами хаси-бэ (досл. «ха(ни)си-бэ сйки»97); в свя-зи с этим Номи-но сукунэ получил наследственное клановое звание (кабанэ) – ха(ни)си-но оми. Кроме того, как можно предполагать из текста «Нихон-сёки», и на что указывает Н.И.Иофан, с этого времени пошла традиция, что ха(ни)си-бэ-но мурадзи, первопредком которых являлся Номи-но сукунэ, ведали (кит. чжу98) похоронами императоров" [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 20-21] Н.И.Иофан трактует функции ха(ни)-си-бэ-но мурадзи («кабанэ», которые, по её мнению получил Номи-но сукунэ ) как «надзирателей за могилами государей», связанных с жреческими должностями, так как специфика работы «ханиси-бэ» требовала специальной выучки, отличного знания тради-ции, канона, непосредственно связанных со священным ритуалом. Такое знание, как считает Н.И.Иофан, в те времена можно было получить только от жрецов; следовательно, корпорация («xaниcu-бэ» была тесно связана со жречеством и подчинена строгой регла-ментации Н.И.Иофан предполагает, что в корпорации «ханиси-бэ» объединялись перво-начально жрецы–скульпторы и находившаяся у них в подчинении группа ремесленни-ков101. На мой взгляд, подобные предположения вполне правомерны, так как в древневос-точных государствах очень часто жреческие функции совмещались с государственны-ми102. Некоторые исследователи подвергают сомнению сообщения источников о захоро-нениях людей со своим господином и версию «Нихон-сёки» о возникновении «хани-ва»103. Так, Г.Б.Навлицкая высказывает предположение, что это легенда китайского про-исхождения, так как находимые археологами «ханива», как правило, располагаются только снаружи курганов – рядами вокруг основания, а в Китае в погребениях глиняная пластика всегда находилась внутри курганов104. Кроме того, в Китае археологически за-свидетельствованы курганы – погребения правителей, в которых действительно найдены останки массовых человеческих и конских жертвоприношений. Позже эти жертвопри-ношения заменяются глиняными изображениями. А в Японии же, как указывает Г.Б. На-влицкая, погребения с человеческими жертвоприношениями вообще не обнаружены105. Другие исследователи более осторожны в своих суждениях. Например, Н.А.Иофан указывает, что «...появление погребальной пластики могло быть вызвано и влиянием континентальной культуры, хотя сходство при ближайшем рассмотрении оказывается чисто функциональным и сводится только к аналогичному назначению скульптуры... Характер и стиль ханива вполне оригинальны, так же как и техника изготовления»106. М.В.Воробьев добавляет: «обычай погребения вместе с умершим его челяди, появив-шийся в Китае и Корее, не имел в Японии широкого распространения и быстро исчез... система погребения вслед за умершим приняла в Японии особые формы, чаще всего вместе с покойником “добровольно” погребался только его родич. Но и этот обычай вы-звал сильное сопротивление, которое и привело к его отмене»107. Такикава Сэйдзиро приводит пример такого захоронения, обнаруженного в провинции Ямато, уезде Такаси, с богатым захоронением знатного человека в задней – круглой части кургана и созахо-ронением человека низкого статуса (раба, по мнению Такикава С.) с простым погребаль-ным инвентарем в передней – квадратной части кургана (типа дзэмпо-коэн-фун)108. Как отмечает Н.А.Иофан, археологические данные говорят, что «ханива» в виде цилиндров появляются в последней четверти Ш века н.э.109, самые ранние изображения «ханива» – дома (храм-жилище) датируются рубежом III-IV веков н.э.110, а изображения людей появляются лишь в V веке111 и широко распространяются в VII веке112 – в позд-ний курганный период. Поэтому, по мнению Н.А.Иофан, «легенда "Нихонги" о проис-хождении ханива, в которой говорится о замене людей глиняными фигурами, отражает более поздние представления. Возможно, что первоначально ханива не только являлись изображением людей, составляющих окружение погребенного вождя (свита, дружинни-ки, слуги), но и... как бы представляли священный ритуал, совершаемый жрецами, ими-тирующими небожителей. При внимательном рассмотрении мир ханива обнаруживает явную связь с синтоистской мифологией, зафиксированной в «Кодзики» и «Нихонги»113. В пользу данной точки зрения может говорить и материал источников. "Нихон-сёки" со-общает, что люди корпорации хаси-бэ, до того как Номи-но сукунэ получил задание де-лать ханива для императорских захоронений, проживали в Идзумо-но куни. То есть тра-диция изготовления ханива существовала задолго до правления Икумэ, что подтвержда-ет археологический материал, где самые ранние ханива в виде цилиндров, датируются концом III века н.э.114 Ханива, по мнению исследователей, развились из полых керамических столбиков–цилиндров, выполненных в технике вадзуми (наложения глиняных колец), в свою оче-редь произошедших, по мнению японского археолога Фумио Мики, от символических ритуальных сосудов без дна хадзи, продолжающих в период кофун (III-VII века) тради-ции керамического производства периода яёи (IV век до н.э. – III век н.э.). Размещение на поверхности погребального кургана (в отличие от китайского обычая располагать глиняные фигуры внутри захоронения) говорило о том, что ханива выполняли функции магической охраны, составляя символическую ограду с магическим табу вокруг холма, охраняя курган116 (часто в ханива делались отверстия для продевания соломовой веревки как символа границы священного места117). Это в значительной степени обусловило столбообразный характер основы и базы ханива.118 В первой половине IV века в связи с указом Икумэ, развитие пластики ханива получило дополнительный стимул, и в IV-VI веках данное искусство достигает исключительного многообразия мотивов (до несколь-ких тысяч): археологи обнаружили множество изображений воинов, жрецов, придвор-ных дам, слуг, земледельцев и животных (размером от 30 см до 1,5 м)119. Правила распо-ложения фигур были строго зафиксированы и соответствовали общей космогонической ориентации погребения170. То есть, можно предполагать, основываясь на различных данных, что «ханива» возникает в связи с формированием раннего синтоизма и его ритуала121 (изгородь с ма-гическим табу122) и складыванием курганной культуры в Центральной Японии («ханива» являлись непременным атрибутом курганных захоронений123). Кроме того, известный на Кюсю обычай созахоронения с господином в могильном кургане (Бимиху и сто рабов в «Вэй-чжи» [Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во124; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б (1а), 6 – 29а(6б), 1]) – в Центральной Японии принял более скромные размеры. Напри-мер, Н.Г.Мунро (с некоторым сомнением) приводит сведения об известных случаях, ко-гда главный курган («мисасаги») сопровождается рядом небольших могил125. М.В. Во-робьев считает, что, если этот обычай и существовал, то в качестве исключительного яв-ления126. При Икумэ, видимо, впервые при похоронах Ямато-хйко, был придуман и ис-пользован такой «варварский» метод «созахоронения» как «хйто-гаки», что и вызвало резкое неприятие его правителем, и запрет данного обычая. О том, что вышеуказанный обычай все же существовал и даже продолжал существовать и после запрета Икумэ, го-ворят последующие повторные запреты (например, при Котоку – см.: [Нихон-сёки, св.25-й, Котоку, 2-й год пр., 3-й месяц, 22-й день; Nihongi, XXV, 29]), на что обращают внимание исследователи127. Косвенным подтверждением возможности событий, описанных в «Нихон-сёки» в связи с возникновением «ханива», является историчность личности Номи-но сукунэ –главы ханиси-бэ. Подробные сведения о его смерти (которых нет в «Кодзики» и «Нихон-сёки») сохранились в местных источниках и были записаны в «Харима-фудоки»: «...в древнее время Номи-но сукунэ из рода гончаров ханиси, возвращаясь в провинцию Ид-зумо, остановился на ночлег на горном поле Кусакабэ; там он заболел и умер. Тогда из провинции Идзумо прибыло много людей, которые понесли его, сменяясь; из речных камней они сделали могильный курган... могильный курган назвали Идзумо-но хакая» [Харима-фудоки, уезд Иибо, горное поле Тати]. Идзумо-но хакая (досл. «усыпальница Идзумо») находится в гористом районе, западнее равнины Тати-но, где разбросано мно-го древних курганов периода кофун, один из которых называется Сукумодзука – он счи-тается местом погребения Номи-но сукунэ128. Развитие государственного хозяйства и рост численности его работников позволил правителям Ямато больше внимания уделить развитию ирригации – основе земледелия, являвшейся одной из основных функций государства на Древнем Востоке129. Так «Ни-хон-сёки» сообщает, что во второй половине своего правления Икумэ отправил в про-винцию Кавати принца Инисики вырыть два пруда130; два пруда было вырыто в провин-ции Ямато Кроме того, «в этом году приказано всем «куни» [гражданским общинам в составе Ямато – С.Д.] приступить к созданию прудов и каналов (кит. чи и гоу соответст-венно)131 в [количестве] свыше восьмисот [или: в большом количестве – С.Д.]. После этого земледелие (кит. нун) стало [государственным] делом (кит. ши; яп. кото)132. По этой причине общинники (кит. бай-син – досл. «сто родов»133) богатели. Поднебесная находилась в великом спокойствии»134 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 35-й год пр.; 10-й месяц; см.: Nihongi, VI, 22]. Исследователи подвергают сомнению столь крупную цифру: 800 прудов и кана-лов135. Но если принять во внимание замечание М.В.Воробьева, что «объемные (гидро-технические – С.Д.) работы оказались по плечу только царской власти»1'6 (как и везде на Востоке137), то в ведении территориальных общин («куни») оставались мелкие ирригаци-онные сооружения – видимо, этой «мелочи» и набралось свыше 800 сооружений. Поэтому, в силу масштабности гидротехнических работ, в Японии, так же как и во всех древневосточных государствах, развитие ирригационной системы, по точному за-мечанию М.В.Воробьева, было связано с созданием царских владений в различных рай-онах страны. А контроль за орошением (как и в Китае) стал считаться государственной функцией – заботой государя138. В правление Икумэ (правителя Суйнина) продолжались попытки расширения внешнеполитических связей. Так, «Нихон-сёки» сообщает: «сын вана. (правителя) Силла [по имени] Чхон-ильчханъ изъявил покорность (досл. «приехал и нашел приют»)» [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 3-й год пр., см.: Nihongi, VI,5]. Событие это произошло в са-мом начале правления Икумэ (традиц. 3-й г. пр.) [т.е. около 332 года испр. хрон.] |. Од¬на из версий, цитируемых в «Нихон-сёки», тут же, сообщает некоторые подробности: «Сначала Чхон-ильчханъ, сев на корабль, встал на якорь во владении (куни) Харима, [где он] жил в селении (мура) Сисаха». Сумэра-микото (правитель) послал в Харима двух своих людей узнать у Чхон-ильчханъа, кто он такой и откуда прибыл, на что Чхон-ильчханъ ответил: "Я (Ваш слуга) являюсь сыном владыки владения» (кор. кук-чу, яп. куни-нуси) [в] Силла". Услышав о том, что в Японии есть мудрый повелитель, Чхон-ильчханъ передал свое владение (кор. кук) своему младшему брату Чжи-ко и поехал в Японию с дарами [Нихон-сёки, св. 6-й, Суйнин, 3-й год пр.; см.: Nihongi, VI, 5-6]. Чхон-ильчханъу было дозволено или остаться на прежнем месте в Сисаха, или поселиться в Идэса на острове Авадзи (недалеко от совр. Осака); но Чхон-ильчханъ испросил разре-шение самому выбрать место жительства. От реки Удзи он проследовал на север через владение (купи) Оми и поселился в Тадзима (на побережье, обращенном к Корее). После этого гончары (кит. тао жэнъ; яп. уэ-хйто)139 из долины Катами в куни Оми стали «сйтаги-хйто» (кит. цзуньжэнь)140 Чхон-ильчханъа. М.В.Воробьев полагает, что эти гончары тоже были переселенцами из Кореи, прибывшими вместе с данным представи-телем правящей династии Силла141, на что могут указывать некоторые значения иерог-лифа “цзун”142. Большинство исследователей склоняются к мысли, что данное событие (прибытие Чхон-ильчханъа) имело место143. Японский ученый Мори К. полагает, что од-на из общин–государств Чинхана – Силла установила таким образом связи с Японией144. Тому, что человек по имени Чхон-ильчханъ прибыл именно из Силла, есть и другие под-тверждения. Первая часть его имени – «чхон» («небо») является хорошо известной ко-рейской фамилией145. Вторая часть («илъчханъ») – это, видимо, фонетическая запись од-ного из двух высших чинов Силла, введенных в 9-й год правления Юри-нисагыма (32 год н.э.) (система 17 рангов) [Самкук-саги, летописи Силла, Юри, 9-й год пр., 32 г.н.э.]146 (см. также: [Бэйши, гл.94, Ш Синьло147]). Первый чин в этой табели о рангах назывался «иболь-чхан», второй
По материалам статьи: Суровень Д.А. Проблемы царствования в Ямато правителя Икумэ (Суйнина) // Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1998. С.193-217. ПРОБЛЕМЫ ЦАРСТВОВАНИЯ В ЯМАТО ПРАВИТЕЛЯ ИКУМЭ (СУЙНИНА) Преемником Мимаки-ири-бико (Судзина) в 332 году [исправленной хронологии]1 стал его третий сын от главной жены Мимаки-химэ (или Мима-цу химэ) по имени Ику-мэ-ири-хйко И-сати (Суйнин), или «правитель Икумэ» в «Кодзики», «Нихон-сёки» и «фудоки»2. Мать Икумэ являлась одновременно родной сестрой Мимаки и по женской линии наследования была наследницей титула верховной жрицы–правительницы. Таким образом, Икумэ оказывался сыном женщины, родство с которой давало право на трон. Способ изложения материала в вводной части 6-го свитка "Нихон-сёки" о Икумэ (Суйнине) отличается от подобных сведений в списке «восьми правителей», и прежде всего тем, что здесь указано циклическое обозначение года рождения Икумэ: «правитель [Икумэ] в 29-й год правителя Мимаки [или] в циклический год… "мидзуноэ-нэ" (49-й год цикла), весной, в начальный месяц, день “цутиното-и” [36-й цикл. знак; 1-й день – С.Д.] 1-го месяца по новолунию4 был рожден во дворце (яп. мия) Мидзугаки»3 в Сйки [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, I]4. Ничего подобного ранее (да и после) Ику-мэ мы в «Нихон-сёки» не наблюдаем. Обычно обозначение «29-й год5 Мимаки» (вслед за составителями источника) понимается как «29-й год правления Мимаки». Но, по моему мнению – это указание на возраст Мимаки (Судзина), которое нужно понимать так: «Икумэ родился тогда, когда Мимаки было 29 лет (отроду), или в циклический год… 49-[й] год… цикла»... На рубеже III-IV веков [49]-й год цикла приходится на 29[2] год [испр. хрон.].6 На несоответствия в датировках официальной хронологии «Нихон-сёки» указал и В.Астон: если Суйнин был рожден в 29-й год правления Судзина, а сделан наследным принцем в 48-й год правления Судзина, то тогда ему должно было быть 20 лет отроду, а не 24, как указано в «Нихон-сёки»7 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, 1]. Икумэ вступил на престол в год "мидзуноэ-тацу" (29-й год цикла) [332 испр. хрон.], и резиденция правителя из Сйки была перенесена в Макимуку, для того чтобы уйти из-под контроля общинной знати Сйки, оказывавшей большое влияние на власть правите-лей Ямато. Достаточно сказать, что шесть первых правителей после Дзимму (с Суйдзэя [2-го] до Корэя [7-го]) были женаты на женщинах из рода "владык округа” (яп. агата-нуси) Сйки, а предки правителя Мимаки – Когэн (8-й) и Кайка (9-й) происходили от од-ной из дочерей "владыки округа" Сйки. Резиденция отца Икумэ – правителя Мимаки да-же располагалась в Сйки. На следующий год «главной женой» («императрицей») Икумэ стала Сахо-бимэ8 («знатная девушка / принцесса Сахо» – местности в Ямато). Именно с ней связана вспыхнувшая внутри правящего дома борьба за власть9, в ко-торой чётко прослеживалось столкновение матрилинейного и патрилинейного принци-пов передачи власти. «Нихон-сёки» и «Кодзики» подчеркивают этот момент: «старший брат императрицы с материнской стороны “кими” (кит. ван)10 Сахо-хйко замыслил заго-вор и обратился к “императрице”, говоря следующее: «Кого ты любишь больше всего – своего старшего брата или своего супруга?». На это «императрица» ответила: «Я люблю моего старшего брата» [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI,7; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXI]. Аргументы, которыми склонял к заговору свою сестру Сахо-хйко, тоже очень показательны: пока она красива – она имеет влияние на правите-ля, но как только ее красота увянет это влияние прекратится, а в Поднебесной много прекрасных женщин, которые будут искать благосклонности правителя. Красоте дове-рять нельзя (видимо, с намеком: что кровное родство – более надежная опора в жизни, чем любовная связь, основанная на проходящей молодости и красоте). И Сахо-хйко предлагает своей сестре ради него перерезать горло Икумэ во сне, и после этого всту-пить на трон и вместе, вдвоем, править Поднебесной (в качестве супругов [?]) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI, 7-8; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXX]. «Императрица» долго колебалась, но не смогла убить Икумэ и, более того, рас-крыла заговор своему супругу. Икумэ собрал войско из соседних районов (он был в Кумэ, во дворце Така-мия). Полководцем был назначен Яцунада (дальний предок Кодзукэ-но кими). Но Сахо-хйко укрылся в укреплении Инаки, а Сахо-бимэ сбежала к своему брату. Попытка выкрасть её или уговорить уйти из Инаки не удалась11. Во время штурма укрепления подожгли, вои-ны мятежников разбежались, а брат и сестра – заговорщики погибли в огне [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 5-й год пр.; Nihongi, VI, 9-10; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXX-LXXI]. Таким образом, мятеж был подавлен, победил патрилинейный принцип передачи власти.12 После восстановления порядка, Икумэ, как и ранее его отец Мимаки, занялся во-просами культа и храмовыми хозяйствами: 1) заменил верховную жрицу культа Аматэ-расу (культа дома правителей Ямато) Тоё-суки-ири-химэ (дочь Мимаки, которая была назначена на эту должность в ходе религиозных реформ правителя Мимаки) своей доче-рью – Ямато-химэ. Первоначально поклонение Аматэрасу осуществлялось у Удзу-каси-но мото (досл. “Основание священного дерева Каси”)13 в Сйки, районом, с которым бы-ли связаны все первые правители Ямато. Но на следующий год14 культовый центр Ама-тэрасу (и ее культовые вещи, прежде всего – «священное зеркало»15) был перенесен в Исэ, на берег реки Исудзу у Каха-ками, где для этого там специально был построен храм Ватарахи – «дворец воздержания» (или «поклонения»). Это нынешнее святилище Ама-тэрасу в Исэ16, датируемое исследователями IV веком н.э. [Нихон-сёки. св.6-й, Суйнин, 25-й год пр.; год хиното-ми; Nihongi, VI, 15-17]. Как добавляет «Дзинно-сётоки», предок клана Накатоми-о-касима стал верховным жрецом, а О-хата-нуси был назначен “о-каннуси” святилища («великим божественным хозяином» – главным жрецом) [Jinno-shotoki, I, Suinin, 74]. По мнению авторов «Дзинно-сётоки» – святилище в Исэ стало «императорским святилищем» для всей страны [Jinno-shotoki, 1, Suinin, 74]; 2) для осу-ществления культа Великого бога Ямато были назначены жрецы и жрицы, а также выде-лены земли для храмового хозяйства этого бога в селении Инаси [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, год хиното-ми; Nihongi, VI, 17]; 3) снова для обеспечения культовых потребно-стей были определены для всех святилищ «священные земли» и «священные дворы» храмовых хозяйств [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.: Nihongi, VI, 18]; 4) в прав-ление Икумэ упоминается термин «си-кан» (кит. цы-гуань), который некоторые исследо-ватели переводят как «Ведомство Культа» (Department of Worship)17 или трактуют как «каму-цукаса» – «управление религиозных дел», «священное управление»18, хотя китай-ское значение этих иероглифов – «жрец, исполнитель обряда жертвоприношения»19 [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр., Nihongi, VI, 18]; 5) Мононобэ-но Тотинэ в ранге «о-мурадзи» («великий мурадзи [глава корпорации неполноправных свободных]») был назначен заведовать20 «священными драгоценностями» («регалиями») Идзумо-но куни; некоторые исследователи предполагают, что в это время, как и святилище в Исэ, было построено «Великое святилище Идзумо»21. Сохраняющаяся нестабильность внутреннего положения вынуждала правителей Ямато постоянно заботиться о вооружении: Икумэ приказал сложить22 луки, стрелы и крестообразные мечи в святилищах всех богов23 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]; кроме того, сын Икумэ – Иниси-но-ири-бико (в «Нихон-сёки»: Ини-сики) приказал сделать тысячу крестообразных мечей (сначала хранившихся в Осака24) и сложил их в храме бога Исоноками [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LX1X]. Сам Инисики был назначен управлять «священными сокровищами» святилища Исоноками, получив таким образом, видимо, возможность осуществлять контроль и над арсеналом святилища [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. Для выполнения этих функций Икумэ даровал десять корпораций, среди которых было несколько непо-средственно связанных с военным делом: тати-нухи-бэ («изготовители щитов»), ками-ю-гэ-бэ («строгальщиков священных луков»); каму-я-цукури-бэ («изготовителей священ-ных стрел»), каму-осака-бэ («священных наказании корпорация»), тати-хаки-бэ («ме-ченосцев»)25. К этим корпорациям относилась и корпорация ками-осака-бэ – видимо, из-начально связанная с арсеналом, так как Осака было местом, где первоначально храни-лась 1000 мечей.26 Непосредственно арсеналом в святилище Исоноками заведовал Ити-каха из семьи Касуга-но оми; предок Мононобэ-но обито. Таким образом, корпорации арсенала оказались отнесены к корпорациям мононобэ (оружейников и императорских гвардейцев) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. При Икумэ шло дальнейшее развитие государственного хозяйства. По мнению ис-следователей, в IV веке появляется такая разновидность государственных хозяйств как миякэ.27 Это очень хорошо согласуется с данными письменных источников, если учесть результаты ревизии хронологии "Нихон-сёки". В начале правления Икумэ [т.е. в середи-не 30-х годов IV века н.э. испр. хрон.] упоминаются миякэ, построенные в селении Ку-мэ28 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]. Термин «миякэ» записан в тексте "Нихон-сёки" китайскими иероглифами «тунь-цан» (досл. "накопительные ам-бары"29 или "житница военного поселения")30, которые переводятся исследователями как «склад, амбар; строение для хранения зерна»31. По мнению М.В.Воробьева, происхожде-ние этого зерна могло быть разным: 1) поступало с «царских полей» (мита32) в том чис-ле и из «царских округов» (миагата); либо 2) от глав кланов и местного населения в ви-де дани и налогов; причем, как указывают этот же и другие ученые, первый вариант сде-лался ведущим (урожай с «царских полей» хранился в «миякэ»33); в результате этого по-нятие «миякэ» было перенесено и на царские земли, где находились «миякэ»34, поэтому под «миякэ» стали подразумевать «царское владение»35, которое включало в себя «цар-ские поля» (мита36), «царские амбары» (собственно «миякэ») и земледельческие корпо-рации, обрабатывавшие эти поля (та-бэ)37. На это может указывать один из вариантов иероглифической записи термина миякэ в «фудоки»: кит. юй-чжай – досл. "император-ская усадьба / императорские участки земли"38. В общем, как подчеркивает М.В. Воробьев, истоки возникновения , как и механизм образования царских владений – одна из проблем историографии.39 Но решение пробле-мы возможно, если рассмотреть вопрос с точки зрения общих закономерностей возник-новения государственных хозяйств в древнем мире. Некоторые исследователи считают, что эти царские владения (миякэ) возникли на основе храмовых («жреческих») «священных амбаров» и «священных полей» (на что может указывать и один из вариантов записи и перевода терминов «ми-якэ» и «ми-та»40), то есть прежнего коллективного фонда общины, ставшего собственностью правителя. Это очень хорошо прослеживается в функциях, выполняемых царским хозяйством: уро-жай с царских владений использовался для общественных нужд41 – в качестве страхово-го и резервного фонда (в 536 году это было подтверждено особым указом правителя, а в 567 году в период голода в бедствующие районы было доставлено зерно из соседних районов [Nihongi; XVI-П, 12; XIX, 58]42). То есть функции, которые ранее выполнял кол-лективный фонд общины, сохранялись за государственным хозяйством даже еще в VI веке н.э. Подобная ситуация существовала в древнем мире во всех древневосточных странах.43 По мнению М.В.Воробьева, инициатива и право создания «миякэ» целиком нахо-дились в руках монарха. Такие владения создавались на целине, на конфискованных или подаренных угодьях.44 Этот же ученый отмечает, что только правитель создавал миякэ и распоряжался ими. В «Нихон-сёки» (в 11-м свитке «Нинтоку») упоминается указ Икумэ (Суйнина), по которому «царские поля и амбары Ямато» (Ямато-но мита оёби миякэ – под «Ямато» можно понимать, судя по иероглифу «Ва / Ямато», а также трактовке М.В. Воробьева – государство Ямато45) считались владением только правящего монарха и ни-кого более, даже не сына правителя [Нихон-сёки, св. 11-и, Нинтоку; Nihongi, XJ.,3]46. Но «царские владения» могли управляться членами царского клана47, принцами или други-ми знатными людьми48. Так в правление Икумэ упоминается Тадзима-мори, ставший ос-нователем клана «Миякэ-но мурадзи», который, по мнению Б.Х.Чемберлэйна и В.Астона, был кланом «управляющих императорскими зернохранилищами (амбарами)», может быть, какой-нибудь определенной местности49 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 99-й год пр., Nihongi, VI, 27; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXTV]. Наоки Кодзирō на основе анализа текстов источников выделяет два вида миякэ по признаку управления: 1) миякэ, находившиеся под управлением местных знатных кланов; 2) миякэ, находившиеся под управлением присылаемых из центра чиновников (служилых людей).50 Как правило, как отмечает Варге Ларе, «миякэ» управлялись высшими должност-ными лицами, назначаемыми двором Ямато, с рангом «томо-но мияцуко» («управляю-щий корпорацией»)51, видимо, по причине того, что этому чиновнику нужно было руко-водить и рабочей силой (табэ – «земледельческими корпорациями») данного «царского владения». М.В.Воробьев считает, что. возможно, с этими владениями были связаны ре-месленники (томо-бэ), содержавшиеся за счет урожаев с «царских полей» (такая ситуа-ция была в странах древнего Востока52), в обработке которых они также могли прини-мать участие; а также воины, расквартированные вокруг таких владений. На мысль от-носительно воинов в «миякэ» исследователей наводит уже первое упоминание о «миякэ» в деревне Кумэ. Само поселение Кумэ возникло в период правления Каму-ямато-иварэ-бико (Дзимму), когда к западу от горы Унэби (района резиденции и «фамильного клад-бища» первых правителей Ямато), на берегу реки осели воины клана О-кумэ (дружинни-ков Дзимму) [Нихон-сёки, св.3-й, Дзимму, 2-й год пр., Nihongi, Ш, 32]. Сам термин «ку-мэ», как указывает В.Астон, стал синонимом слова «воин»53. Поэтому В.Астон считает, что в Кумэ были расквартированы войска, и там же находились хранилища («миякэ») с зерном в качестве провианта для армии.54 Археологический материал подтверждает эти предположения: в районе царских владений всегда наблюдается скопление мелких кур-ганов. Эти курганы, по мнению ученых, принадлежали воинам, жившим в этих владени-ях и получавших здесь все необходимое: пищу, провиант, оружие55. Военное значение некоторых «миякэ» легко прослеживается по их расположению – они располагались на транспортных маршрутах, вблизи или внутри «вражеских» земель (чтобы оказывать давление на эти «сопротивляющиеся» территории), а также на территориях, перешедших в государственную собственность после поражения местных сил (в качестве «компенса-ции»)56. На военное значение «миякэ» указывают и варианты иероглифической записи этого термина в источниках (кит. тунь-цан – досл. "склад военного поселения" в «Ни-хон-сёки»; кит. тунь-чжай – досл. "дома / земельные участки военного поселения" в «Кодзики»57), где иероглиф «тунь» имеет значения «укреплять границы военными посе-лениями; стоять гарнизонами» и «военное поселение».58 Все исследователи указывают на тесную связь «царских зернохранилищ» («миякэ») с «царскими полями» (мита), так как, по мнению Н.И.Конрада, если существуют амба-ры, значит, должны существовать и поля, откуда свозится зерно. Следовательно, как считает Н.И.Конрад, можно говорить о существовании в этот период «царских полей» (мита)», несмотря на то, что “мита” впервые упоминаются позднее (при Ōтараси-хйко / Кэйко – конец 30-х - начало 40-х годов IV века испр. хрон.)59. Происхождение «мита» исследователи также связывают со «священными полями» (на что может указывать и сам термин «мита» – досл. "священное / императорское поле"), то есть с землями кол-лективного фонда общины.60 Но поздняя иероглифическая запись (кит. тунъ-тянь – досл. "поля военного поселения") может указывать на связь с военными поселениями. На это обращает внимание и Варгё Ларс, указывая, что в Китае в период империи Хань термин «тунь-тянь» означал земли, обрабатываемые воинами–колонистами в отдаленных (ок-раинных) землях для самообеспечения продуктами, так как снабжение их из централь-ных районов было невозможно61. Но, на мой взгляд, такая ситуация в Японии могла быть только в отдаленных окраинных землях. В освоенных районах, по общему мнению исследователей, в «миякэ» на «царских полях» трудились члены земледельческих кор-пораций (ma-бэ)62, под надсмотром должностных лиц (та-цукаса, или мита-но цукаса)63. Развитие царского (государственного) хозяйства в правление Икумэ (Суйнина) свя-зано и с возникновением такого института неполноправных свободных (яп. бэ, бэмин) как «минасиро» («царские именные кормильцы») и «микосиро» («царских потомков кормильцы»). Эти «кормильцы» были тесно связаны с «царскими полями» (мита) и «царскими амбарами» (миякэ).64 Впервые в источниках «кормильцы» упоминаются в связи с сыном Икумэ: Итоси-вакэ «вследствие того, что он не имел детей, сделал Ито-cu-бэ своей заменой»65 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXIX]. Но некоторые иссле-дователи подвергают сомнению это сообщение по причине «ранней хронологии».66 М.В. Воробьев считает, что «...вовсе отрицать существование кормильцев до VI века не при-ходится...»; «кормильцы, связанные как с именами царей, так и с названиями дворцов-храмов, это архаичная и довольно редкая категория, существовавшая до V века вклю-чительно...».67 Однако, если отказаться от искаженной хронологии "Нихон-сёки" и при-нять исправленную, то это событие будет вполне закономерным в ряду других свиде-тельств, так как, видимо, оно приходится на 30-е годы IV века [между 332-338 испр. хрон.]. Исследователи считают, что в связи с разрастанием дома правителей появилась не-обходимость в распределении «бэ» для содержания членов царской семьи, в том числе и бэминов–землепашцев, поэтому при Икумэ были созданы «микосиро-бэ» – из различных родов взяты люди, из них образованы новые «корпорации» (бэ) под властью дома прави-теля.68 На мой взгляд, требуется уточнение – данные «люди» изначально по положению являлись неполноправными свободными. По версии «Кодзики» «кормильцы» – это группы людей, которые создавались для увековечения имени знатного лица69 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, О, LXIX]. Ряд ис-следователей подвергают сомнению эту точку зрения, считая ее легендой, восходящей ко времени составления «Кодзики» на том основании, что «кормильцы» часто получали названия не от имен правителей и правительниц, а от названий дворца правителя, или местности.70 Но другие исследователи указывают, что забота о сохранении «навечно» имени рода относилась к числу важнейших в родоплеменных и раннеклассовых общест-вах.71 Поэтому к имени соответствующего лица или к названию резиденции добавлялся показатель корпорации – «бэ»72, в результате получалось название «кормильцев». В свя-зи с этим, на мой взгляд, в правление Икумэ упоминается еще одна корпорация «кор-мильцев», связанная с названием резиденции еще одного сына Икумэ – Инисики-но ири-бико, жившего во дворце (мия) Кахами в Тотори в провинции Идзумо: «...он жил в этом дворце (мия) и установил [корпорацию] Кахаками-бэ» [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXIX]. В «Нихон-сёки» термин «Кахами-бэ» употреблен по отношению к арсеналу мечей людей, хранившихся в храме Исоноками [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 22-23]. Кроме того, во время путешествия старшего сына Икумэ – Хомути-ваю, как со-общает "Кодзики", во всех местах, куда он прибывал, были установлены (с согласия Икумэ) корпорации Хомудзи-бэ [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXXII]. По мнению В.Астона название корпорации происходит от имени принца (Хомути, или Хомудзи).73 В"Нихон-сёки" в этом эпизоде употреблены имя Хому-цу вакэ и название корпорации Хому-цу-бэ [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.; Nihongi, VI, 13-14]. Корпорации «кормильцев» создавались двумя путями: (1) либо такая корпорация фор-мировалась заново, чаще всего из переселенцев (чужаков–неполноправных свободных); но иногда (2) из местного (завоеванного?) населения, и тогда такая корпорация становилась полностью царской (томо), во главе её стоял управляющий царской корпорацией (томо-но мияцуко); (3) либо существовавшая корпорация или группа людей, подчиненная местным властям или кланам, объявлялась «кормильцами», и тогда эта корпорация оставалась на по-печении управляющего владением куни (куни-но мияцуко), который и пересылал во дворец результаты труда корпорации.74 Категория «кормильцев» «минасиро» («царские именные кормильцы»), видимо, оста-валась непосредственно во владении монарха, а «микосиро» («царских потомков кормиль-цы») – закреплялись за членами царского дома75. Главной экономической задачей «кор-мильцев» было обеспечение их хозяев. Все налоги и подати с них поступали в пользу «вла-дельца имени»76. В связи с этим исследователи истолковывают иероглиф «сиро» (кит. дай – «вместо»; «из поколения в поколение»77) как «провиант; провиант для призрения, вспомо-ществования»78. Корпорации «кормильцев», как отмечает М.В.Воробьев, были тесно связаны с цар-ским кланом: их размер зависел от положения члена царского клана, после смерти владельца корпорацию делили между наследниками, даже гибель целой ветви клана не выводила кор-порацию за пределы владения царского клана в целом79. Кроме «та-бэ», «минасиро-бэ» и «микосиро-бэ» с государственным хозяйством были связаны и другие («простые») корпорации неполноправных свободных (бэ). В правление Икумэ упомянуты следующие корпорации: 10 корпораций арсенала в святилище Исонока-ми80; «тотори-бэ» («корпорация ловцов птиц»), управлять которыми был назначен Юкаха Тана, получивший наследственное клановое звание («кабанэ»), Тотори-но миякко («управ-ляющий ловцами птиц»)81; «тори-кахи-бэ» («корпорация кормильцев птиц»); «о-ю(в)э» и «вака-ю(в)э» («старшие и младшие купальщики») [Кодзики, П, LXXTJ; Nihongi, VI, 13-14; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.]. Помимо этого, в связи с царским погребальным (похоронным) обрядом (во время по-хорон «императрицы» Хибасу-химэ) были образованы очень интересные корпорации: «иси-ки-цукури («изготовителей каменных гробов») и «ханиси-бэ» (или хаси-бэ) [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXV; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 19-20]. «Нихон-сёки» сообщает, что, когда умер младший брат Икумэ с материнской стороны (что особо подчеркивается), по старой традиции (Икумэ назвал это «старым (древним) обычаем»; яп. .фуруй фŷ82) были собраны приближенные (кит. цзинь-сú83, камбун киндзюся84) умершего и погребены, стоя и живыми, вокруг курганной насыпи. В течение нескольких дней они не умирали, а плакали и стенали день и ночь. Наконец, они умерли и сгнили. Собаки и вороны, собравшись, сожрали их. Потрясенный этим зрели-щем, Икумэ приказал высшим сановникам придумать, как остановить этот древний, но плохой обычай85 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 28-й год пр.; Nihongi, VI, 18-19]. «Кодзи-ки» называет такой способ захоронения «хйто-гаки» (досл. «ограда из людей»)86 и гово-рит, что таким образом людей захоронили впервые вокруг могилы Ямато-хйко [Кодзи-ки, св.2-й, Судзин; Kojiki, II, LХIII]. Впервые, видимо, нужно понимать так: впервые захоронили живьем и стоя, закопав в землю по горло (то есть способом «хйто-гаки»)87; так как древнеяпонский обычай захоронения с умершим его рабов и слуг описывался ки-тайскими авторами еще в III веке н.э. (курган Бимиху, правительницы государства Нюй-ван-го на Северном Кюсю88[Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во89; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б(1а), 6 – 29а(6б), 1]90). Да и, по «Нихон-сёки», Икумэ настаивает на том, что это «древний обычай». Через некоторое время скончалась «главная жена» Икумэ – Хибасу-химэ Прави-тель решил не повторять печальный опыт предыдущих похорон. Выход был найден од-ним из приближенных – Номи-но сукунэ, который послал гонцов во владение Идзумо за сотней гончаров из корпорации «идзумо-куни-но хаси-бэ»91 (так же: ханиси-бэ, хасэ-бэ92, хани-бэ93), которые под руководством Номи-но сукунэ стали лепить глиняные фигурки людей, лошадей и другие фигурки, получившие название «ханива» (досл. «глиняные круги») или «татэмоно» (досл. «стоящие предметы»)94. Обрадованный правитель издал приказ, запрещавший хоронить людей вместе с их господином, и предписывающий ус-танавливать на могилах глиняные фигурки.95 В награду за заслуги Номи-но сукунэ полу-чил специальное место, где проводил обжиг ханива (др.-яп. катаси-токоро96); был на-значен правителем Икумэ заниматься делами хаси-бэ (досл. «ха(ни)си-бэ сйки»97); в свя-зи с этим Номи-но сукунэ получил наследственное клановое звание (кабанэ) – ха(ни)си-но оми. Кроме того, как можно предполагать из текста «Нихон-сёки», и на что указывает Н.И.Иофан, с этого времени пошла традиция, что ха(ни)си-бэ-но мурадзи, первопредком которых являлся Номи-но сукунэ, ведали (кит. чжу98) похоронами императоров" [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 20-21] Н.И.Иофан трактует функции ха(ни)-си-бэ-но мурадзи («кабанэ», которые, по её мнению получил Номи-но сукунэ ) как «надзирателей за могилами государей», связанных с жреческими должностями, так как специфика работы «ханиси-бэ» требовала специальной выучки, отличного знания тради-ции, канона, непосредственно связанных со священным ритуалом. Такое знание, как считает Н.И.Иофан, в те времена можно было получить только от жрецов; следовательно, корпорация («xaниcu-бэ» была тесно связана со жречеством и подчинена строгой регла-ментации Н.И.Иофан предполагает, что в корпорации «ханиси-бэ» объединялись перво-начально жрецы–скульпторы и находившаяся у них в подчинении группа ремесленни-ков101. На мой взгляд, подобные предположения вполне правомерны, так как в древневос-точных государствах очень часто жреческие функции совмещались с государственны-ми102. Некоторые исследователи подвергают сомнению сообщения источников о захоро-нениях людей со своим господином и версию «Нихон-сёки» о возникновении «хани-ва»103. Так, Г.Б.Навлицкая высказывает предположение, что это легенда китайского про-исхождения, так как находимые археологами «ханива», как правило, располагаются только снаружи курганов – рядами вокруг основания, а в Китае в погребениях глиняная пластика всегда находилась внутри курганов104. Кроме того, в Китае археологически за-свидетельствованы курганы – погребения правителей, в которых действительно найдены останки массовых человеческих и конских жертвоприношений. Позже эти жертвопри-ношения заменяются глиняными изображениями. А в Японии же, как указывает Г.Б. На-влицкая, погребения с человеческими жертвоприношениями вообще не обнаружены105. Другие исследователи более осторожны в своих суждениях. Например, Н.А.Иофан указывает, что «...появление погребальной пластики могло быть вызвано и влиянием континентальной культуры, хотя сходство при ближайшем рассмотрении оказывается чисто функциональным и сводится только к аналогичному назначению скульптуры... Характер и стиль ханива вполне оригинальны, так же как и техника изготовления»106. М.В.Воробьев добавляет: «обычай погребения вместе с умершим его челяди, появив-шийся в Китае и Корее, не имел в Японии широкого распространения и быстро исчез... система погребения вслед за умершим приняла в Японии особые формы, чаще всего вместе с покойником “добровольно” погребался только его родич. Но и этот обычай вы-звал сильное сопротивление, которое и привело к его отмене»107. Такикава Сэйдзиро приводит пример такого захоронения, обнаруженного в провинции Ямато, уезде Такаси, с богатым захоронением знатного человека в задней – круглой части кургана и созахо-ронением человека низкого статуса (раба, по мнению Такикава С.) с простым погребаль-ным инвентарем в передней – квадратной части кургана (типа дзэмпо-коэн-фун)108. Как отмечает Н.А.Иофан, археологические данные говорят, что «ханива» в виде цилиндров появляются в последней четверти Ш века н.э.109, самые ранние изображения «ханива» – дома (храм-жилище) датируются рубежом III-IV веков н.э.110, а изображения людей появляются лишь в V веке111 и широко распространяются в VII веке112 – в позд-ний курганный период. Поэтому, по мнению Н.А.Иофан, «легенда "Нихонги" о проис-хождении ханива, в которой говорится о замене людей глиняными фигурами, отражает более поздние представления. Возможно, что первоначально ханива не только являлись изображением людей, составляющих окружение погребенного вождя (свита, дружинни-ки, слуги), но и... как бы представляли священный ритуал, совершаемый жрецами, ими-тирующими небожителей. При внимательном рассмотрении мир ханива обнаруживает явную связь с синтоистской мифологией, зафиксированной в «Кодзики» и «Нихонги»113. В пользу данной точки зрения может говорить и материал источников. "Нихон-сёки" со-общает, что люди корпорации хаси-бэ, до того как Номи-но сукунэ получил задание де-лать ханива для императорских захоронений, проживали в Идзумо-но куни. То есть тра-диция изготовления ханива существовала задолго до правления Икумэ, что подтвержда-ет археологический материал, где самые ранние ханива в виде цилиндров, датируются концом III века н.э.114 Ханива, по мнению исследователей, развились из полых керамических столбиков–цилиндров, выполненных в технике вадзуми (наложения глиняных колец), в свою оче-редь произошедших, по мнению японского археолога Фумио Мики, от символических ритуальных сосудов без дна хадзи, продолжающих в период кофун (III-VII века) тради-ции керамического производства периода яёи (IV век до н.э. – III век н.э.). Размещение на поверхности погребального кургана (в отличие от китайского обычая располагать глиняные фигуры внутри захоронения) говорило о том, что ханива выполняли функции магической охраны, составляя символическую ограду с магическим табу вокруг холма, охраняя курган116 (часто в ханива делались отверстия для продевания соломовой веревки как символа границы священного места117). Это в значительной степени обусловило столбообразный характер основы и базы ханива.118 В первой половине IV века в связи с указом Икумэ, развитие пластики ханива получило дополнительный стимул, и в IV-VI веках данное искусство достигает исключительного многообразия мотивов (до несколь-ких тысяч): археологи обнаружили множество изображений воинов, жрецов, придвор-ных дам, слуг, земледельцев и животных (размером от 30 см до 1,5 м)119. Правила распо-ложения фигур были строго зафиксированы и соответствовали общей космогонической ориентации погребения170. То есть, можно предполагать, основываясь на различных данных, что «ханива» возникает в связи с формированием раннего синтоизма и его ритуала121 (изгородь с ма-гическим табу122) и складыванием курганной культуры в Центральной Японии («ханива» являлись непременным атрибутом курганных захоронений123). Кроме того, известный на Кюсю обычай созахоронения с господином в могильном кургане (Бимиху и сто рабов в «Вэй-чжи» [Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во124; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б (1а), 6 – 29а(6б), 1]) – в Центральной Японии принял более скромные размеры. Напри-мер, Н.Г.Мунро (с некоторым сомнением) приводит сведения об известных случаях, ко-гда главный курган («мисасаги») сопровождается рядом небольших могил125. М.В. Во-робьев считает, что, если этот обычай и существовал, то в качестве исключительного яв-ления126. При Икумэ, видимо, впервые при похоронах Ямато-хйко, был придуман и ис-пользован такой «варварский» метод «созахоронения» как «хйто-гаки», что и вызвало резкое неприятие его правителем, и запрет данного обычая. О том, что вышеуказанный обычай все же существовал и даже продолжал существовать и после запрета Икумэ, го-ворят последующие повторные запреты (например, при Котоку – см.: [Нихон-сёки, св.25-й, Котоку, 2-й год пр., 3-й месяц, 22-й день; Nihongi, XXV, 29]), на что обращают внимание исследователи127. Косвенным подтверждением возможности событий, описанных в «Нихон-сёки» в связи с возникновением «ханива», является историчность личности Номи-но сукунэ –главы ханиси-бэ. Подробные сведения о его смерти (которых нет в «Кодзики» и «Нихон-сёки») сохранились в местных источниках и были записаны в «Харима-фудоки»: «...в древнее время Номи-но сукунэ из рода гончаров ханиси, возвращаясь в провинцию Ид-зумо, остановился на ночлег на горном поле Кусакабэ; там он заболел и умер. Тогда из провинции Идзумо прибыло много людей, которые понесли его, сменяясь; из речных камней они сделали могильный курган... могильный курган назвали Идзумо-но хакая» [Харима-фудоки, уезд Иибо, горное поле Тати]. Идзумо-но хакая (досл. «усыпальница Идзумо») находится в гористом районе, западнее равнины Тати-но, где разбросано мно-го древних курганов периода кофун, один из которых называется Сукумодзука – он счи-тается местом погребения Номи-но сукунэ128. Развитие государственного хозяйства и рост численности его работников позволил правителям Ямато больше внимания уделить развитию ирригации – основе земледелия, являвшейся одной из основных функций государства на Древнем Востоке129. Так «Ни-хон-сёки» сообщает, что во второй половине своего правления Икумэ отправил в про-винцию Кавати принца Инисики вырыть два пруда130; два пруда было вырыто в провин-ции Ямато Кроме того, «в этом году приказано всем «куни» [гражданским общинам в составе Ямато – С.Д.] приступить к созданию прудов и каналов (кит. чи и гоу соответст-венно)131 в [количестве] свыше восьмисот [или: в большом количестве – С.Д.]. После этого земледелие (кит. нун) стало [государственным] делом (кит. ши; яп. кото)132. По этой причине общинники (кит. бай-син – досл. «сто родов»133) богатели. Поднебесная находилась в великом спокойствии»134 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 35-й год пр.; 10-й месяц; см.: Nihongi, VI, 22]. Исследователи подвергают сомнению столь крупную цифру: 800 прудов и кана-лов135. Но если принять во внимание замечание М.В.Воробьева, что «объемные (гидро-технические – С.Д.) работы оказались по плечу только царской власти»1'6 (как и везде на Востоке137), то в ведении территориальных общин («куни») оставались мелкие ирригаци-онные сооружения – видимо, этой «мелочи» и набралось свыше 800 сооружений. Поэтому, в силу масштабности гидротехнических работ, в Японии, так же как и во всех древневосточных государствах, развитие ирригационной системы, по точному за-мечанию М.В.Воробьева, было связано с созданием царских владений в различных рай-онах страны. А контроль за орошением (как и в Китае) стал считаться государственной функцией – заботой государя138. В правление Икумэ (правителя Суйнина) продолжались попытки расширения внешнеполитических связей. Так, «Нихон-сёки» сообщает: «сын вана. (правителя) Силла [по имени] Чхон-ильчханъ изъявил покорность (досл. «приехал и нашел приют»)» [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 3-й год пр., см.: Nihongi, VI,5]. Событие это произошло в са-мом начале правления Икумэ (традиц. 3-й г. пр.) [т.е. около 332 года испр. хрон.] |. Од¬на из версий, цитируемых в «Нихон-сёки», тут же, сообщает некоторые подробности: «Сначала Чхон-ильчханъ, сев на корабль, встал на якорь во владении (куни) Харима, [где он] жил в селении (мура) Сисаха». Сумэра-микото (правитель) послал в Харима двух своих людей узнать у Чхон-ильчханъа, кто он такой и откуда прибыл, на что Чхон-ильчханъ ответил: "Я (Ваш слуга) являюсь сыном владыки владения» (кор. кук-чу, яп. куни-нуси) [в] Силла". Услышав о том, что в Японии есть мудрый повелитель, Чхон-ильчханъ передал свое владение (кор. кук) своему младшему брату Чжи-ко и поехал в Японию с дарами [Нихон-сёки, св. 6-й, Суйнин, 3-й год пр.; см.: Nihongi, VI, 5-6]. Чхон-ильчханъу было дозволено или остаться на прежнем месте в Сисаха, или поселиться в Идэса на острове Авадзи (недалеко от совр. Осака); но Чхон-ильчханъ испросил разре-шение самому выбрать место жительства. От реки Удзи он проследовал на север через владение (купи) Оми и поселился в Тадзима (на побережье, обращенном к Корее). После этого гончары (кит. тао жэнъ; яп. уэ-хйто)139 из долины Катами в куни Оми стали «сйтаги-хйто» (кит. цзуньжэнь)140 Чхон-ильчханъа. М.В.Воробьев полагает, что эти гончары тоже были переселенцами из Кореи, прибывшими вместе с данным представи-телем правящей династии Силла141, на что могут указывать некоторые значения иерог-лифа “цзун”142. Большинство исследователей склоняются к мысли, что данное событие (прибытие Чхон-ильчханъа) имело место143. Японский ученый Мори К. полагает, что од-на из общин–государств Чинхана – Силла установила таким образом связи с Японией144. Тому, что человек по имени Чхон-ильчханъ прибыл именно из Силла, есть и другие под-тверждения. Первая часть его имени – «чхон» («небо») является хорошо известной ко-рейской фамилией145. Вторая часть («илъчханъ») – это, видимо, фонетическая запись од-ного из двух высших чинов Силла, введенных в 9-й год правления Юри-нисагыма (32 год н.э.) (система 17 рангов) [Самкук-саги, летописи Силла, Юри, 9-й год пр., 32 г.н.э.]146 (см. также: [Бэйши, гл.94, Ш Синьло147]). Первый чин в этой табели о рангах назывался «иболь-чхан», второй
28.
Корейский поход окинага-тараси-химэ (правительницы дзингу)
(публикация автора на scipeople)
Корейский поход окинага-тараси-химэ (правительницы дзингу)
(публикация автора на scipeople)
Суровень Д.А.
- Проблемы истории, филологии, культуры. Москва – Магнитогорск: Ин-т археологии РАН – МГПИ, 1998. Вып.5. С.160-167. , 1998
Сравнительный анализ материалов корейских и японских источников о походе японцев в южнокорейское государство Силла в 346 году, описанного в "Самкук-саги", а также под неправильной датой в "Нихон-сёки", "Кодзики" и других японских трудах
Сравнительный анализ материалов корейских и японских источников о походе японцев в южнокорейское государство Силла в 346 году, описанного в "Самкук-саги", а также под неправильной датой в "Нихон-сёки", "Кодзики" и других японских трудах
По материалам статьи: Суровень Д.А. КОРЕЙСКИЙ ПОХОД ОКИНАГА-ТАРАСИ-ХИМЭ (ПРАВИТЕЛЬНИЦЫ ДЗИНГУ) // // Проблемы истории, филологии, культуры. Москва–Магнитогорск: Ин-т археологии РАН–МГПИ, 1998. Вып. 5. С.160-167. Окинага-тараси-химэ (посмертное имя Дзингу), молодая супруга правителя Тараси-нака-цу хйко (посмертное имя Тюай), являлась потомком по женской линии корейского пе-реселенца в Тадзима (Ама-но Хибоко)1. Её фамильное имя "Окинага" ("долгодышащая") бы-ло связано с магией, сама Дзингу по традиции считалась главной колдуньей и по крови род-ственницей пра¬вящих домов Силла, Пэкче и Когурё (по мнению Танака Кацудзо и М.В.Воробьева)2. Вообще многие исследователи указывают на связь Дзингу с религией, считая ее "шаманкой" (жрицей)3. И по мнению Танака К. положение это обусловливалось представлениями древних японцев о том, что "императрица" (кйсаки)4 (т.е. главная жена правителя), обладала магической силой5, или, как я считаю, являлась верховной жрицей. В "Нихон-сёки" эта религиозная связь Дзингу проявилась в отношении культов богов местности Анато, от имени которых она предвещала поход в Корею. Причем эта связь ока-залась не чисто духовной, а имела материальную подоплеку: Дзингу от имени богов Анато потребовала от Тюая вернуть заливные рисовые поля "о-та" (досл. "великие поля"6), кото-рые ранее были переданы Тюаю – местным правителем Анато (Анато-но атаэ) по имени Хомутати. В древности главы территориальных общин (общин-государств) обычно высту-пали одновременно и верховными жрецами общинных культов7. Поэтому за требованиями Дзингу вернуть поля "о-та" стояли интересы жречества Анато (так как земли богов – это земли храмового хозяйства). В древности же функции жрецов общинных культов выполня-ли представители местной, общинной знати. То есть здесь можно предполагать наличие противоречий между общинной знатью и Тюаем – долгое время являвшимся правителем Анато; противоречия, которые закономерны для всех государств древнего мира8. Таким образом, против Тюая сложилась двойная оппозиция, возглавленная его женой и верховной жрицей Дзингу: 1) оппозиция центральной знати (придворной) во главе с Та-кэути-но сукунэ, требовавшая похода в Силла9, предпочитая более богатую Силла, обесси-ленную борьбой с Когурё, чем земли кумасо10; 2) оппозиция местной знати и жречества Анато, требовавших возвращения полей "о-та" из государственного сектора в храмовое хо-зяйство богов Анато. Связь Дзингу с культами Анато сохранилась и после ее прихода к вла-сти – после корейского похода правительница назначила главным жрецом (каннуси)11 богов Анато того самого Хомутати, Анато-но атаэ; а в селении Ямада в Анато было построено новое святилище богов Анато [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 15]. В этой ситуации шансы Тюая на то, чтобы сохранить власть, были невелики. Он ус-пел еще организовать поход против кумасо, но не очень удачный, да к тому же прерванный12 странной смертью Тюая, больше похожей на политическое убийство [Нихон-сёки, св.8-й, Тюай, 8-й год пр., 9-й месяц; 9-й год пр., 2-й месяц; Nihongi, VIII, 8; Кодзики, св.2-й, Тюай; Kojiki, II, XCVI; Jinno-shotoki, I, Chuai, 77]. Видимо, провал экспедиции против кумасо ре-шил его судьбу – оппозиция начала действовать. По источникам, смерть Тюая была следст-вием подчинения воле богов13 – по "Кодзики" он был умерщвлен еще при обсуждении во-проса о походе на Силла [Кодзики, св.2-й, Тюай; Kojiki, II, XCVI], по "Нихон-сёки" – после провала операции против кумасо он «внезапно заболел и умер» (в 52 года) (по другой вер-сии, цитируемой в "Нихон-сёки" – Тюай убит стрелой ("скоропостижно умер") в сражении с кумасо14) [Нихон-сёки, св.8-й, Тюай, 9-й год пр., 2-й месяц, 5-й день; Nihongi, VIII, 8; IX, 2, 14], т.е. нигде впрямую не говорится об убийстве Тюая. Но исследователей очень насторо-жили обстоятельства, связанные с его смертью. Видимо, главные участники заговора – Дзингу и "ō-оми" Такэути-но сукунэ. Они запретили траур по правителю и не позволили, чтобы кто-нибудь в стране узнал о смерти Тюая. Сам "о-оми" вместе с главами четырех влиятельных кланов (Накатоми, О-мива, Мононобэ и Отомо в ранге "мурадзи" и "кими"), видимо, тоже участников заговора, по приказу Дзингу составили нечто типа "тайного выс-шего совета" по управлению. Тело Тюая Такэути-но сукунэ из Касихи тайно вывез по морю на корабле в Анато, где тайно же и захоронил [Нихон-сёки, св.8-й, 9-й год пр. Тюая]. Власть оказалась в руках юной и тщеславной правительницы. Естественно, при таких обстоятельствах, большинство исследователей склонилось в пользу версии насильственного отстранения Тюая от власти. М.В.Воробьев считает, что эти события являются "глухими отзвуками борьбы за престол при воцарении Дзингу"15, Н.И.Конрад прямо заявляет, что это было убийство16, а А.Л.Садлер добавляет: смерть Тюая – дело рук Такэути-но сукунэ17. И действительно, по "Кодзики", "о-оми", перед тем как на-чать действовать, ему потребовалось совершить "великие жертвоприношения" и выполнить "великое очищение" (о-хараэ) – видимо, чтобы очиститься от скверны убийства [Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVII]. После смерти Тюая началась подготовка к походу на Силла18. И в этот период наибо-лее ярко проявился характер власти Дзингу как верховной жрицы (так как она в это время не могла выступать как правительница – ведь "официально" Тюай был "жив"): она строит свя-тилища, устраивает моления, воспрошает богов, приносит жертвы богам (причем всем богам – Небес и Земли, т.е. богам всех общин Ямато). В Хидзэн она создает "поля богов"19, т.е. храмовое хозяйство; причем здесь она действует как и любой другой древневосточный пра-витель, создавая систему ирригации этих полей, для чего был выкопан магистральный канал "Сакута" [ Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюай, 2-й и 4-й месяцы; Nihongi, IX, 2-5]. Как указывает М.В.Воробьев, в связи с подготовкой к походу на Силла, опять возник вопрос о покорении кумасо20, видимо, для того, чтобы обеспечить надежный тыл войскам Ямато, которые следовали в Корею через Кюсю. Поэтому Дзингу пришлось завершать дело, начатое еще Тюаем. Войска правительницы действовали на двух направлениях, главное на-правление возглавила сама Дзингу. В конечном итоге кумасо и цутигумо (в Тикуго) были подчинены. Но в "Нихон-сёки" есть один важный момент – в ходе военной операции Дзингу захватила округ Ямато21 в Тикуго (может быть, прежнюю резиденцию правительниц Ематай – Нюй-ван-го), где она убила местную правительницу Табура-цу химэ22, "цутикумо" по про-исхождению, а ее старшего брата (соправителя [?]) Нацуха вместе с его армией обратила в бегство [Nihongi, IX, 3-5]. Как отмечает Мураяма Кэндзи, в одном из старых сочинений про-винции Тикуго – "Нантику-мэйран"23 ("Ясный обзор юга Тику[го]", 2-я пол. XVIII века) со-общается, что ее могила (Табура-цу химэ) находится рядом с входными воротами синтоист-ского святилища Оимацу, в большом кургане городка Сэтака24. После этого похода, как отмечают исследователи, упоминания о стране и народе ку-масо совершенно исчезают из древних японских хроник (высказывается предположение, что после подчинения кумасо Ямато их перестали называть по местности, а стали называть соб-ственным именем этого народа – "хаято", которое встречается в записях VI-VIII веков25). Возможно, что после захвата округа Ямато в Тикуго (прежнего центра объединения вадзин III века), сопротивление было сломлено26, так как был покорен, как можно предполагать, ру-ководящий центр сопротивления вадзин ("цутикумо") в Северном Кюсю. Далее, если судить по "Хидзэн-фудоки", Дзингу на кораблях, двигаясь вдоль западно-го побережья Кюсю [Хидзэн-фудоки, уезд Соноки, село Сука], прибыла в округ Мацура [Хидзэн-фудоки, уезд Мацура; Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 4-й месяц; Ni-hongi, IX, 4-5; Kojiki, II, XCIX], где занималась храмовым хозяйством и ирригацией, а после (через Афука / Ока и Томо) вернулась во дворец Касихи на Кюсю (в Цукуси) [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 4-й месяц; Nihongi, IX, 5; Хидзэн-фудоки, уезд Мацура, почтовый двор Афука; почтовый двор Томо]. После этого "Нихон-сёки" замолкает, и шесть месяцев покрыты молчанием. Но, к счастью, местные источники провинции Харима сохранили кое-какие сведения – и самый главный вывод из этого материала: эти шесть месяцев Дзингу провела в Центральной Япо-нии, ведя подготовку к своему знаменитому походу в Силла. В отношении датировки данного события среди исследователей было много споров. Уже в период с конца XIX века ученые обратили внимание на то, что в "Нихон-сёки" в раз-деле "Дзингŷ-ки" содержится материал о Корее, относящийся ко второй половине IV века. Выяснилось, что расхождение между японскими и корейскими источниками составляет два полных шестидесяти¬летних цикла в 120 лет, что позволило уверенно датировать 46-й – 69-й года правления Дзингу 366-389 годами н.э27. Оставалась проблема датировки похода в Сил-ла, т.к. традиционная дата (200 г. н.э.) не укладывалась в закономерность "прибавленных двух циклов" (60х2=120 лет). Тогда исследователями был предложен 346 год, в который произошло первое с конца III века н.э. (да еще к тому же очень крупное) вторжение японцев в Силла28. После того, как в ходе моих исследований мне удалось обнаружить вызванное реформой календаря Кэйко смещение цикла на 26 лет, то дата 346 года полностью подтвер-дилась (200+60x2+26=346 год н.э.). Исследователи в качестве причины корейского похода Дзингу называют стремление правителей Ямато объединить под своей властью не только Северный Кюсю, о и часть тер-ритории Кореи, которая традиционно находилась в тесной связи с Японским архипелагом в пределах единой культурно-географической и этнической зон29. Но был и еще один момент: "Самкук-саги" в качестве повода для войны 346 года называет отказ правителя Силла Хыль(Хыр)хэ-вана прислать в 344 году невесту в Японию, что, естественно, было сильней-шим оскорблением и жесточайшим унижением для японского двора, в результате чего, во 2-м месяце 345 года, "ван Вэ" (правитель Японии, можно предполагать, что это был Тюай) прислал письмо о разрыве отношений с Силла, а в 346 году – произошло мощное, многочис-ленное вторжение [Самкук-саги, летописи Силла, Хыльхэ, 35-й, 36-й, 37-й года пр.; (344, 345, 346 годы)]. Что здесь примечательного: письмо о разрыве отношений с Силла из Япо-нии пришло во 2-м месяце 345 года, а в 9-й месяц 8-го года правления [испр. хрон. 345 г.] Дзингу на военном совете предложила вместо похода на кумасо совершить поход в богатую Силла, который состоялся в 10-й – 12-й месяцы 9-го года правления Тюая [346 испр. хрон.], что хронологически совпадает со сведениями корейских ис¬точников. Видимо, японские ис-точники намеренно умалчивали о столь позорном для двора Яма-то факте, как отказ при-слать невесту. Но, тем не менее, кое-что все-таки в источники попало; а именно: Дзингу не просто желает совершить поход в Силла, а намерена "покарать" (формулировки "Кодзики", "Нихон-сёки" и "фудоки") Силла; она, если можно так выразиться, просто фанатично "ки-пит" ненавистью к Силла. Почему? Ответ может быть прост – "оскорбление 344 года". Наконец, завершив приготовления в Центральной Японии (как можно судить по ма-териалам "Харима-фудоки"), сев на корабли (видимо, в Нанива), участники похода отправи-лись на Кюсю. "Харима-фудоки" сохранила описание этой процессии (отсутствующие в других источниках): "Этой [красной – С.Д.] краской выкрасили священные копья и постави-ли их на носу и на корме царских судов, покрасили борта судов и окрасили одежду воинов, а также, подмешав краску, окрасили морскую воду..." – все это должно было принести удачу походу [Фрагмент "Харима-фудоки" Нихоцу-химэ из "Сяку-нихонги", кн.11]30; с этой же це-лью статуя корейского бога мореплавания (у корейских переселенцев в Идзумо) Идатэ (кор. Итхэтэ) (31) стояла ...на носу корабля царицы Окинага-тараси-химэ, когда она переплывала море, чтобы усмирить страну Кара" [Харима-фудоки, уезд Сикама, село Идатэ]. По данным "фудоки" можно проследить и маршрут движения участников похода – из Нанива они прибыли на северную оконечность острова Авадзи [Харима-фудоки, уезд Саё, село Накацува], затем в устье реки Удзу (ок. совр. г. Химэдзи) корабли останавливались на ночлег [Харима-фудоки, уезд Иибо, река Удзу; переправа Укуси], а там суда пришлось та-щить волоком, т.к. дул встречный ветер; и для этой цели на основе трудовой обязанности было собрано большое количество общинников (волок Фунагоси, ок. совр. г. Мицу) [Хари-ма-фудоки, уезд Иибо, переправа Усуки]. Перетащив суда, участники похода остались на ночлег в гавани Ми (совр. г. Мицу), а когда они опять двинулись на запад, то "...кормщики царских судов говорили: «Когда же (ицука) мы снова вернемся на землю, которую видим сейчас?» [Харима-фудоки, уезд И ибо, переправа Ми; деревня Иду]. В 9-м месяце экспеди-ция наконец-то добралась до Северного Кюсю (где-то в районе Ито), и "было приказано всем владениям (куни) собирать корабли (флот) [и] тренироваться [в использовании] оружия и доспехов"32 [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 6]. Одновременно, пока шло формирование флота и войска (ополчения общинников в том числе) в сторону Ко-реи были отправлены разведчики, чтобы выяснить морские пути [Нихон-сёки, св.9-й, Дзин-гу. 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 7]. Когда все приготовления были завершены, армия на ко-раблях проследовала, с остановкой на острове Сига около Ито (по "Тикудзэн-фудоки")33, на острова Цусима, где войско сосредоточилось перед последним броском в Силла. Наконец, в 10-й месяц, 3-й день, когда установился попутный ветер, вся эта армада выступила в сторо-ну побережья Кореи (в районе Кимхэ–Пусан) и начались военные действия [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр., Тюая; 9-й и 10-й месяцы] под руководством находившейся на 7-м месяце беременности Дзингу34 [Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVII]. О ходе военных действий ни "Нихон-сёки", ни "Кодзики" ничего не сообщают. Оба источника говорят лишь, что "испуганный и трепещущий" ван Силла капитулировал, передал Дзингу карты страны и кадастровые записи населения и поклялся быть корпорацией фуражиров, и в качестве дани поставлять в Японию лошадей и ежегодно присылать полные корабли подношений, включая рабов обоего пола35. Дзингу опечатала правительственные склады, забрала карты, регистра-ционные записи и официальные документы36. Ван Силла тут же нагрузил 80 кораблей золота, серебра и тканей37 и вместе с этой данью отправил в Японию в качестве заложника "канки" 4-го ранга (пхачин) по имени Ми-чи-ки-чжи38. Вани Пэкче и Когурё, прослышав, что случи-лось с Силла, подчинились Ямато39, признали себя "западными приграничными террито-риями" Ямато и передали Дзингу карты и регистрационные записи (что, как указывает М.В.Воробьев, в дальневосточной дипломатии было равнозначно выдаче ключей от города в Европе40), обещали присылать дань. После этого Дзингу создала "внутреннюю казну" (кит. нэй-гуань цзя; др.-яп. ути-миякэ)41 в Самхан, и отбыла назад на Кюсю [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 9-12; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVIII] с пленными и добычей42. Исследователей давно настораживала та информация, которая сообщалась в японских источниках по поводу результатов похода Дзингу. И первое, что бросалось им в глаза – лег-кость подчинения всей (!) Кореи. Второе: несмотря на то, что, как заявляла Дзингу, она за-крепила свое копье над воротами дворца правителя Силла и полностью подчинила его стра-ну, она не знала, как его правильно зовут, т.к. в "Нихон-сёки" он назван Пхаса-микын43 (Пхаса-нисагын, 80-112 годы н.э.), который даже по традиционной хронологии в 200 году н.э. не правил (в это время там правил Нэхэ-ван, 196-229 годы). В-третьих, когда в 46 году правления Дзингу ван Пэкче пожелал отправить посольство в Японию, никто из мелких пра-вителей в Южной Корее не знал дороги на Японские острова, хотя они слышали о том, что эта страна существует44 [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 46-й год пр.; Nihongi, IX, 25-26]. Но до второй мировой войны официальная японская историография мало обращала внимания на такие детали. После второй мировой войны ситуация резко изменилась – как в самой Японии, так и в Корее (и Северной, и Южной), где ощущение ущемленного нацио-нального самосознания корейцев привело к тому, что корейские исследователи подвергли острой критике сообщения японских источников о походе Дзингу, вплоть до того, что часть корейских историков вообще отказались признать реальность данного события на том осно-вании, что в корейских источниках под 200 годом н.э. нет никаких сообщений даже о набе-гах японцев на полуостров45. И, действительно, это так. В ходе общего пересмотра хронологии "Нихон-сёки" (на основе сопоставления мате-риалов корейских и японских источников) исследователями был предложен 346 год – год крупного вторжения японцев в Силла46. И как я уже говорил, эта дата нашла подтверждение в связи с обнаружением мной сдвига 60-летнего цикла на 26 лет в хронологии "Нихон-сёки" (после реформы летоисчисления Кэйко) в дополнение к уже известному с конца XIX века смещению японских датировок второй половины IV века н.э. на два полных цикла в 120 лет. И если проанализировать сообщение "Самкук-саги" о вторжении 346 года, то обнаруживает-ся кое-какие параллели с информацией "Нихон-сёки" и "Кодзики". Из "Кодзики" и "Нихон-сёки" известно, что сначала японцы достигли побережья (и, видимо, там первоначально и действовали) [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 10-й месяц; Nihongi, IX, 9; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVIII]. "Самкук-саги" сооб-щает: "Внезапно пришли войска Вэ на остров Пхундо и начали ограбление домов окраинно-го населения..." [Самкук-саги, летописи Силла, Хыльхэ, 37-й год пр.(346 г.)]. Далее, "Кодзи-ки" и "Нихон-сёки" сообщают, что корабли японцев с приливной волной, видимо, по реке (может быть, Нактонган [?]), проследовали во внутренние районы и, в конечном итоге, ока-зались в столице (где Дзингу, якобы, водрузила свое копье на воротах правителя). Сравним с "Самкук-саги": "...а, затем [японцы - С.Д.] продвинувшись дальше, окружили [столицу – С.Д.] Кымсон и быстро приступили к атаке. Ван [Силла – С.Д.] хотел вывести войска и всту-пить с ними в сражение, но ибольчхан Кансе сказал: «Враги пришли издалека, поэтому трудно противостоять их натиску, и для ослабления его лучше будет подождать, когда охла-деет порыв их войск». Ван согласился с этим и [велел] крепко запереть ворота и не делать вылазки. Когда истощилось продовольствие и враг собирался отступить, [ван] приказал Кансе взять сильную конницу, чтобы ударить им вслед и отогнать их" [Самкук-саги, лето-писи Силла, Хыльхэ, 37-й год пр. (346 г.)]. "Самкук-саги" не сообщает, чем закончилась опе-рация Кансе, но, видимо, ничего крупного он не добился, в противном случае наверняка бы-ла бы победная реляция. Итак, при сравнении японских и корейских источников обнаруживается сходство в некото¬рых деталях, но они полностью расходятся в оценке результатов похода, которые по "Самкук-саги" можно оценить как "ничью": т.е. японцы на первом этапе владели военной инициативой, видимо, добыли богатую добычу, но с ходу штурмом столицу взять не смогли (видимо, еще не хватало опыта в подобных ситуациях), а когда закончился провиант, сняли осаду и ушли в Японию, увезя с собой все, что они сумели добыть. Кроме того, может быть ещё одна причина отхода японцев – Дзингу должна была рожать. Все события, описанные в "Самкук-саги", вполне укладываются в те два месяца, ко-торые отводит "Нихон-сёки" для похода Дзингу. Вполне может быть, что в ходе операции какие-нибудь местные владетели Южной Кореи (и Силла) и подчинились на первом этапе похода власти завоевателей и принесли дань. Добычу, привезенную с собой из Кореи, впол-не можно было представить "данью вана Силла на 80-ти кораблях". Но возникает вопрос, почему участникам похода (и прежде всего Дзингу) понадобилось скрывать и искажать кое-какие события этой войны и представлять "ничейный" исход операции как славную победу японского оружия? Ответ может быть только один: это нужно было для внутренней полити-ки. Дзингу, убившая мужа (и скрывшая это) для того, чтобы подтвердить свои притязания на власть в Ямато, должна была вернуться из похода только в ореоле "славной и могуществен-ной победительницы" – даже не Силла, а всех трех корейских государств: Силла, Пэкче и Когурё. Поэтому в Ямато этот поход и был представлен в том образе, в каком его желали видеть сторонники Дзингу. Ну, а, соответственно, потом эта искаженная информация попала в японские источники, в том числе в "Кодзики" и "Нихон-сёки". Вернувшись из похода, 14-го дня, 12-го месяца года "каноэ-тацу" (17-й год цикла) [испр. хрон. 346 г.], на Цукуси в местности Уми Дзингу разрешилась от бремени, дав рож-дение будущему правителю Ямато по имени Хомуда (Одзин) [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 12-й месяц; св.10-й , Одзин; Nihongi, IX, 12; X, 1; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVIII; см.: Хитати-фудоки, уезд Убараки]. После того как молодая мать по окончании родов набралась сил, во 2-й месяц года "каното-ми" (18-й год цикла) [испр. хрон. 347 год] она вместе с представителями высшей знати и служилыми людьми (чиновниками) вернулась во дворец Тоёра в Анато. После рож-дения ребенка, который считался сыном Тюая, права на трон переходили его первенцу, а са-ма Дзингу получала возможность стать регентом при малолетнем наследнике. Поэтому бо-лее скрывать смерть Тюая не было смысла, да и, видимо, было невозможно, и по этой при-чине тайно захороненные останки Тюая были перевезены в Харима, где их предполагалось перезахоронить в царском кургане в провинции Харима у Акаси – этот "мисасаги" хорошо известен археологам и достаточно основательно ими исследован47. [Нихон-сёки, св. 9-й, Дзингу, 1-й год пр., 2-й месяц.; Nihongi, IX, 15-16; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, С; см.: Харима-фудоки, уезд Инами, гора Ихо]. Но борьба Дзингу (правительницы Окинага-тараси-химэ) за власть только начиналась. I. ИСТОЧНИКИ: 1. Кодзики: Записи о деяниях древности. Свиток 1-й. СПб.: Шар, 1994. Т.I. – 314 с. 2. Кодзики: Записи о деяниях древности. Свитки 2-й и 3-й. СПб.: Шар, 1994. Т.II. – 250 с. 3. Самкук-саги, летописи Силла // Ким Бусик. Самкук-саги. М.,1959. T.I. 4. Харима-фудоки // Древние фудоки. М.:Наука,1969. С.67-112. 5. Хидзэн-фудоки //Древние фудоки. М.:Наука,1969. С.127-147. 6. Kojiki // The Kojiki: Records of ancient matters / Transl. by B.H.Chamberlain. Tokyo, 1982. – 428 p. with adds. 7. Nihongi: Chronicles of Japan from the earliest times to A.D.697 / Transl. by W.G.Aston. Lon-don, 1956. Part I. – 407 p.; Part II. – 444 p. 8. Jinno-shotoki // Kitabatake Chikafusa. A Chronicle of Gods and sovereigns: Jinno-shotoki / Trarisl. by Paul Varley. New York, 1980. ИСТОЧНИКИ НА ДРЕВНЕЯПОНСКОМ И ДРЕВНЕКОРЕЙСКОМ ЯЗЫКАХ (на вэньяне): 9. Кодзики, св. 1-й, св.2-й // Кодзики. Токио, 1968. Т.I, II. 10. Нихон-сёки, св.8-й, св.9-й // Кокуси-тайкэй. Токио,1957. Т.I. Ч.1. 11 .Самкук-саги, Силлаги // Ким Бусик. Самкук-саги. М., 1959. T.I. ПРИМЕЧАНИЯ: 1 .Tanaka К. A Treatise on the tradition of Empress Jingo // Токусима-дайгаку. 1967, №16. P.1; Sadler A.L. A short history of Japan. Sydney–London, 1946. P.28; Конрад Н.И. Япония: народ и государство. Пг., 1923. С.63; Воробьев М.В. Япония в III-VII веках. М.: Наука, 1980. С.110. 2. Воробьев М.В. Указ. соч. С.110; Tanaka К. Op.cit. P.1. З. Воробьев М.В. Указ. соч. С.95; Игнатович А.Н. Буддизм в Японии. М.: Наука, 1987. С.52. 4. др.-яп. кйсаки, кит. хоу – императрица; ср.: кит. хоу-фэй – императрица и вторые (второ-степенные) жены императора. – Большой китайско-русский словарь. М.: Наука, 1983. T.III. C.437, 438. (далее: БКРС). 5. Tanaka К. Op.cit. P.1. 6. яп. ō – "великий", яп. та – "поле (рисовое заливное поле)". 7. См.: История древнего мира. М.: Наука, 1982-1983, 1989-1990. Кн.1-3. 8. Шилюк Н.Ф. История древнего мира: древний Восток. Свердловск, 1991. С.48-49. 9. Sadler A.L. Op.cit. P.28-29. \О.Конрад Н.И. Древняя история Японии// Избранные труды: история. М.: Наука, 1974. С.38; Sadler A.L. Op.cit. P.28. 11. яп. каннуси – досл. "божественный хозяин, хозяин божеств". 12. Конрад Н.И. Указ. соч. С.38. 13. Навлицкая Г.Б. Осака. М.: Наука, 1983. С.23. 14. Sadler A.L. Op.cit. P.28-29. 15. Воробьев М.В. Указ. соч. С.111. 16. Конрад Н.И. Указ. соч. С.38. 17. Sadler A.L. Op.cit. P.28. 18. Конрад Н.И. Указ. соч. С.38. 19. яп. ками-но та – досл. "поле бога, священное поле". 20. Воробьев М.В. Указ. соч. С. 107. 21. досл. "горные ворота", пишется другими иероглифами, нежели название государства Ямато. 22. Возможно, Табура-цу химэ была преемницей правительниц Ематай III века н.э. 23. Мураяма К. Дарэ-ни-мо какэнакатта Яматай-коку. Токио, 1980. С.102. 24.Тамже. С.102-103. 25. Древние фудоки. М.: Наука, 1969. С.177. 26. См.: Конрад Н.И. Указ. соч. С.37. 27. Хасимото М. Тоё-си-дзё-ёри митару нихон-дзё-ко-си-кэнкю. Токио, 1956. С.635-636; Во-робьев М.В. Указ. соч. С.27; Young J. The location of Yamatai. Baltimore, 1958. P.95; 96, table 2. 28. Kidder J.E. Japan before Buddhism. New York, 1959. P. 139; Иофан Н.А. Культура древней Японии. М.: Наука, 1974. С.24; Конрад Н.И. Указ. соч. С.38, 37; Воробьев М.В. Указ. соч. С.110, 24. 29. Конрад Н.И. Япония: народ и государство. С.62-63; Иофан Н.А. Указ. соч. С.23-24; Во-робьев М.В. Указ. соч. С.110. 30. Цит. по: Древние фудоки. С.110. 31. Там же. С. 185, прим. 17. 32. Нихон-сёки. Токио, 1957. T.I. Ч.1. С.245. 33. Нихон-синси. Токио, 1962. С.98. 34. Воробьев М.В. Указ. соч. С.110. 35. яп. мимумакахи-бэ – "корпорация фуражиров". – Нихон-сёки. T.I. Ч.1. С.247; см.: Во-робьев М.В. Некоторые формы зависимости в древней Японии // Проблемы социальных от-ношений и форм зависимости на Древнем Востоке. М.: Наука, 1984. С.244; Воробьев М.В. Япония в III-VII веках. С.110; Конрад Н.И. Древняя история Японии. С.38. 36. кит. фуку – "казённые склады". – БКРС. Т.Ш. С.29; кит. вэньшу – досл. "официальный документ, казенная бумага". – Там же. T.IV. С.60. 37. Конрад Н.И. Древняя история Японии. С.39. 38. См.: Nihongi. Part I. P.231, note 4. 39. См.: Воробьев М.В. Япония в III-VII веках. С.110. 40. Там же. С.41. 41. кит. гуаньцзя – "казна". – БКРС. Т.II. С.744; В.Астон перевёл этот термин как "interior governments". – См.: Nihongi. Part I. P.232; см.: Конрад Н.И. Указ. соч. С.39. 42. Воробьев М.В. Указ. соч. С.110; см.: Конрад Н.И. Япония: народ и государство. С.62. 43. См.: Nihongi. Part I. P.231, note 4. 44. Воробьев М.В. Указ. соч. С.35. 45. Там же. С.110; Миура Ё. Хадака нихон-си. Токио, 1958. С.152. 46. См. прим. 28. 47. См.: Nihongi. Part I. P.236, note 1; Мацумото С. Сэйтё-цуси. Токио, 1977. С.270.
По материалам статьи: Суровень Д.А. КОРЕЙСКИЙ ПОХОД ОКИНАГА-ТАРАСИ-ХИМЭ (ПРАВИТЕЛЬНИЦЫ ДЗИНГУ) // // Проблемы истории, филологии, культуры. Москва–Магнитогорск: Ин-т археологии РАН–МГПИ, 1998. Вып. 5. С.160-167. Окинага-тараси-химэ (посмертное имя Дзингу), молодая супруга правителя Тараси-нака-цу хйко (посмертное имя Тюай), являлась потомком по женской линии корейского пе-реселенца в Тадзима (Ама-но Хибоко)1. Её фамильное имя "Окинага" ("долгодышащая") бы-ло связано с магией, сама Дзингу по традиции считалась главной колдуньей и по крови род-ственницей пра¬вящих домов Силла, Пэкче и Когурё (по мнению Танака Кацудзо и М.В.Воробьева)2. Вообще многие исследователи указывают на связь Дзингу с религией, считая ее "шаманкой" (жрицей)3. И по мнению Танака К. положение это обусловливалось представлениями древних японцев о том, что "императрица" (кйсаки)4 (т.е. главная жена правителя), обладала магической силой5, или, как я считаю, являлась верховной жрицей. В "Нихон-сёки" эта религиозная связь Дзингу проявилась в отношении культов богов местности Анато, от имени которых она предвещала поход в Корею. Причем эта связь ока-залась не чисто духовной, а имела материальную подоплеку: Дзингу от имени богов Анато потребовала от Тюая вернуть заливные рисовые поля "о-та" (досл. "великие поля"6), кото-рые ранее были переданы Тюаю – местным правителем Анато (Анато-но атаэ) по имени Хомутати. В древности главы территориальных общин (общин-государств) обычно высту-пали одновременно и верховными жрецами общинных культов7. Поэтому за требованиями Дзингу вернуть поля "о-та" стояли интересы жречества Анато (так как земли богов – это земли храмового хозяйства). В древности же функции жрецов общинных культов выполня-ли представители местной, общинной знати. То есть здесь можно предполагать наличие противоречий между общинной знатью и Тюаем – долгое время являвшимся правителем Анато; противоречия, которые закономерны для всех государств древнего мира8. Таким образом, против Тюая сложилась двойная оппозиция, возглавленная его женой и верховной жрицей Дзингу: 1) оппозиция центральной знати (придворной) во главе с Та-кэути-но сукунэ, требовавшая похода в Силла9, предпочитая более богатую Силла, обесси-ленную борьбой с Когурё, чем земли кумасо10; 2) оппозиция местной знати и жречества Анато, требовавших возвращения полей "о-та" из государственного сектора в храмовое хо-зяйство богов Анато. Связь Дзингу с культами Анато сохранилась и после ее прихода к вла-сти – после корейского похода правительница назначила главным жрецом (каннуси)11 богов Анато того самого Хомутати, Анато-но атаэ; а в селении Ямада в Анато было построено новое святилище богов Анато [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 15]. В этой ситуации шансы Тюая на то, чтобы сохранить власть, были невелики. Он ус-пел еще организовать поход против кумасо, но не очень удачный, да к тому же прерванный12 странной смертью Тюая, больше похожей на политическое убийство [Нихон-сёки, св.8-й, Тюай, 8-й год пр., 9-й месяц; 9-й год пр., 2-й месяц; Nihongi, VIII, 8; Кодзики, св.2-й, Тюай; Kojiki, II, XCVI; Jinno-shotoki, I, Chuai, 77]. Видимо, провал экспедиции против кумасо ре-шил его судьбу – оппозиция начала действовать. По источникам, смерть Тюая была следст-вием подчинения воле богов13 – по "Кодзики" он был умерщвлен еще при обсуждении во-проса о походе на Силла [Кодзики, св.2-й, Тюай; Kojiki, II, XCVI], по "Нихон-сёки" – после провала операции против кумасо он «внезапно заболел и умер» (в 52 года) (по другой вер-сии, цитируемой в "Нихон-сёки" – Тюай убит стрелой ("скоропостижно умер") в сражении с кумасо14) [Нихон-сёки, св.8-й, Тюай, 9-й год пр., 2-й месяц, 5-й день; Nihongi, VIII, 8; IX, 2, 14], т.е. нигде впрямую не говорится об убийстве Тюая. Но исследователей очень насторо-жили обстоятельства, связанные с его смертью. Видимо, главные участники заговора – Дзингу и "ō-оми" Такэути-но сукунэ. Они запретили траур по правителю и не позволили, чтобы кто-нибудь в стране узнал о смерти Тюая. Сам "о-оми" вместе с главами четырех влиятельных кланов (Накатоми, О-мива, Мононобэ и Отомо в ранге "мурадзи" и "кими"), видимо, тоже участников заговора, по приказу Дзингу составили нечто типа "тайного выс-шего совета" по управлению. Тело Тюая Такэути-но сукунэ из Касихи тайно вывез по морю на корабле в Анато, где тайно же и захоронил [Нихон-сёки, св.8-й, 9-й год пр. Тюая]. Власть оказалась в руках юной и тщеславной правительницы. Естественно, при таких обстоятельствах, большинство исследователей склонилось в пользу версии насильственного отстранения Тюая от власти. М.В.Воробьев считает, что эти события являются "глухими отзвуками борьбы за престол при воцарении Дзингу"15, Н.И.Конрад прямо заявляет, что это было убийство16, а А.Л.Садлер добавляет: смерть Тюая – дело рук Такэути-но сукунэ17. И действительно, по "Кодзики", "о-оми", перед тем как на-чать действовать, ему потребовалось совершить "великие жертвоприношения" и выполнить "великое очищение" (о-хараэ) – видимо, чтобы очиститься от скверны убийства [Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVII]. После смерти Тюая началась подготовка к походу на Силла18. И в этот период наибо-лее ярко проявился характер власти Дзингу как верховной жрицы (так как она в это время не могла выступать как правительница – ведь "официально" Тюай был "жив"): она строит свя-тилища, устраивает моления, воспрошает богов, приносит жертвы богам (причем всем богам – Небес и Земли, т.е. богам всех общин Ямато). В Хидзэн она создает "поля богов"19, т.е. храмовое хозяйство; причем здесь она действует как и любой другой древневосточный пра-витель, создавая систему ирригации этих полей, для чего был выкопан магистральный канал "Сакута" [ Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюай, 2-й и 4-й месяцы; Nihongi, IX, 2-5]. Как указывает М.В.Воробьев, в связи с подготовкой к походу на Силла, опять возник вопрос о покорении кумасо20, видимо, для того, чтобы обеспечить надежный тыл войскам Ямато, которые следовали в Корею через Кюсю. Поэтому Дзингу пришлось завершать дело, начатое еще Тюаем. Войска правительницы действовали на двух направлениях, главное на-правление возглавила сама Дзингу. В конечном итоге кумасо и цутигумо (в Тикуго) были подчинены. Но в "Нихон-сёки" есть один важный момент – в ходе военной операции Дзингу захватила округ Ямато21 в Тикуго (может быть, прежнюю резиденцию правительниц Ематай – Нюй-ван-го), где она убила местную правительницу Табура-цу химэ22, "цутикумо" по про-исхождению, а ее старшего брата (соправителя [?]) Нацуха вместе с его армией обратила в бегство [Nihongi, IX, 3-5]. Как отмечает Мураяма Кэндзи, в одном из старых сочинений про-винции Тикуго – "Нантику-мэйран"23 ("Ясный обзор юга Тику[го]", 2-я пол. XVIII века) со-общается, что ее могила (Табура-цу химэ) находится рядом с входными воротами синтоист-ского святилища Оимацу, в большом кургане городка Сэтака24. После этого похода, как отмечают исследователи, упоминания о стране и народе ку-масо совершенно исчезают из древних японских хроник (высказывается предположение, что после подчинения кумасо Ямато их перестали называть по местности, а стали называть соб-ственным именем этого народа – "хаято", которое встречается в записях VI-VIII веков25). Возможно, что после захвата округа Ямато в Тикуго (прежнего центра объединения вадзин III века), сопротивление было сломлено26, так как был покорен, как можно предполагать, ру-ководящий центр сопротивления вадзин ("цутикумо") в Северном Кюсю. Далее, если судить по "Хидзэн-фудоки", Дзингу на кораблях, двигаясь вдоль западно-го побережья Кюсю [Хидзэн-фудоки, уезд Соноки, село Сука], прибыла в округ Мацура [Хидзэн-фудоки, уезд Мацура; Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 4-й месяц; Ni-hongi, IX, 4-5; Kojiki, II, XCIX], где занималась храмовым хозяйством и ирригацией, а после (через Афука / Ока и Томо) вернулась во дворец Касихи на Кюсю (в Цукуси) [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 4-й месяц; Nihongi, IX, 5; Хидзэн-фудоки, уезд Мацура, почтовый двор Афука; почтовый двор Томо]. После этого "Нихон-сёки" замолкает, и шесть месяцев покрыты молчанием. Но, к счастью, местные источники провинции Харима сохранили кое-какие сведения – и самый главный вывод из этого материала: эти шесть месяцев Дзингу провела в Центральной Япо-нии, ведя подготовку к своему знаменитому походу в Силла. В отношении датировки данного события среди исследователей было много споров. Уже в период с конца XIX века ученые обратили внимание на то, что в "Нихон-сёки" в раз-деле "Дзингŷ-ки" содержится материал о Корее, относящийся ко второй половине IV века. Выяснилось, что расхождение между японскими и корейскими источниками составляет два полных шестидесяти¬летних цикла в 120 лет, что позволило уверенно датировать 46-й – 69-й года правления Дзингу 366-389 годами н.э27. Оставалась проблема датировки похода в Сил-ла, т.к. традиционная дата (200 г. н.э.) не укладывалась в закономерность "прибавленных двух циклов" (60х2=120 лет). Тогда исследователями был предложен 346 год, в который произошло первое с конца III века н.э. (да еще к тому же очень крупное) вторжение японцев в Силла28. После того, как в ходе моих исследований мне удалось обнаружить вызванное реформой календаря Кэйко смещение цикла на 26 лет, то дата 346 года полностью подтвер-дилась (200+60x2+26=346 год н.э.). Исследователи в качестве причины корейского похода Дзингу называют стремление правителей Ямато объединить под своей властью не только Северный Кюсю, о и часть тер-ритории Кореи, которая традиционно находилась в тесной связи с Японским архипелагом в пределах единой культурно-географической и этнической зон29. Но был и еще один момент: "Самкук-саги" в качестве повода для войны 346 года называет отказ правителя Силла Хыль(Хыр)хэ-вана прислать в 344 году невесту в Японию, что, естественно, было сильней-шим оскорблением и жесточайшим унижением для японского двора, в результате чего, во 2-м месяце 345 года, "ван Вэ" (правитель Японии, можно предполагать, что это был Тюай) прислал письмо о разрыве отношений с Силла, а в 346 году – произошло мощное, многочис-ленное вторжение [Самкук-саги, летописи Силла, Хыльхэ, 35-й, 36-й, 37-й года пр.; (344, 345, 346 годы)]. Что здесь примечательного: письмо о разрыве отношений с Силла из Япо-нии пришло во 2-м месяце 345 года, а в 9-й месяц 8-го года правления [испр. хрон. 345 г.] Дзингу на военном совете предложила вместо похода на кумасо совершить поход в богатую Силла, который состоялся в 10-й – 12-й месяцы 9-го года правления Тюая [346 испр. хрон.], что хронологически совпадает со сведениями корейских ис¬точников. Видимо, японские ис-точники намеренно умалчивали о столь позорном для двора Яма-то факте, как отказ при-слать невесту. Но, тем не менее, кое-что все-таки в источники попало; а именно: Дзингу не просто желает совершить поход в Силла, а намерена "покарать" (формулировки "Кодзики", "Нихон-сёки" и "фудоки") Силла; она, если можно так выразиться, просто фанатично "ки-пит" ненавистью к Силла. Почему? Ответ может быть прост – "оскорбление 344 года". Наконец, завершив приготовления в Центральной Японии (как можно судить по ма-териалам "Харима-фудоки"), сев на корабли (видимо, в Нанива), участники похода отправи-лись на Кюсю. "Харима-фудоки" сохранила описание этой процессии (отсутствующие в других источниках): "Этой [красной – С.Д.] краской выкрасили священные копья и постави-ли их на носу и на корме царских судов, покрасили борта судов и окрасили одежду воинов, а также, подмешав краску, окрасили морскую воду..." – все это должно было принести удачу походу [Фрагмент "Харима-фудоки" Нихоцу-химэ из "Сяку-нихонги", кн.11]30; с этой же це-лью статуя корейского бога мореплавания (у корейских переселенцев в Идзумо) Идатэ (кор. Итхэтэ) (31) стояла ...на носу корабля царицы Окинага-тараси-химэ, когда она переплывала море, чтобы усмирить страну Кара" [Харима-фудоки, уезд Сикама, село Идатэ]. По данным "фудоки" можно проследить и маршрут движения участников похода – из Нанива они прибыли на северную оконечность острова Авадзи [Харима-фудоки, уезд Саё, село Накацува], затем в устье реки Удзу (ок. совр. г. Химэдзи) корабли останавливались на ночлег [Харима-фудоки, уезд Иибо, река Удзу; переправа Укуси], а там суда пришлось та-щить волоком, т.к. дул встречный ветер; и для этой цели на основе трудовой обязанности было собрано большое количество общинников (волок Фунагоси, ок. совр. г. Мицу) [Хари-ма-фудоки, уезд Иибо, переправа Усуки]. Перетащив суда, участники похода остались на ночлег в гавани Ми (совр. г. Мицу), а когда они опять двинулись на запад, то "...кормщики царских судов говорили: «Когда же (ицука) мы снова вернемся на землю, которую видим сейчас?» [Харима-фудоки, уезд И ибо, переправа Ми; деревня Иду]. В 9-м месяце экспеди-ция наконец-то добралась до Северного Кюсю (где-то в районе Ито), и "было приказано всем владениям (куни) собирать корабли (флот) [и] тренироваться [в использовании] оружия и доспехов"32 [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 6]. Одновременно, пока шло формирование флота и войска (ополчения общинников в том числе) в сторону Ко-реи были отправлены разведчики, чтобы выяснить морские пути [Нихон-сёки, св.9-й, Дзин-гу. 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 7]. Когда все приготовления были завершены, армия на ко-раблях проследовала, с остановкой на острове Сига около Ито (по "Тикудзэн-фудоки")33, на острова Цусима, где войско сосредоточилось перед последним броском в Силла. Наконец, в 10-й месяц, 3-й день, когда установился попутный ветер, вся эта армада выступила в сторо-ну побережья Кореи (в районе Кимхэ–Пусан) и начались военные действия [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр., Тюая; 9-й и 10-й месяцы] под руководством находившейся на 7-м месяце беременности Дзингу34 [Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVII]. О ходе военных действий ни "Нихон-сёки", ни "Кодзики" ничего не сообщают. Оба источника говорят лишь, что "испуганный и трепещущий" ван Силла капитулировал, передал Дзингу карты страны и кадастровые записи населения и поклялся быть корпорацией фуражиров, и в качестве дани поставлять в Японию лошадей и ежегодно присылать полные корабли подношений, включая рабов обоего пола35. Дзингу опечатала правительственные склады, забрала карты, регистра-ционные записи и официальные документы36. Ван Силла тут же нагрузил 80 кораблей золота, серебра и тканей37 и вместе с этой данью отправил в Японию в качестве заложника "канки" 4-го ранга (пхачин) по имени Ми-чи-ки-чжи38. Вани Пэкче и Когурё, прослышав, что случи-лось с Силла, подчинились Ямато39, признали себя "западными приграничными террито-риями" Ямато и передали Дзингу карты и регистрационные записи (что, как указывает М.В.Воробьев, в дальневосточной дипломатии было равнозначно выдаче ключей от города в Европе40), обещали присылать дань. После этого Дзингу создала "внутреннюю казну" (кит. нэй-гуань цзя; др.-яп. ути-миякэ)41 в Самхан, и отбыла назад на Кюсю [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая; Nihongi, IX, 9-12; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVIII] с пленными и добычей42. Исследователей давно настораживала та информация, которая сообщалась в японских источниках по поводу результатов похода Дзингу. И первое, что бросалось им в глаза – лег-кость подчинения всей (!) Кореи. Второе: несмотря на то, что, как заявляла Дзингу, она за-крепила свое копье над воротами дворца правителя Силла и полностью подчинила его стра-ну, она не знала, как его правильно зовут, т.к. в "Нихон-сёки" он назван Пхаса-микын43 (Пхаса-нисагын, 80-112 годы н.э.), который даже по традиционной хронологии в 200 году н.э. не правил (в это время там правил Нэхэ-ван, 196-229 годы). В-третьих, когда в 46 году правления Дзингу ван Пэкче пожелал отправить посольство в Японию, никто из мелких пра-вителей в Южной Корее не знал дороги на Японские острова, хотя они слышали о том, что эта страна существует44 [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 46-й год пр.; Nihongi, IX, 25-26]. Но до второй мировой войны официальная японская историография мало обращала внимания на такие детали. После второй мировой войны ситуация резко изменилась – как в самой Японии, так и в Корее (и Северной, и Южной), где ощущение ущемленного нацио-нального самосознания корейцев привело к тому, что корейские исследователи подвергли острой критике сообщения японских источников о походе Дзингу, вплоть до того, что часть корейских историков вообще отказались признать реальность данного события на том осно-вании, что в корейских источниках под 200 годом н.э. нет никаких сообщений даже о набе-гах японцев на полуостров45. И, действительно, это так. В ходе общего пересмотра хронологии "Нихон-сёки" (на основе сопоставления мате-риалов корейских и японских источников) исследователями был предложен 346 год – год крупного вторжения японцев в Силла46. И как я уже говорил, эта дата нашла подтверждение в связи с обнаружением мной сдвига 60-летнего цикла на 26 лет в хронологии "Нихон-сёки" (после реформы летоисчисления Кэйко) в дополнение к уже известному с конца XIX века смещению японских датировок второй половины IV века н.э. на два полных цикла в 120 лет. И если проанализировать сообщение "Самкук-саги" о вторжении 346 года, то обнаруживает-ся кое-какие параллели с информацией "Нихон-сёки" и "Кодзики". Из "Кодзики" и "Нихон-сёки" известно, что сначала японцы достигли побережья (и, видимо, там первоначально и действовали) [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 10-й месяц; Nihongi, IX, 9; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVIII]. "Самкук-саги" сооб-щает: "Внезапно пришли войска Вэ на остров Пхундо и начали ограбление домов окраинно-го населения..." [Самкук-саги, летописи Силла, Хыльхэ, 37-й год пр.(346 г.)]. Далее, "Кодзи-ки" и "Нихон-сёки" сообщают, что корабли японцев с приливной волной, видимо, по реке (может быть, Нактонган [?]), проследовали во внутренние районы и, в конечном итоге, ока-зались в столице (где Дзингу, якобы, водрузила свое копье на воротах правителя). Сравним с "Самкук-саги": "...а, затем [японцы - С.Д.] продвинувшись дальше, окружили [столицу – С.Д.] Кымсон и быстро приступили к атаке. Ван [Силла – С.Д.] хотел вывести войска и всту-пить с ними в сражение, но ибольчхан Кансе сказал: «Враги пришли издалека, поэтому трудно противостоять их натиску, и для ослабления его лучше будет подождать, когда охла-деет порыв их войск». Ван согласился с этим и [велел] крепко запереть ворота и не делать вылазки. Когда истощилось продовольствие и враг собирался отступить, [ван] приказал Кансе взять сильную конницу, чтобы ударить им вслед и отогнать их" [Самкук-саги, лето-писи Силла, Хыльхэ, 37-й год пр. (346 г.)]. "Самкук-саги" не сообщает, чем закончилась опе-рация Кансе, но, видимо, ничего крупного он не добился, в противном случае наверняка бы-ла бы победная реляция. Итак, при сравнении японских и корейских источников обнаруживается сходство в некото¬рых деталях, но они полностью расходятся в оценке результатов похода, которые по "Самкук-саги" можно оценить как "ничью": т.е. японцы на первом этапе владели военной инициативой, видимо, добыли богатую добычу, но с ходу штурмом столицу взять не смогли (видимо, еще не хватало опыта в подобных ситуациях), а когда закончился провиант, сняли осаду и ушли в Японию, увезя с собой все, что они сумели добыть. Кроме того, может быть ещё одна причина отхода японцев – Дзингу должна была рожать. Все события, описанные в "Самкук-саги", вполне укладываются в те два месяца, ко-торые отводит "Нихон-сёки" для похода Дзингу. Вполне может быть, что в ходе операции какие-нибудь местные владетели Южной Кореи (и Силла) и подчинились на первом этапе похода власти завоевателей и принесли дань. Добычу, привезенную с собой из Кореи, впол-не можно было представить "данью вана Силла на 80-ти кораблях". Но возникает вопрос, почему участникам похода (и прежде всего Дзингу) понадобилось скрывать и искажать кое-какие события этой войны и представлять "ничейный" исход операции как славную победу японского оружия? Ответ может быть только один: это нужно было для внутренней полити-ки. Дзингу, убившая мужа (и скрывшая это) для того, чтобы подтвердить свои притязания на власть в Ямато, должна была вернуться из похода только в ореоле "славной и могуществен-ной победительницы" – даже не Силла, а всех трех корейских государств: Силла, Пэкче и Когурё. Поэтому в Ямато этот поход и был представлен в том образе, в каком его желали видеть сторонники Дзингу. Ну, а, соответственно, потом эта искаженная информация попала в японские источники, в том числе в "Кодзики" и "Нихон-сёки". Вернувшись из похода, 14-го дня, 12-го месяца года "каноэ-тацу" (17-й год цикла) [испр. хрон. 346 г.], на Цукуси в местности Уми Дзингу разрешилась от бремени, дав рож-дение будущему правителю Ямато по имени Хомуда (Одзин) [Нихон-сёки, св.9-й, Дзингу, 9-й год пр. Тюая, 12-й месяц; св.10-й , Одзин; Nihongi, IX, 12; X, 1; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, XCVIII; см.: Хитати-фудоки, уезд Убараки]. После того как молодая мать по окончании родов набралась сил, во 2-й месяц года "каното-ми" (18-й год цикла) [испр. хрон. 347 год] она вместе с представителями высшей знати и служилыми людьми (чиновниками) вернулась во дворец Тоёра в Анато. После рож-дения ребенка, который считался сыном Тюая, права на трон переходили его первенцу, а са-ма Дзингу получала возможность стать регентом при малолетнем наследнике. Поэтому бо-лее скрывать смерть Тюая не было смысла, да и, видимо, было невозможно, и по этой при-чине тайно захороненные останки Тюая были перевезены в Харима, где их предполагалось перезахоронить в царском кургане в провинции Харима у Акаси – этот "мисасаги" хорошо известен археологам и достаточно основательно ими исследован47. [Нихон-сёки, св. 9-й, Дзингу, 1-й год пр., 2-й месяц.; Nihongi, IX, 15-16; Кодзики, св.2-й, Дзингу; Kojiki, II, С; см.: Харима-фудоки, уезд Инами, гора Ихо]. Но борьба Дзингу (правительницы Окинага-тараси-химэ) за власть только начиналась. I. ИСТОЧНИКИ: 1. Кодзики: Записи о деяниях древности. Свиток 1-й. СПб.: Шар, 1994. Т.I. – 314 с. 2. Кодзики: Записи о деяниях древности. Свитки 2-й и 3-й. СПб.: Шар, 1994. Т.II. – 250 с. 3. Самкук-саги, летописи Силла // Ким Бусик. Самкук-саги. М.,1959. T.I. 4. Харима-фудоки // Древние фудоки. М.:Наука,1969. С.67-112. 5. Хидзэн-фудоки //Древние фудоки. М.:Наука,1969. С.127-147. 6. Kojiki // The Kojiki: Records of ancient matters / Transl. by B.H.Chamberlain. Tokyo, 1982. – 428 p. with adds. 7. Nihongi: Chronicles of Japan from the earliest times to A.D.697 / Transl. by W.G.Aston. Lon-don, 1956. Part I. – 407 p.; Part II. – 444 p. 8. Jinno-shotoki // Kitabatake Chikafusa. A Chronicle of Gods and sovereigns: Jinno-shotoki / Trarisl. by Paul Varley. New York, 1980. ИСТОЧНИКИ НА ДРЕВНЕЯПОНСКОМ И ДРЕВНЕКОРЕЙСКОМ ЯЗЫКАХ (на вэньяне): 9. Кодзики, св. 1-й, св.2-й // Кодзики. Токио, 1968. Т.I, II. 10. Нихон-сёки, св.8-й, св.9-й // Кокуси-тайкэй. Токио,1957. Т.I. Ч.1. 11 .Самкук-саги, Силлаги // Ким Бусик. Самкук-саги. М., 1959. T.I. ПРИМЕЧАНИЯ: 1 .Tanaka К. A Treatise on the tradition of Empress Jingo // Токусима-дайгаку. 1967, №16. P.1; Sadler A.L. A short history of Japan. Sydney–London, 1946. P.28; Конрад Н.И. Япония: народ и государство. Пг., 1923. С.63; Воробьев М.В. Япония в III-VII веках. М.: Наука, 1980. С.110. 2. Воробьев М.В. Указ. соч. С.110; Tanaka К. Op.cit. P.1. З. Воробьев М.В. Указ. соч. С.95; Игнатович А.Н. Буддизм в Японии. М.: Наука, 1987. С.52. 4. др.-яп. кйсаки, кит. хоу – императрица; ср.: кит. хоу-фэй – императрица и вторые (второ-степенные) жены императора. – Большой китайско-русский словарь. М.: Наука, 1983. T.III. C.437, 438. (далее: БКРС). 5. Tanaka К. Op.cit. P.1. 6. яп. ō – "великий", яп. та – "поле (рисовое заливное поле)". 7. См.: История древнего мира. М.: Наука, 1982-1983, 1989-1990. Кн.1-3. 8. Шилюк Н.Ф. История древнего мира: древний Восток. Свердловск, 1991. С.48-49. 9. Sadler A.L. Op.cit. P.28-29. \О.Конрад Н.И. Древняя история Японии// Избранные труды: история. М.: Наука, 1974. С.38; Sadler A.L. Op.cit. P.28. 11. яп. каннуси – досл. "божественный хозяин, хозяин божеств". 12. Конрад Н.И. Указ. соч. С.38. 13. Навлицкая Г.Б. Осака. М.: Наука, 1983. С.23. 14. Sadler A.L. Op.cit. P.28-29. 15. Воробьев М.В. Указ. соч. С.111. 16. Конрад Н.И. Указ. соч. С.38. 17. Sadler A.L. Op.cit. P.28. 18. Конрад Н.И. Указ. соч. С.38. 19. яп. ками-но та – досл. "поле бога, священное поле". 20. Воробьев М.В. Указ. соч. С. 107. 21. досл. "горные ворота", пишется другими иероглифами, нежели название государства Ямато. 22. Возможно, Табура-цу химэ была преемницей правительниц Ематай III века н.э. 23. Мураяма К. Дарэ-ни-мо какэнакатта Яматай-коку. Токио, 1980. С.102. 24.Тамже. С.102-103. 25. Древние фудоки. М.: Наука, 1969. С.177. 26. См.: Конрад Н.И. Указ. соч. С.37. 27. Хасимото М. Тоё-си-дзё-ёри митару нихон-дзё-ко-си-кэнкю. Токио, 1956. С.635-636; Во-робьев М.В. Указ. соч. С.27; Young J. The location of Yamatai. Baltimore, 1958. P.95; 96, table 2. 28. Kidder J.E. Japan before Buddhism. New York, 1959. P. 139; Иофан Н.А. Культура древней Японии. М.: Наука, 1974. С.24; Конрад Н.И. Указ. соч. С.38, 37; Воробьев М.В. Указ. соч. С.110, 24. 29. Конрад Н.И. Япония: народ и государство. С.62-63; Иофан Н.А. Указ. соч. С.23-24; Во-робьев М.В. Указ. соч. С.110. 30. Цит. по: Древние фудоки. С.110. 31. Там же. С. 185, прим. 17. 32. Нихон-сёки. Токио, 1957. T.I. Ч.1. С.245. 33. Нихон-синси. Токио, 1962. С.98. 34. Воробьев М.В. Указ. соч. С.110. 35. яп. мимумакахи-бэ – "корпорация фуражиров". – Нихон-сёки. T.I. Ч.1. С.247; см.: Во-робьев М.В. Некоторые формы зависимости в древней Японии // Проблемы социальных от-ношений и форм зависимости на Древнем Востоке. М.: Наука, 1984. С.244; Воробьев М.В. Япония в III-VII веках. С.110; Конрад Н.И. Древняя история Японии. С.38. 36. кит. фуку – "казённые склады". – БКРС. Т.Ш. С.29; кит. вэньшу – досл. "официальный документ, казенная бумага". – Там же. T.IV. С.60. 37. Конрад Н.И. Древняя история Японии. С.39. 38. См.: Nihongi. Part I. P.231, note 4. 39. См.: Воробьев М.В. Япония в III-VII веках. С.110. 40. Там же. С.41. 41. кит. гуаньцзя – "казна". – БКРС. Т.II. С.744; В.Астон перевёл этот термин как "interior governments". – См.: Nihongi. Part I. P.232; см.: Конрад Н.И. Указ. соч. С.39. 42. Воробьев М.В. Указ. соч. С.110; см.: Конрад Н.И. Япония: народ и государство. С.62. 43. См.: Nihongi. Part I. P.231, note 4. 44. Воробьев М.В. Указ. соч. С.35. 45. Там же. С.110; Миура Ё. Хадака нихон-си. Токио, 1958. С.152. 46. См. прим. 28. 47. См.: Nihongi. Part I. P.236, note 1; Мацумото С. Сэйтё-цуси. Токио, 1977. С.270.
29.
Пифагор
(публикация автора на scipeople)
Пифагор
(публикация автора на scipeople)
А.А. Сигачёв
- Журнал "Знание, понимание, умение" , 2010
Аннотация. В статье воссоздаётся образ великого мыслителя Пифагора (VI в. до н. э.) — одного из самых популярных учёных и, с точки зрения автора, самой загадочной личности, философа, пророка. Материал статьи собирался по крупицам уцелевших античных свидетельств основных идей пифагорейского учения по математике, космологии, музыке и связи влияния этих идей на зарождение и развитие европейской науки от античности вплоть до XX века.
Abstract. The article covers the image of a great thinker Pythagoras (VI century B.C.) — one of the most popular scientists and, in the author’s point of view, the most mysterious personality, philosopher, prophet. The content of the article was gathered by dint of picking up the pieces of the surviving antique evidences of the main ideas of the Pythagorean doctrine on mathematics, cosmology, music and communication of influence of these ideas on the origin and development of the European science from antiquity up to the 20th century.
Аннотация. В статье воссоздаётся образ великого мыслителя Пифагора (VI в. до н. э.) — одного из самых популярных учёных и, с точки зрения автора, самой загадочной личности, философа, пророка. Материал статьи собирался по крупицам уцелевших античных свидетельств основных идей пифагорейского учения по математике, космологии, музыке и связи влияния этих идей на зарождение и развитие европейской науки от античности вплоть до XX века.
Abstract. The article covers the image of a great thinker Pythagoras (VI century B.C.) — one of the most popular scientists and, in the author’s point of view, the most mysterious personality, philosopher, prophet. The content of the article was gathered by dint of picking up the pieces of the surviving antique evidences of the main ideas of the Pythagorean doctrine on mathematics, cosmology, music and communication of influence of these ideas on the origin and development of the European science from antiquity up to the 20th century.
Главная / Электронный журнал "Знание. Понимание. Умение" / № 6 2010 – История Сигачёв А. А. Пифагор (научно-популярный очерк) Sigachev A. A. Pythagoras (a Semi-popular Sketch) РОДИНА ПИФАГОРА — ОСТРОВ САМОС Икарийском море (ныне Эгейское) находится остров Самос (родина Пифагора) расположенный напротив Милета, к западу от него, на расстоянии одного дня плавания на небольшом паруснике. Милет (родина Фалеса, учителя и наставника Пифагора) в 496 году до н. э. был разгромлен персами; оставшихся в живых пленили или продали в рабство. Земля острова Самос плохо родит хлеб, непригодна для плуга, более благоприятна для маслин; и ни виноградарь, ни огородник не тревожат её. Судя по сбору фруктов, остров скорее плодоносен, нежели плодороден. Остров Самос у греков считался родиной богини Геры. Только лишь храм Артемиды в Эфесе (одно из чудес света) мог поспорить с храмом Геры на Самосе. Ныне от храма Геры сохранилась лишь одна колонна, состоящая из двенадцати мраморных дисков метровой толщины, что позволяет судить о былом величии храма, но от былого его изящества, увы, не осталось даже и следа. Самос неоднократно упоминается в «Илиаде» Гомера — Библии греческого народа. Сама мраморная статуя Геры Самосской хранится в Парижском Лувре. Эта статуя, может быть, сохранила взгляд юного Пифагора. Большая часть островного города омывается морем и расположена на ровном месте, но одна часть поднимается в гору, возвышающуюся над ним. Самос и его гавани с якорной стоянкой, обращённые к югу, был цветущим торгово-ремесленным городом. Если стать лицом к открытому морю, то с левой стороны, на мысе находился храм Посейдона, а с правой — расположено предместье святилища Геры. Небольшой городок, сбегающий с окрестных холмов к морю, называют сегодня, в честь прославленного земляка — Пифагорином, где родился основоположник математики Пифагор. Отцом Пифагора был Мнесарх — резчик по драгоценным камням и стяжал своим мастерством скорее славу, нежели богатство. Сохранилось предание, согласно которому, Мнесарх вырезал перстень дивной красоты, который приобрёл царь Поликрат, ценивший его превыше всего на свете. Но по совету мудрецов, он отплыл далеко в море на пятидесяти вёсельном корабле и выбросил свой заветный перстень с корабля в море в дар Богам. Долго Поликрат не мог потом успокоиться от потери столь удивительного перстня, но случилось весьма необыкновенное чудо: рыбак поймал большую, красивую рыбу, и решил сделать достойной подношение к царскому столу. Царь в знак признательности за подарок и хвалебную речь рыбака, пригласил его на обед. Сколь велико было удивление царя, когда внутри рыбы повар обнаружил заветный перстень царя Поликрата. Царь расценил это чудо, как знамение свыше и этим ему было предсказано, что невозможно уберечься смертному от участи, начертанной ему небом: если всегда и во всём везёт, то, в конце концов, неизбежно наступает расплата. Вскоре персы, завидовавшие Поликрату во владычестве на море, хитростью выманили его из Самоса и зверски убили в 523 году до н. э. Это событие случилось после того, как Пифагор, семи годами раньше, в знак протеста против жестокости Поликрата, навсегда покинул родной Самос и переселился в Кротон. «На кровле он стоял высоко, И на Самос богатый око С весельем гордым преклонял. — Сколь щедро взыскан я богами! Сколь счастлив я между царями! — Царю Египта он сказал» [1]. Имя матери Пифагора не сохранилось. Некоторые называли её Пифаидой, дочерью рода Анкея, — основателя Самоса. Другие утверждали, будто бы это сам Мнесарх назвал жену Пифаидой, а сына Пифагором в честь дельфийской прорицательницы Пифии, — в знак известия от оракула Дельфийского, что жена подарит ему необыкновенного сына. Говорилось, что истинным отцом Пифагора являлся сам Аполлон. Многие считали, что Пифагор, — это не имя, а прозвище, за способность высказывать истину постоянно, как дельфийская прорицательница Пифия. Таким образом, слово Пифагор состоит из двух составляющих частей: Пи — Пифия, Фагор — вещающий, т. е. вещающий, как Пифия, Пифовещатель. Поскольку бог Аполлон после победы над змеем Пифаном получил прозвище Аполлон Пифий, то Пифовещатель превращается в Аполлоновещателя или «уста Аполлона», как иногда переводят имя Пифагора, а со временем его стали называть, сыном лучезарного покровителя искусств Апполона. По многим античным свидетельствам, Пифагор, родившийся от Пифаиды, был сказочно красив и вскоре стал обладать незаурядными способностями. Целые дни напролёт проводил юный Пифагор у ног старца Гермодаманта, внимая мелодии кифары и песням Гомера. Страсть к музыке и к поэзии Гомера Пифагор сохранил на всю жизнь. Он начинал свой день с пения одной из песен Гомера. Но музыка стала для Пифагора не только видом развлечения и даже не средством вдохновения, но предметом его научных изысканий. Именно в музыке Пифагор нашёл прямое доказательство своему замечательному тезису: «Всё есть число». Остров Самос стал тесен Пифагору, и он отправился путешествовать, чтобы утолить жажду познания, он был убеждён, что путешествия и память — суть два средства, возвышающие человека и открывающие ему врата мудрости. И покровитель путников Гермес в 550 году до н. э. увлёк Пифагора в свои объятия. СТРАНСТВИЯ ПИФАГОРА Корабль, на котором Пифагор отправился в странствия, взял курс из Самоса в Милет; проплыв мимо двух мраморных львов, символически охранявших узкий проход в гавань Милета, причалил к пристани. Разыскать Фалеса в Милете для Пифагора было столь же просто, как найти храм Геры на острове Самос, ибо слава о Фалесе гремела по всей Элладе. Беседа юного Пифагора с Фалесом и его учеником Анаксимандром озарила всю его дальнейшую творческую судьбу, но в вопросе о природе первоначал Пифагор избрал свой путь: возможность описания устройства мирозданья с помощью чисел. Полное понимание и убеждение в этом пришло к Пифагору позднее, но Фалес тонким чутьём философа уловил в нём это рациональное зерно и посоветовал ему отправиться в Египет, к жрецам Мемфиса, у которых и сам он некогда учился мудрости. Этот совет был совершенно естественным, поскольку из «Исторической библиотеки Диодора» со ссылками на священные египетские книги, очевидно, что и до Пифагора древнейшие мудрецы, учёные и поэты отправлялись за познаниями в Египет — Орфей, Мусей, Гомер, Солон, Фалес, а после Пифагора — Платон, Евдокс, Демокрит. Итак, с благословения Фалеса, двенадцатилетний Пифагор, выбирая свою дорогу в жизни и в науках, принял решение отправиться в Египет. Путь до Египта из Милета был не близким, плыли вдоль берегов, от порта к порту, от острова к острову, запасались пресной водой и провиантом. Миновали остров Крит, овеянный легендами, которые гласили, что на этом острове, в глубокой пещере родился отец и повелитель богов Зевс. Предания гласят, что Пифагор, спускался в эту пещеру, одетый в чёрную шкуру, пробыл там положенные трижды девять дней, совершил ритуал всесожжения Зевсу, а на гробнице громовержца высек надпись: «Пифагор — Зевсу»; «Здесь лежит, опочив, меж людьми называемый Зевсом». Далее Пифагор проплыл мимо солнечного острова Кипр, на берега которого по преданию вышла из пены морских волн богиня любви Афродита. В пути следования Пифагор усердно постигал секреты морского искусства финикийцев. Последние три дня и две ночи плавания в Египет, Пифагор молча просидел на корабельной скамье, не меняя позы, не принимая воды и пищи, не засыпая ни на мгновенье. Когда судно достигло берегов Египта, как гласит предание, Пифагора, ослабевшего от поста, под руки вывели на берег, дали ему фруктов и другой еды и оставили с миром. Таким образом, Пифагор появился в Египте. Традиция утверждает, что, явившись ко двору, Пифагор предъявил царю Амасису рекомендательные Письма от Поликрата Самосского и Хирома, царя Тира, был ласково принят и допущен к жрецам. Он сам изготовил три прекрасные серебряные чаши и принес их в дар египетским жрецам. Пифагор выучил египетский язык, благодаря Амасису поступил в обучение к жрецам Гелиополя, затем Мемфиса и, наконец, Диосполя. Пифагор настолько поразил своим рвением жрецов Диосполя, что они допустили его к жертвоприношениям и богослужениям, куда не допускался никто из чужеземцев. Египетские жрецы, у которых обучался Пифагор, занимались постоянным наблюдением звёздного неба. С этой целью они распределяли между собой ночное время, вероятно, чтобы сохранить напряженное внимание и не пропустить ни одного, даже самого малозначительного, небесного явления. С того времени Пифагор пристрастился к занятиям астрономией и астрологией. Удивительно, что не только прямо на глазах Пифагора рушились могущественные царства, но он становился невольным участником тех грандиозных перемен древнего мира. Когда персы захватили Египет, то среди прочих жрецов и служителей, они взяли в плен и Пифагора, и отправили его из Египта в Вавилон. В Новом Вавилоне Пифагору довелось увидеть знаменитые Висячие сады, жены Навуходоносора, царицы Семирамиды, причисленные греками к одному из семи чудес света. Обо всех чудесах Вавилона коротко рассказать невозможно: по стенам Вавилона свободно разъезжались две колесницы, запряжённые четвёркой лошадей: статуя бога Мардука была выполнена из чистого золота и весила более двух тонн; Вавилонская семи ярусная башня Этеменанки [2] (башня знаменитого Библейского Вавилонского столпотворения), составляла высотой девяносто метров, со стороной квадратного основания — 91,5 метра. Каждый из семи ярусов башни был окрашен в особый цвет: чёрный, белый, пурпурный, синий, красный, серебряный, золотой. В Вавилоне было множество широких проспектов, храмов, часовен. В Вавилоне Пифагора отдали на учение жрецам храма Зевса (Бела-Мардука). Пифагор охотно общался с халдейскими жрецами и астрологами, а позднее — с магами. После шестилетнего вавилонского плена, Пифагор, воспользовавшись переполохом персов слухом о смерти царя Кира в походе, а также заговором против наследника Камбиза, сына Кира, Пифагор ушёл незамеченным из Вавилона с торговым караваном. Есть предание, что будущий царь персов Дарий, который предположительно был учеником Пифагора, узнав о побеге эллинского мудреца, сказал: «Если этому умнику не хочется быть свободным на чужбине, он станет нашим рабом у себя на родине!»[3] Пифагор вернулся на свою родину в возрасте 46 лет, спустя 24 года после отъезда из Милета. Так, пройдя долгий путь скитаний и странствий, Пифагор вернулся к эллинам. Там в живых оставались лишь его немощная престарелая мать, давно отчаявшаяся повидать перед смертью сына, и один из братьев. Отыскав себе пещеру за городом, Пифагор устроил себе в ней жилище для философских занятий; это место и поныне называют «пещерой Пифагора». Он задался целью передать свои знания молодому поколению. Вскоре он сблизился с тайной общиной орфиков, которые разыгрывали свои мистерии неподалёку от обиталища Пифагора. Они исповедовали религиозное учение, основанное, как они считали, самим поэтом Орфеем. Древние мифы утверждали, что Орфей изобрёл музыку и искусство стихосложения. Ради освобождения божественной души, заточённой в темнице тела, орфики совершали особый обряд очищения и подчиняли свою жизнь системе особых жизненных правил «орфическая жизнь». Тех, кто в земной жизни преуспел в благочестии, за гробом ожидало блаженство. Орфики верили, что душа человека бессмертна и подвержена непрерывной цепи перевоплощений. Только тот, кто вёл на земле «орфическую жизнь» праведника, мог избавить свою душу от бесконечной цепи перевоплощений и обрести вечное пристанище на «Небесных островах блаженства». Поскольку в теле животных могла обитать душа умершего человека, животных запрещалось убивать и питаться их мясом. Орфики поклонялись вечно творящей природе, отсюда исполнение орфических обрядов — мистерий (таинств). К этим таинствам допускались только посвящённые последователи орфического учения — мисты. Орфические мистерии совершались весной, в годовщину гибели и воскрешения Диониса — покровителя виноградарства и виноделия, когда воскресает вся природа. Они освобождали, заточённые в глубинах души, буйные дионистические силы, и позволяли им выплеснуться наружу, слиться с окружающей их матерью-природой; это сопровождалось состоянием необыкновенного восторга. Всё, что происходило во время мистерий — тексты молитв и заклинаний, тайные имена Богов, скрытый смысл мифов и сами события, должны были сохраняться в строжайшей тайне. Вакхические хороводы орфиков сопровождались взволнованным пением гимнов: Звёзды небесные! Чада любимые! Ночи всечёрной! Вы, кто, кружась, обтекаете мир огненосной волною. Вы, кто, сияя и вечно горя, всё и вся породили. Вы — сопричастницы Мойр, указатели всяческой доли. Вы направляете смертных людей по божественным тропам. Вам пояса семикратные зримы, воздушным скитальцам. Вы и небесные, вы и земные, вам нет истощения. Пеплос Ночи непроглядной вы сделали взору доступным. Блеском, осыпав своим, о дарящие время веселью. Пифагору нравились радостные веселия орфиков. Нравилась чистота «орфической жизни», призванной развивать в человеке лучшее дионисические начала; нравилось стремление орфиков стать частицей единой гармонии природы, хотя удавалось им это лишь в недолгие часы мистерий. Но не столько внешняя сторона их обрядов, интересовала Пифагора, сколько внутренняя философия всеобщей гармонии и непрерывного творчества природы. Оставалось только найти единое первоначало единой природы, отыскать единый источник её гармонии и прекраснейшего устройства. И такую первопричину Пифагор отыскал в числе. Теория числа, как единого организующего принципа мироздания стала стержнем всей философской системы Пифагора. Само слово теория имеет орфико-пифагорейское происхождение. Первоначально теория означала наблюдение, созерцание. Созерцание театрализованных мистерий и слушание тайного толкование мифов, а вместе с тем, и вакхический восторг, который охватывал неофита от открываемых ему истин, — всё это и называлось одним словом «теория». С орфических таинств в математику перенёс понятие теории Пифагор. Однокоренным словом с теорией является и теорема (зрелище, представление), которое трудами Пифагора стало означать и умозрение, умозаключение, т. е. математическую теорему. Но орфики составляли лишь ничтожную часть самосского общества, а жить в обществе и быть свободным от общества невозможно. Пифагора угнетала сама атмосфера тирании и произвола, царившая в Самосее. Мысль о том, что не пристало философу, свободному духом, жить в атмосфере насилия, всё чаще посещала его. Родина не давала Пифагору духовной свободы, которой он после долгих лет скитаний мечтал обрести на родине. Пифагор решил поселиться в Итальянском городе Кротон. ПИФАГОРЕЙСКОЕ БРАТСТВО Достигнув Италии, Пифагор появился на Кротоне и сразу завоевал там всеобщее уважение, как человек много странствовавший. Слава о нём множилась, это привело к нему многочисленных учеников, как мужчин, так и женщин, среди которых была и знаменитая Феано. С приездом Пифагора в Кротон начался самый славный период его деятельности, наступило время расцвета философии Пифагора. В Кротоне Пифагор учредил религиозно-этической братство, тайный монашеский орден, члены которого обязывались вести пифагорейский образ жизни. Основу братства составляли орфики, которые были близки Пифагору по духу. Братство пифагорейцев получило широкую известность и стало ведущим центром духовной и общественной жизни полиса. У пифагорейцев было такое правило: беги от всякой хитрости, отсекай огнём или железом: от тела — болезнь, от души — невежество, от утробы — роскошество, от города — смуту, от семьи — ссору, от всего, что есть — неумеренность. Есть три достойные вещи: 1. прекрасное и славное, 2. полезное для жизни, 3. доставляющее наслаждение (не пошлое и обманчивое, но прочное, важное, очищающее хулы). — Есть две поры, — учил Пифагор, — наиболее подходящие для размышлений: когда идёшь ко сну и когда пробуждаешься ото сна. День пифагорейцу надлежало заканчивать стихами: Не допускай ленивого сна на усталые очи, Прежде чем на три вопроса о деле дневном не ответишь: Что я сделал? Чего не сделал? Что мне осталось сделать? И день надлежит начинать со стихов: Прежде, чем стать от сладостных снов, навеваемых ночью, Думай, раскинь, какие дела тебе день приготовил? Морально-этические правила, завещанные свом ученикам Пифагором, были выражены в «Золотых стихах», которые переписывались и дополнялись на протяжении всей истории античности и в эпоху возрождения; были они популярны и в России. «Золотые стихи начинались словами: Зороастр был законодателем персов. Ликург был законодателем спартанцев. Солон был законодателем афинян. Нума был законодателем римлян. Пифагор — есть законодатель всего человеческого рода. Вот некоторые из заповедей Пифагора (из 325 заповедей): Сыщи себе верного друга; имея его, ты можешь обойтись без богов; Юноша! Если ты желаешь себе жизни долгоденственной, то воздержи себя от пресыщения и всякого излишества. Юные девицы! Памятуйте, что лицо лишь тогда бывает прекрасным, когда оно изображает изящную душу. Не гоняйся за счастьем: оно всегда находится в тебе самом. Не пекись о снискании великого знания: из всех знаний, нравственная наука, быть может, есть самая нужнейшая; но ей не обучаются... Следуя этим правилам, Пифагор выработал для себя и своих учеников особый распорядок дня. Встав с восходом Солнца, пифагорейцы шли на морской берег встречать рассвет. Сам Пифагор в утренние часы часто успокаивал душу игрой на лире и пением стихов Гомера. Многолюдным сборищам предпочитал уединённые прогулки с двумя-тремя учениками, замечая при этом, что «где тише всего, там и лучше всего». В конце дня следовали совместная прогулка, морское купание и ужин. После ужина — возлияние богам и чтение. Читал обычно самый младший, а самый старший комментировал прочитанный текст. Таким образом, пифагорейцы с равным усердием заботились и о физическом, и о духовном развитии (калокагатия — букв. прекрасное и добро), обозначавший идеал человека, сочетающий эстетическое (прекрасное) и этическое (добро) начала, гармонию физических и духовных качеств. Гармония духовного и физического начал, взлелеянная пифагорейцами, давала превосходные всходы. Была в Элладе такая поговорка: «Последний из кротонцев — первый из остальных греков». Изобретение термина ФИЛОСОФИЯ традиция приписывает Пифагору, но Пифагор видел себя не обладателем истины, но лишь стремящейся к ней, как к недостижимому идеалу и считал себя не мудрецом, а любителем мудрости (любомудр). По преданию, слово космос Пифагор впервые употребил в его сегодняшнем смысле, для определения всего мирозданья, подчёркивая важнейшую сторону мирозданья — упорядоченье, организованность, симметрию, гармонию, красоту. Из учения Пифагора о переселении душ следовали и предписания, запрещающие убивать животных и питаться их мясом. Забота о чистоте духа не заслоняла для пифагорейцев заботу о чистоте тела. Как и египтяне, пифагорейцы пеклись и чистоте тела и чистоте одежды. Сам Пифагор всегда облачался в ослепительно белые одежды, подобно египетским жрецам и любил носить восточный тюрбан. Поскольку учение Пифагора было тайным, то оно, видимо, не записывалось. Вот почему не сохранилось ни одной строчки трудов самого Пифагора. В силу этого и в силу античной традиции приписывать результаты открытий учеников своему учителю, сегодня практически невозможно определить, что сделал в науке сам Пифагор, а что — его ученики и последующие представители пифагорейской школы. Древние верили, что идеи, подобно вину, только улучшаются со временем, поэтому ученики щедро стремились приписывать свои открытия учителям, дабы эти идеи имели более долгий век. «Доктрины и открытия Пифагора, сохранившиеся в устной традиции сообщества, невозможно отделить от идей его последователей, любивших приписывать Пифагору собственную умственную инициативу»[4]. Ритуал посвящения в члены Пифагорейского братства был окружён множеством таинств, разглашение которых сурово каралось. Обет молчания, даваемый пифагорейцами, нашёл отражение в символике «Бык на языке», означавший «держи язык за зубами». Собрание изречений-символов пифагорейцев (акусмы — услышанное), призваны были регулировать внешнюю сторону пифагорейцев в отличие от «Золотых стихов», ставивших целью нравственное совершенствование: Сердце не ешь, т. е. не подтачивай душу страстями и горем; Огня ножом не вороши, т. е. не задевай гневных людей; Через весы не шагай, т. е. не нарушай справедливости; Уходя, не оглядывайся, т. е. перед смертью не цепляйся за жизнь; Не садись на хлебную меру, т. е. не живи праздно; Будь с теми, кто ношу взваливает, а не с теми, кто её сваливает, т. е. живи в труде; Ласточек в доме не держи, т. е. не привечай в доме шептунов и доносчиков; Главным пифагорейским символом здоровья и опознавательным знаком была пентаграмма (пифагорейская звезда, правильный пятиугольник). Интересно отметить, что тип симметрии звёздчатого пятиугольника наиболее распространён в живой природе (цветы незабудки, гвоздики, колокольчики, цветы вишни, яблони, малины, рябины и т. д.), но принципиально не возможны в кристаллических решётках неживой природы. Поэтому симметрию пятого порядка (правильный пятиугольник) называют симметрией жизни, это своего рода защитный механизм живой природы против кристаллизации, окаменения, за сохранение живой индивидуальности. Нарисованная пентаграмма была тайным знаком, по которому пифагорейцы узнавали друг друга, и помогали друг другу. Пифагор был первым, кто открыл человечеству могущество абстрактного знания. Он показал, что именно разум, а не органы чувств, приносят человеку истинное знание. Поэтому, основное внимание своих учеников Пифагор направлял изучению «бестелесного», абстрактного, математического и менее быть склонными к изучению «телесного», т. е. изучения физических объектов, которые находятся в постоянном изменении. Так математика становилась для Пифагора орудием познания мира, а за математикой следует философия. Так рождался знаменитый пифагорейский тезис: «Всё есть число». Стремление уйти от мира, замкнутая монашеская жизнь, вегетарианство и общность имущества, встречались и в других общинах, но в отличие от всех других, у пифагорейцев, это был способ, с помощью которого они считали возможным достигнуть очищения и соединения с божеством; это делалось именно при помощи математики. Математика была одной из составных частей их религии. — Бог, — учил Пифагор, — положил числа в основу мирового порядка. Бог — это единство, а мир — множество и состоит из противоположностей. То, что приводит противоположности к единству и соединяет всё в космос, есть божественная гармония в числовых отношениях. Тот, кто до конца изучит эту божественную числовую гармонию, сам станет божественным и бессмертным. Таков был пифагорейский союз — любимое детище великого эллинского мудреца. Это был союз истины, добра, красоты и гармонии. КЛАДЕЗЬ МУДРОСТИ ПИФАГОРА Слава о пифагорейском братстве перешагнула далеко за пределы Греции. Ученики Пифагора разъехались по многим городам Италии и Сицилии. Атмосфера высокой нравственности и самосовершенствования пифагорейского союза, его благотворное дыхание ощущалось повсюду. Побывавшие в кругу пифагорейского братства, раздавали свои накопленные богатства гражданам, поскольку не знатность и богатство, а ясный ум и чистая совесть ценились в пифагорейском братстве превыше всего. Ямвлих в жизнеописании Пифагора называл имена 235 членов пифагорейского союза. Говорится, что однажды у Пифагора спросили, — сколько у него учеников? На что он ответил: «Половина моих учеников изучает прекрасную математику, четверть — исследует тайны вечной природы, седьмая часть упражняет силу духа, храня в сердце учение. Добавь к ним трёх юношей, из которых Теон превосходит прочих своими способностями. Сколько учеников веду я к рождению вечной истины?»[5] В пифагорейское братство принимались не только мужчины, но и женщины. Ямвлих называет 17 женщин пифагореянок. Среди них дочь Пифагора и жена Милона Мия; знаменитая Феано, которую некоторые биографы называют женой Пифагора, «женщиной мудрой и выдающейся душевными дарованиями». Говорилось, что как-то к Феано пришли жёны кротонцев с просьбой убедить Пифагора побеседовать с их мужьями о благосклонном отношении к своим жёнам. На это Феано заметила, что добродетель супруги состоит не в том, чтобы сберечь своего мужа, но чтобы нравиться ему и угождать его желаниям, а сие исполнит она тогда, когда глупости его с терпением переносить будет. Нет числа малым и великим сообществам людей, которым зависть, обман, внутренние и внешние распри не подтачивали и не разрывали бы их. Не было исключением из этого правила и для пифагорейского союза. Был в Кротоне богатый и знатный человек по имени Килон, ходила о нём недобрая молва. Пришёл он к Пифагору, предложил ему дружбу и просил принять его в пифагорейский союз, но получил решительный отказ. Пифагор прочитал недобрый нрав Килона по лицу его, предложил ему идти прочь и не в свои дела не вмешиваться. Злонравный Килон решил ему отомстить, подготавливая заговор против Пифагора и его учеников. Однажды во время собрания пифагорейцев Килон со своими сообщниками поджёг дом со всех сторон; во время пожара, по некоторым античным свидетельствам, погибли многие собравшиеся, но некоторым ученикам всё же удалось спастись самим и спасти своего учителя. Говорится, что Пифагор во время этого пожара сидел в центре большой залы и не помышлял ничего предпринять к своему спасению. Тогда ученики Пифагора, бросились в огонь и ценой своей жизни спасли своего учителя. В последствии Пифагор долго скитался в поисках пристанища, пока не нашёл его в Метапонте, где и провёл остаток своих дней. Оставшиеся в живых пифагорейцы, рассеялись по всей Элладе, способствуя распространению пифагорейского учения по всему Средиземноморью. В одиночестве, угнетённые случившимся бедствием, скитались они, где попало, чуждаясь людского общества. Чтобы не погибла вовсе память о философии пифагорейцев, стали они составлять сжатые записки, собирать по крупицам сочинения; завещали ученики своим сыновьям, дочерям и жёнам, никому из дому не выносить их сочинений, и эти завещания долго соблюдались, знания передавались его из поколения в поколение. Учение Пифагора не погибло в кротонском пожаре. Горстка оставшихся в живых учеников, сохранила бесценные зёрна этого учения, эти зёрна дали обильные всходы. Благодарная память единомышленников сохранила для человечества имя Пифагора — выдающегося гения математики, акустики, основоположника теории музыки, основателя религиозного братства, прообраза средневековых монашеских орденов, богослова и реформатора, человека высокой нравственности. Если снять мистическую паутину с основного тезиса Пифагора «Всё есть число», то открывается гениальное пророчество, определившее весь последующий путь развития науки, и этот пифагорейский тезис приобретает современное звучание: математика есть ключ к познанию всех тайн природы; числовые отношения служат объединяющим началом всех вещей, выражают гармонию и порядок природы. Здесь будет уместным отметить: не менее чем через сто лет после смерти Пифагора произошло невиданное событие, — в Абдерах были выпущены монеты с изображением Пифагора. Это не только первый в истории чеканный портрет Пифагора, но первая чеканная подпись изображения. И это было посвящено не царю, не полководцу, а мудрецу. Но для учёного важнее не внешние атрибуты славы, а признание его идей. Идеями Пифагора пронизано творчество Платона — величайшего философа в истории человечества. Античные неоплатоники: Плотин, Порфирий, Ямвлих, Прокл, первая женщина философ и математик Гипатия — все они были страстными приверженцами Пифагора. Открытие Пифагором закона целочисленных музыкальных отношений, является (по мнению Зоммерфельда) первым законом математической физики и эвристического (от Архимедовой «Эврика» — находить) свойства математики. Это математическое свойство позволяет осуществлять физические открытия. Чудесная загадка соответствия математического языка с законом физики является фантастическим, божественным даром, которые невозможно понять рассудком. Пифагору принадлежит идея о всеобщей гармонии и красоте природы, которые лежат в основе мирозданья. Это является путеводной звездой современного естествознания, вплоть до цифрового телевидения, Интернет и освоения космоса человечеством, — всё это проявленные практические результаты вечного кладезя мудрости, который открыл человечеству великий Пифагор. НАСЛЕДИЕ ПИФАГОРА Система знаний Пифагора включала в себя: арифметику (учение о числах), геометрию (учение о фигурах и их измерении), музыки (учении о гармонии или теории музыки), астрономии (учение о строении Вселенной). На первый взгляд может показаться парадоксальным, представить себе математику и музыку, стоящими рядом, между тем, именно музыке суждено было стать первым свидетельством, подтверждающим справедливость знаменитого пифагорейского тезиса: «Всё есть число». Именно в музыке обнаружена была Пифагором таинственная связующая роль чисел в природе и заодно арифметика обогатила основу музыкального построения — музыкальные гаммы, которое является основой искусства музыки. И, несмотря на то, что бытует такое мнение, что математика слишком сложна для понимания музыкантам, а музыка сложна для понимания математика, всё же такое взаимопонимание было найдено. Пифагором было обнаружено, что приятные слуху созвучия (консонансы, от лат. consonans — согласно звучащий, благозвучие, слитное созвучие), получаются лишь в том случае, когда длины струн, издающих эти звуки, относятся, как целые числа первой четвёрки, т. е., как 1:2:3:4. Причём, замечена интересная особенность, что чем меньше числа в этом отношении, тем музыкальный интервал более созвучен. Это конечно удивительно, что звук, а тем более приятное созвучие (консонанс) поддаётся числовой характеристике. Именно это открытие Пифагора указывало ему на существование числовых закономерностей в природе и послужило отправной точкой в развитии философии Пифагора; так явилось рождение математической физики. Существует предание, согласно которому, Пифагор, проходя мимо кузницы, услышал удары молотков из различных звуков, образующих некое единое (гармоничное) звучание. Выяснилось, что свойство этих звуком, исходящих из кузницы не зависело от силы ударов кузнецов, а от размеров молота. Один молоток был вдвое больше веса другого и эти два отвечали друг другу соответственно созвучию октавы. Позднее Пифагор обнаружил, что из всего многообразия весов молоточков, созвучными ещё являются молоточки, вес которых соотносится, как 4/3 — звучит в кварту, 3/2 — звучит в квинту. Все остальные соотношения, звучат, не гармонично. Далее Пифагор обнаружил, что консонантно (гармонично) звучат струны, когда их длины относятся, как целые числа (1:2, 2:3, 3:4) и соответственно звучат — в октаву, в квинту и в кварту. Это зависит от частоты колебания струн; высота тона (частота колебания струны) обратно пропорциональна её длине. Струна вдвое короче данной струны звучит на октаву выше. Эффект звучания натянутой струны обусловлен скоростью ударения струны по частичкам воздуха (частота колебания струны). «Пифагорейцы, по преданию, при помощи наблюдения над металлическими пластинками разных размеров или сосудов с разным наполнением водой установили числовые отношения, характерные для кварты (3/4), квинты (3/2) и октавы (2/1), которые объединялись с материальными стихиями или с правильными геометрическими телами)»[6]. Звуки в музыкальной системе связаны между собой определёнными зависимостями и могут быть устойчивыми или неустойчивыми звуками в зависимости от основного тона (тоники), с которого начинается данная музыкальная система. Кроме того, мелодика имеет два наклонения: мажорное (окрашенное в светлые тона) и минорное (пасмурные тона). Краеугольным понятием в музыке является лад. Ладом называется приятная для слуха взаимосвязь музыкальных звуков. «Лад — это объединение звуков различной высоты, тяготеющих один к другому и, в конечном счёте — к одному отдельному звуку (тонике) или построенному на этом звуке консонирующему аккорду (тоническому трезвучию)»[7]. Наиболее распространённые лады состоят из семи основных ступеней, соотносящихся музыкальным строем. Струна издаёт целый звукоряд тонов, называемый натуральным звукорядом. Все совершенные консонансы заключены в первых четырёх, наиболее мощных гармониках колеблющей струны, причём по мере удаления от первой гармоники (основного тона) степень консонантности интервала убывает. Со временем в теории музыки стали различать и несовершенные консонансы: большую и малую терции; эти несовершенные консонансы определяются следующими — пятой и шестой гармониками колеблющейся струны. Это объяснялось пифагорейцами практически таким образом: звук, как совокупность множества отдельных ритмических ударов струны по воздуху и таких же колебаний воздуха. В консонансе октавы отдельные удары верхнего тона происходят в два раза чаще, чем более низкого основного тона, отчего второй удар верхнего тона достигает нашего уха одновременно с одним ударом основного тона и тона сливаются в единый благозвучный консонанс. В консонансе квинты каждый третий удар верхнего тона совпадает с каждым вторым ударом основного тона и поэтому квинты звучат менее слитно, чем октава. И так далее. Остаётся только удивляться блестящей интуиции и глубоком проникновении пифагорейцев в суть физических явлений. С их лёгкой руки и в математике и в музыке продолжают звучать могучие аккорды и в астрономии. Суждение о музыке на основании математической гармонии Пифагор рекомендовал ограничиться в пределах одной октавы (семи основных звуков). Исходя из закона целочисленных отношений для консонансов и учения о пропорциях, можно выявить математическое построение различных музыкальных ладов, определить музыкальный строй. Четвёрка чисел 1, 2. 3, 4 (магическая четвёрка цифр, дающая в сумме божественное число 10, олицетворяющее всю Вселенную) — тетрада лежит в основе закона консонансов. Пифагорейцы утверждали, что тетрада, это гаммы, по которым поют сирены. Пифагорейская клятва гласила: «Клянусь именем Тетрады, ниспосланной нашим душам. В ней источник и корни вечно цветущей природы». За благозвучными интервалами (консонансами) пифагорейцы устремились обнаружить тетраду в основе всего мирозданья. Четверка геометрических элементов — точка, линия, поверхность, тело (точке соответствовала единица, линии — число два, поверхности — число три, определяющей треугольник или плоскость двух измерений, телу — число четыре, первое пирамидальное число, дающее представление о пространстве трёх измерений). Гармония целочисленных измерений и сегодня способно поразить воображение каждого, кто впервые открыл её для себя. Поистине удивительно вдруг неожиданно обнаружить, что в природе есть факты, которые описываются простыми числовыми отношениями. Гармония целочисленных отношений послужила первым подтверждением пифагорейской мысли о рациональном устройстве природы по точному математическому плану, и своим лозунгом «Всё есть число» пифагорейцы распространяли закон целочисленных музыкальных отношений всюду, где это представлялось возможным, в том числе и на строение Вселенной. Музыке пифагорейцы приписывали врачующее и даже магические функции, а также музыке предавалось особое значение, как средство воспитания. Неслучайно столь созвучно этим мыслям пифагорейцев были слова древнекитайского философа Конфуция (551-479 до н.э.): «Если хотите знать, как страна управляется, и какова её нравственность — прислушайтесь к её музыке». Итак, пифагорейцы не только открыли строгие математические методы построения музыкальных ладов, которые практически полностью, без изменения вошли в современную музыку, но и заложили основы современного учения о ладе. В пифагорейской теории музыки идеально сочетаются математика и искусство, был сделан неоценимый вклад в науку математики, и искусство музыки. КОСМОС ПИФАГОРЕЙЦЕВ Где начало, где конец чёрной бездны небес? Сколько звёзд рассыпано в неб
Главная / Электронный журнал "Знание. Понимание. Умение" / № 6 2010 – История Сигачёв А. А. Пифагор (научно-популярный очерк) Sigachev A. A. Pythagoras (a Semi-popular Sketch) РОДИНА ПИФАГОРА — ОСТРОВ САМОС Икарийском море (ныне Эгейское) находится остров Самос (родина Пифагора) расположенный напротив Милета, к западу от него, на расстоянии одного дня плавания на небольшом паруснике. Милет (родина Фалеса, учителя и наставника Пифагора) в 496 году до н. э. был разгромлен персами; оставшихся в живых пленили или продали в рабство. Земля острова Самос плохо родит хлеб, непригодна для плуга, более благоприятна для маслин; и ни виноградарь, ни огородник не тревожат её. Судя по сбору фруктов, остров скорее плодоносен, нежели плодороден. Остров Самос у греков считался родиной богини Геры. Только лишь храм Артемиды в Эфесе (одно из чудес света) мог поспорить с храмом Геры на Самосе. Ныне от храма Геры сохранилась лишь одна колонна, состоящая из двенадцати мраморных дисков метровой толщины, что позволяет судить о былом величии храма, но от былого его изящества, увы, не осталось даже и следа. Самос неоднократно упоминается в «Илиаде» Гомера — Библии греческого народа. Сама мраморная статуя Геры Самосской хранится в Парижском Лувре. Эта статуя, может быть, сохранила взгляд юного Пифагора. Большая часть островного города омывается морем и расположена на ровном месте, но одна часть поднимается в гору, возвышающуюся над ним. Самос и его гавани с якорной стоянкой, обращённые к югу, был цветущим торгово-ремесленным городом. Если стать лицом к открытому морю, то с левой стороны, на мысе находился храм Посейдона, а с правой — расположено предместье святилища Геры. Небольшой городок, сбегающий с окрестных холмов к морю, называют сегодня, в честь прославленного земляка — Пифагорином, где родился основоположник математики Пифагор. Отцом Пифагора был Мнесарх — резчик по драгоценным камням и стяжал своим мастерством скорее славу, нежели богатство. Сохранилось предание, согласно которому, Мнесарх вырезал перстень дивной красоты, который приобрёл царь Поликрат, ценивший его превыше всего на свете. Но по совету мудрецов, он отплыл далеко в море на пятидесяти вёсельном корабле и выбросил свой заветный перстень с корабля в море в дар Богам. Долго Поликрат не мог потом успокоиться от потери столь удивительного перстня, но случилось весьма необыкновенное чудо: рыбак поймал большую, красивую рыбу, и решил сделать достойной подношение к царскому столу. Царь в знак признательности за подарок и хвалебную речь рыбака, пригласил его на обед. Сколь велико было удивление царя, когда внутри рыбы повар обнаружил заветный перстень царя Поликрата. Царь расценил это чудо, как знамение свыше и этим ему было предсказано, что невозможно уберечься смертному от участи, начертанной ему небом: если всегда и во всём везёт, то, в конце концов, неизбежно наступает расплата. Вскоре персы, завидовавшие Поликрату во владычестве на море, хитростью выманили его из Самоса и зверски убили в 523 году до н. э. Это событие случилось после того, как Пифагор, семи годами раньше, в знак протеста против жестокости Поликрата, навсегда покинул родной Самос и переселился в Кротон. «На кровле он стоял высоко, И на Самос богатый око С весельем гордым преклонял. — Сколь щедро взыскан я богами! Сколь счастлив я между царями! — Царю Египта он сказал» [1]. Имя матери Пифагора не сохранилось. Некоторые называли её Пифаидой, дочерью рода Анкея, — основателя Самоса. Другие утверждали, будто бы это сам Мнесарх назвал жену Пифаидой, а сына Пифагором в честь дельфийской прорицательницы Пифии, — в знак известия от оракула Дельфийского, что жена подарит ему необыкновенного сына. Говорилось, что истинным отцом Пифагора являлся сам Аполлон. Многие считали, что Пифагор, — это не имя, а прозвище, за способность высказывать истину постоянно, как дельфийская прорицательница Пифия. Таким образом, слово Пифагор состоит из двух составляющих частей: Пи — Пифия, Фагор — вещающий, т. е. вещающий, как Пифия, Пифовещатель. Поскольку бог Аполлон после победы над змеем Пифаном получил прозвище Аполлон Пифий, то Пифовещатель превращается в Аполлоновещателя или «уста Аполлона», как иногда переводят имя Пифагора, а со временем его стали называть, сыном лучезарного покровителя искусств Апполона. По многим античным свидетельствам, Пифагор, родившийся от Пифаиды, был сказочно красив и вскоре стал обладать незаурядными способностями. Целые дни напролёт проводил юный Пифагор у ног старца Гермодаманта, внимая мелодии кифары и песням Гомера. Страсть к музыке и к поэзии Гомера Пифагор сохранил на всю жизнь. Он начинал свой день с пения одной из песен Гомера. Но музыка стала для Пифагора не только видом развлечения и даже не средством вдохновения, но предметом его научных изысканий. Именно в музыке Пифагор нашёл прямое доказательство своему замечательному тезису: «Всё есть число». Остров Самос стал тесен Пифагору, и он отправился путешествовать, чтобы утолить жажду познания, он был убеждён, что путешествия и память — суть два средства, возвышающие человека и открывающие ему врата мудрости. И покровитель путников Гермес в 550 году до н. э. увлёк Пифагора в свои объятия. СТРАНСТВИЯ ПИФАГОРА Корабль, на котором Пифагор отправился в странствия, взял курс из Самоса в Милет; проплыв мимо двух мраморных львов, символически охранявших узкий проход в гавань Милета, причалил к пристани. Разыскать Фалеса в Милете для Пифагора было столь же просто, как найти храм Геры на острове Самос, ибо слава о Фалесе гремела по всей Элладе. Беседа юного Пифагора с Фалесом и его учеником Анаксимандром озарила всю его дальнейшую творческую судьбу, но в вопросе о природе первоначал Пифагор избрал свой путь: возможность описания устройства мирозданья с помощью чисел. Полное понимание и убеждение в этом пришло к Пифагору позднее, но Фалес тонким чутьём философа уловил в нём это рациональное зерно и посоветовал ему отправиться в Египет, к жрецам Мемфиса, у которых и сам он некогда учился мудрости. Этот совет был совершенно естественным, поскольку из «Исторической библиотеки Диодора» со ссылками на священные египетские книги, очевидно, что и до Пифагора древнейшие мудрецы, учёные и поэты отправлялись за познаниями в Египет — Орфей, Мусей, Гомер, Солон, Фалес, а после Пифагора — Платон, Евдокс, Демокрит. Итак, с благословения Фалеса, двенадцатилетний Пифагор, выбирая свою дорогу в жизни и в науках, принял решение отправиться в Египет. Путь до Египта из Милета был не близким, плыли вдоль берегов, от порта к порту, от острова к острову, запасались пресной водой и провиантом. Миновали остров Крит, овеянный легендами, которые гласили, что на этом острове, в глубокой пещере родился отец и повелитель богов Зевс. Предания гласят, что Пифагор, спускался в эту пещеру, одетый в чёрную шкуру, пробыл там положенные трижды девять дней, совершил ритуал всесожжения Зевсу, а на гробнице громовержца высек надпись: «Пифагор — Зевсу»; «Здесь лежит, опочив, меж людьми называемый Зевсом». Далее Пифагор проплыл мимо солнечного острова Кипр, на берега которого по преданию вышла из пены морских волн богиня любви Афродита. В пути следования Пифагор усердно постигал секреты морского искусства финикийцев. Последние три дня и две ночи плавания в Египет, Пифагор молча просидел на корабельной скамье, не меняя позы, не принимая воды и пищи, не засыпая ни на мгновенье. Когда судно достигло берегов Египта, как гласит предание, Пифагора, ослабевшего от поста, под руки вывели на берег, дали ему фруктов и другой еды и оставили с миром. Таким образом, Пифагор появился в Египте. Традиция утверждает, что, явившись ко двору, Пифагор предъявил царю Амасису рекомендательные Письма от Поликрата Самосского и Хирома, царя Тира, был ласково принят и допущен к жрецам. Он сам изготовил три прекрасные серебряные чаши и принес их в дар египетским жрецам. Пифагор выучил египетский язык, благодаря Амасису поступил в обучение к жрецам Гелиополя, затем Мемфиса и, наконец, Диосполя. Пифагор настолько поразил своим рвением жрецов Диосполя, что они допустили его к жертвоприношениям и богослужениям, куда не допускался никто из чужеземцев. Египетские жрецы, у которых обучался Пифагор, занимались постоянным наблюдением звёздного неба. С этой целью они распределяли между собой ночное время, вероятно, чтобы сохранить напряженное внимание и не пропустить ни одного, даже самого малозначительного, небесного явления. С того времени Пифагор пристрастился к занятиям астрономией и астрологией. Удивительно, что не только прямо на глазах Пифагора рушились могущественные царства, но он становился невольным участником тех грандиозных перемен древнего мира. Когда персы захватили Египет, то среди прочих жрецов и служителей, они взяли в плен и Пифагора, и отправили его из Египта в Вавилон. В Новом Вавилоне Пифагору довелось увидеть знаменитые Висячие сады, жены Навуходоносора, царицы Семирамиды, причисленные греками к одному из семи чудес света. Обо всех чудесах Вавилона коротко рассказать невозможно: по стенам Вавилона свободно разъезжались две колесницы, запряжённые четвёркой лошадей: статуя бога Мардука была выполнена из чистого золота и весила более двух тонн; Вавилонская семи ярусная башня Этеменанки [2] (башня знаменитого Библейского Вавилонского столпотворения), составляла высотой девяносто метров, со стороной квадратного основания — 91,5 метра. Каждый из семи ярусов башни был окрашен в особый цвет: чёрный, белый, пурпурный, синий, красный, серебряный, золотой. В Вавилоне было множество широких проспектов, храмов, часовен. В Вавилоне Пифагора отдали на учение жрецам храма Зевса (Бела-Мардука). Пифагор охотно общался с халдейскими жрецами и астрологами, а позднее — с магами. После шестилетнего вавилонского плена, Пифагор, воспользовавшись переполохом персов слухом о смерти царя Кира в походе, а также заговором против наследника Камбиза, сына Кира, Пифагор ушёл незамеченным из Вавилона с торговым караваном. Есть предание, что будущий царь персов Дарий, который предположительно был учеником Пифагора, узнав о побеге эллинского мудреца, сказал: «Если этому умнику не хочется быть свободным на чужбине, он станет нашим рабом у себя на родине!»[3] Пифагор вернулся на свою родину в возрасте 46 лет, спустя 24 года после отъезда из Милета. Так, пройдя долгий путь скитаний и странствий, Пифагор вернулся к эллинам. Там в живых оставались лишь его немощная престарелая мать, давно отчаявшаяся повидать перед смертью сына, и один из братьев. Отыскав себе пещеру за городом, Пифагор устроил себе в ней жилище для философских занятий; это место и поныне называют «пещерой Пифагора». Он задался целью передать свои знания молодому поколению. Вскоре он сблизился с тайной общиной орфиков, которые разыгрывали свои мистерии неподалёку от обиталища Пифагора. Они исповедовали религиозное учение, основанное, как они считали, самим поэтом Орфеем. Древние мифы утверждали, что Орфей изобрёл музыку и искусство стихосложения. Ради освобождения божественной души, заточённой в темнице тела, орфики совершали особый обряд очищения и подчиняли свою жизнь системе особых жизненных правил «орфическая жизнь». Тех, кто в земной жизни преуспел в благочестии, за гробом ожидало блаженство. Орфики верили, что душа человека бессмертна и подвержена непрерывной цепи перевоплощений. Только тот, кто вёл на земле «орфическую жизнь» праведника, мог избавить свою душу от бесконечной цепи перевоплощений и обрести вечное пристанище на «Небесных островах блаженства». Поскольку в теле животных могла обитать душа умершего человека, животных запрещалось убивать и питаться их мясом. Орфики поклонялись вечно творящей природе, отсюда исполнение орфических обрядов — мистерий (таинств). К этим таинствам допускались только посвящённые последователи орфического учения — мисты. Орфические мистерии совершались весной, в годовщину гибели и воскрешения Диониса — покровителя виноградарства и виноделия, когда воскресает вся природа. Они освобождали, заточённые в глубинах души, буйные дионистические силы, и позволяли им выплеснуться наружу, слиться с окружающей их матерью-природой; это сопровождалось состоянием необыкновенного восторга. Всё, что происходило во время мистерий — тексты молитв и заклинаний, тайные имена Богов, скрытый смысл мифов и сами события, должны были сохраняться в строжайшей тайне. Вакхические хороводы орфиков сопровождались взволнованным пением гимнов: Звёзды небесные! Чада любимые! Ночи всечёрной! Вы, кто, кружась, обтекаете мир огненосной волною. Вы, кто, сияя и вечно горя, всё и вся породили. Вы — сопричастницы Мойр, указатели всяческой доли. Вы направляете смертных людей по божественным тропам. Вам пояса семикратные зримы, воздушным скитальцам. Вы и небесные, вы и земные, вам нет истощения. Пеплос Ночи непроглядной вы сделали взору доступным. Блеском, осыпав своим, о дарящие время веселью. Пифагору нравились радостные веселия орфиков. Нравилась чистота «орфической жизни», призванной развивать в человеке лучшее дионисические начала; нравилось стремление орфиков стать частицей единой гармонии природы, хотя удавалось им это лишь в недолгие часы мистерий. Но не столько внешняя сторона их обрядов, интересовала Пифагора, сколько внутренняя философия всеобщей гармонии и непрерывного творчества природы. Оставалось только найти единое первоначало единой природы, отыскать единый источник её гармонии и прекраснейшего устройства. И такую первопричину Пифагор отыскал в числе. Теория числа, как единого организующего принципа мироздания стала стержнем всей философской системы Пифагора. Само слово теория имеет орфико-пифагорейское происхождение. Первоначально теория означала наблюдение, созерцание. Созерцание театрализованных мистерий и слушание тайного толкование мифов, а вместе с тем, и вакхический восторг, который охватывал неофита от открываемых ему истин, — всё это и называлось одним словом «теория». С орфических таинств в математику перенёс понятие теории Пифагор. Однокоренным словом с теорией является и теорема (зрелище, представление), которое трудами Пифагора стало означать и умозрение, умозаключение, т. е. математическую теорему. Но орфики составляли лишь ничтожную часть самосского общества, а жить в обществе и быть свободным от общества невозможно. Пифагора угнетала сама атмосфера тирании и произвола, царившая в Самосее. Мысль о том, что не пристало философу, свободному духом, жить в атмосфере насилия, всё чаще посещала его. Родина не давала Пифагору духовной свободы, которой он после долгих лет скитаний мечтал обрести на родине. Пифагор решил поселиться в Итальянском городе Кротон. ПИФАГОРЕЙСКОЕ БРАТСТВО Достигнув Италии, Пифагор появился на Кротоне и сразу завоевал там всеобщее уважение, как человек много странствовавший. Слава о нём множилась, это привело к нему многочисленных учеников, как мужчин, так и женщин, среди которых была и знаменитая Феано. С приездом Пифагора в Кротон начался самый славный период его деятельности, наступило время расцвета философии Пифагора. В Кротоне Пифагор учредил религиозно-этической братство, тайный монашеский орден, члены которого обязывались вести пифагорейский образ жизни. Основу братства составляли орфики, которые были близки Пифагору по духу. Братство пифагорейцев получило широкую известность и стало ведущим центром духовной и общественной жизни полиса. У пифагорейцев было такое правило: беги от всякой хитрости, отсекай огнём или железом: от тела — болезнь, от души — невежество, от утробы — роскошество, от города — смуту, от семьи — ссору, от всего, что есть — неумеренность. Есть три достойные вещи: 1. прекрасное и славное, 2. полезное для жизни, 3. доставляющее наслаждение (не пошлое и обманчивое, но прочное, важное, очищающее хулы). — Есть две поры, — учил Пифагор, — наиболее подходящие для размышлений: когда идёшь ко сну и когда пробуждаешься ото сна. День пифагорейцу надлежало заканчивать стихами: Не допускай ленивого сна на усталые очи, Прежде чем на три вопроса о деле дневном не ответишь: Что я сделал? Чего не сделал? Что мне осталось сделать? И день надлежит начинать со стихов: Прежде, чем стать от сладостных снов, навеваемых ночью, Думай, раскинь, какие дела тебе день приготовил? Морально-этические правила, завещанные свом ученикам Пифагором, были выражены в «Золотых стихах», которые переписывались и дополнялись на протяжении всей истории античности и в эпоху возрождения; были они популярны и в России. «Золотые стихи начинались словами: Зороастр был законодателем персов. Ликург был законодателем спартанцев. Солон был законодателем афинян. Нума был законодателем римлян. Пифагор — есть законодатель всего человеческого рода. Вот некоторые из заповедей Пифагора (из 325 заповедей): Сыщи себе верного друга; имея его, ты можешь обойтись без богов; Юноша! Если ты желаешь себе жизни долгоденственной, то воздержи себя от пресыщения и всякого излишества. Юные девицы! Памятуйте, что лицо лишь тогда бывает прекрасным, когда оно изображает изящную душу. Не гоняйся за счастьем: оно всегда находится в тебе самом. Не пекись о снискании великого знания: из всех знаний, нравственная наука, быть может, есть самая нужнейшая; но ей не обучаются... Следуя этим правилам, Пифагор выработал для себя и своих учеников особый распорядок дня. Встав с восходом Солнца, пифагорейцы шли на морской берег встречать рассвет. Сам Пифагор в утренние часы часто успокаивал душу игрой на лире и пением стихов Гомера. Многолюдным сборищам предпочитал уединённые прогулки с двумя-тремя учениками, замечая при этом, что «где тише всего, там и лучше всего». В конце дня следовали совместная прогулка, морское купание и ужин. После ужина — возлияние богам и чтение. Читал обычно самый младший, а самый старший комментировал прочитанный текст. Таким образом, пифагорейцы с равным усердием заботились и о физическом, и о духовном развитии (калокагатия — букв. прекрасное и добро), обозначавший идеал человека, сочетающий эстетическое (прекрасное) и этическое (добро) начала, гармонию физических и духовных качеств. Гармония духовного и физического начал, взлелеянная пифагорейцами, давала превосходные всходы. Была в Элладе такая поговорка: «Последний из кротонцев — первый из остальных греков». Изобретение термина ФИЛОСОФИЯ традиция приписывает Пифагору, но Пифагор видел себя не обладателем истины, но лишь стремящейся к ней, как к недостижимому идеалу и считал себя не мудрецом, а любителем мудрости (любомудр). По преданию, слово космос Пифагор впервые употребил в его сегодняшнем смысле, для определения всего мирозданья, подчёркивая важнейшую сторону мирозданья — упорядоченье, организованность, симметрию, гармонию, красоту. Из учения Пифагора о переселении душ следовали и предписания, запрещающие убивать животных и питаться их мясом. Забота о чистоте духа не заслоняла для пифагорейцев заботу о чистоте тела. Как и египтяне, пифагорейцы пеклись и чистоте тела и чистоте одежды. Сам Пифагор всегда облачался в ослепительно белые одежды, подобно египетским жрецам и любил носить восточный тюрбан. Поскольку учение Пифагора было тайным, то оно, видимо, не записывалось. Вот почему не сохранилось ни одной строчки трудов самого Пифагора. В силу этого и в силу античной традиции приписывать результаты открытий учеников своему учителю, сегодня практически невозможно определить, что сделал в науке сам Пифагор, а что — его ученики и последующие представители пифагорейской школы. Древние верили, что идеи, подобно вину, только улучшаются со временем, поэтому ученики щедро стремились приписывать свои открытия учителям, дабы эти идеи имели более долгий век. «Доктрины и открытия Пифагора, сохранившиеся в устной традиции сообщества, невозможно отделить от идей его последователей, любивших приписывать Пифагору собственную умственную инициативу»[4]. Ритуал посвящения в члены Пифагорейского братства был окружён множеством таинств, разглашение которых сурово каралось. Обет молчания, даваемый пифагорейцами, нашёл отражение в символике «Бык на языке», означавший «держи язык за зубами». Собрание изречений-символов пифагорейцев (акусмы — услышанное), призваны были регулировать внешнюю сторону пифагорейцев в отличие от «Золотых стихов», ставивших целью нравственное совершенствование: Сердце не ешь, т. е. не подтачивай душу страстями и горем; Огня ножом не вороши, т. е. не задевай гневных людей; Через весы не шагай, т. е. не нарушай справедливости; Уходя, не оглядывайся, т. е. перед смертью не цепляйся за жизнь; Не садись на хлебную меру, т. е. не живи праздно; Будь с теми, кто ношу взваливает, а не с теми, кто её сваливает, т. е. живи в труде; Ласточек в доме не держи, т. е. не привечай в доме шептунов и доносчиков; Главным пифагорейским символом здоровья и опознавательным знаком была пентаграмма (пифагорейская звезда, правильный пятиугольник). Интересно отметить, что тип симметрии звёздчатого пятиугольника наиболее распространён в живой природе (цветы незабудки, гвоздики, колокольчики, цветы вишни, яблони, малины, рябины и т. д.), но принципиально не возможны в кристаллических решётках неживой природы. Поэтому симметрию пятого порядка (правильный пятиугольник) называют симметрией жизни, это своего рода защитный механизм живой природы против кристаллизации, окаменения, за сохранение живой индивидуальности. Нарисованная пентаграмма была тайным знаком, по которому пифагорейцы узнавали друг друга, и помогали друг другу. Пифагор был первым, кто открыл человечеству могущество абстрактного знания. Он показал, что именно разум, а не органы чувств, приносят человеку истинное знание. Поэтому, основное внимание своих учеников Пифагор направлял изучению «бестелесного», абстрактного, математического и менее быть склонными к изучению «телесного», т. е. изучения физических объектов, которые находятся в постоянном изменении. Так математика становилась для Пифагора орудием познания мира, а за математикой следует философия. Так рождался знаменитый пифагорейский тезис: «Всё есть число». Стремление уйти от мира, замкнутая монашеская жизнь, вегетарианство и общность имущества, встречались и в других общинах, но в отличие от всех других, у пифагорейцев, это был способ, с помощью которого они считали возможным достигнуть очищения и соединения с божеством; это делалось именно при помощи математики. Математика была одной из составных частей их религии. — Бог, — учил Пифагор, — положил числа в основу мирового порядка. Бог — это единство, а мир — множество и состоит из противоположностей. То, что приводит противоположности к единству и соединяет всё в космос, есть божественная гармония в числовых отношениях. Тот, кто до конца изучит эту божественную числовую гармонию, сам станет божественным и бессмертным. Таков был пифагорейский союз — любимое детище великого эллинского мудреца. Это был союз истины, добра, красоты и гармонии. КЛАДЕЗЬ МУДРОСТИ ПИФАГОРА Слава о пифагорейском братстве перешагнула далеко за пределы Греции. Ученики Пифагора разъехались по многим городам Италии и Сицилии. Атмосфера высокой нравственности и самосовершенствования пифагорейского союза, его благотворное дыхание ощущалось повсюду. Побывавшие в кругу пифагорейского братства, раздавали свои накопленные богатства гражданам, поскольку не знатность и богатство, а ясный ум и чистая совесть ценились в пифагорейском братстве превыше всего. Ямвлих в жизнеописании Пифагора называл имена 235 членов пифагорейского союза. Говорится, что однажды у Пифагора спросили, — сколько у него учеников? На что он ответил: «Половина моих учеников изучает прекрасную математику, четверть — исследует тайны вечной природы, седьмая часть упражняет силу духа, храня в сердце учение. Добавь к ним трёх юношей, из которых Теон превосходит прочих своими способностями. Сколько учеников веду я к рождению вечной истины?»[5] В пифагорейское братство принимались не только мужчины, но и женщины. Ямвлих называет 17 женщин пифагореянок. Среди них дочь Пифагора и жена Милона Мия; знаменитая Феано, которую некоторые биографы называют женой Пифагора, «женщиной мудрой и выдающейся душевными дарованиями». Говорилось, что как-то к Феано пришли жёны кротонцев с просьбой убедить Пифагора побеседовать с их мужьями о благосклонном отношении к своим жёнам. На это Феано заметила, что добродетель супруги состоит не в том, чтобы сберечь своего мужа, но чтобы нравиться ему и угождать его желаниям, а сие исполнит она тогда, когда глупости его с терпением переносить будет. Нет числа малым и великим сообществам людей, которым зависть, обман, внутренние и внешние распри не подтачивали и не разрывали бы их. Не было исключением из этого правила и для пифагорейского союза. Был в Кротоне богатый и знатный человек по имени Килон, ходила о нём недобрая молва. Пришёл он к Пифагору, предложил ему дружбу и просил принять его в пифагорейский союз, но получил решительный отказ. Пифагор прочитал недобрый нрав Килона по лицу его, предложил ему идти прочь и не в свои дела не вмешиваться. Злонравный Килон решил ему отомстить, подготавливая заговор против Пифагора и его учеников. Однажды во время собрания пифагорейцев Килон со своими сообщниками поджёг дом со всех сторон; во время пожара, по некоторым античным свидетельствам, погибли многие собравшиеся, но некоторым ученикам всё же удалось спастись самим и спасти своего учителя. Говорится, что Пифагор во время этого пожара сидел в центре большой залы и не помышлял ничего предпринять к своему спасению. Тогда ученики Пифагора, бросились в огонь и ценой своей жизни спасли своего учителя. В последствии Пифагор долго скитался в поисках пристанища, пока не нашёл его в Метапонте, где и провёл остаток своих дней. Оставшиеся в живых пифагорейцы, рассеялись по всей Элладе, способствуя распространению пифагорейского учения по всему Средиземноморью. В одиночестве, угнетённые случившимся бедствием, скитались они, где попало, чуждаясь людского общества. Чтобы не погибла вовсе память о философии пифагорейцев, стали они составлять сжатые записки, собирать по крупицам сочинения; завещали ученики своим сыновьям, дочерям и жёнам, никому из дому не выносить их сочинений, и эти завещания долго соблюдались, знания передавались его из поколения в поколение. Учение Пифагора не погибло в кротонском пожаре. Горстка оставшихся в живых учеников, сохранила бесценные зёрна этого учения, эти зёрна дали обильные всходы. Благодарная память единомышленников сохранила для человечества имя Пифагора — выдающегося гения математики, акустики, основоположника теории музыки, основателя религиозного братства, прообраза средневековых монашеских орденов, богослова и реформатора, человека высокой нравственности. Если снять мистическую паутину с основного тезиса Пифагора «Всё есть число», то открывается гениальное пророчество, определившее весь последующий путь развития науки, и этот пифагорейский тезис приобретает современное звучание: математика есть ключ к познанию всех тайн природы; числовые отношения служат объединяющим началом всех вещей, выражают гармонию и порядок природы. Здесь будет уместным отметить: не менее чем через сто лет после смерти Пифагора произошло невиданное событие, — в Абдерах были выпущены монеты с изображением Пифагора. Это не только первый в истории чеканный портрет Пифагора, но первая чеканная подпись изображения. И это было посвящено не царю, не полководцу, а мудрецу. Но для учёного важнее не внешние атрибуты славы, а признание его идей. Идеями Пифагора пронизано творчество Платона — величайшего философа в истории человечества. Античные неоплатоники: Плотин, Порфирий, Ямвлих, Прокл, первая женщина философ и математик Гипатия — все они были страстными приверженцами Пифагора. Открытие Пифагором закона целочисленных музыкальных отношений, является (по мнению Зоммерфельда) первым законом математической физики и эвристического (от Архимедовой «Эврика» — находить) свойства математики. Это математическое свойство позволяет осуществлять физические открытия. Чудесная загадка соответствия математического языка с законом физики является фантастическим, божественным даром, которые невозможно понять рассудком. Пифагору принадлежит идея о всеобщей гармонии и красоте природы, которые лежат в основе мирозданья. Это является путеводной звездой современного естествознания, вплоть до цифрового телевидения, Интернет и освоения космоса человечеством, — всё это проявленные практические результаты вечного кладезя мудрости, который открыл человечеству великий Пифагор. НАСЛЕДИЕ ПИФАГОРА Система знаний Пифагора включала в себя: арифметику (учение о числах), геометрию (учение о фигурах и их измерении), музыки (учении о гармонии или теории музыки), астрономии (учение о строении Вселенной). На первый взгляд может показаться парадоксальным, представить себе математику и музыку, стоящими рядом, между тем, именно музыке суждено было стать первым свидетельством, подтверждающим справедливость знаменитого пифагорейского тезиса: «Всё есть число». Именно в музыке обнаружена была Пифагором таинственная связующая роль чисел в природе и заодно арифметика обогатила основу музыкального построения — музыкальные гаммы, которое является основой искусства музыки. И, несмотря на то, что бытует такое мнение, что математика слишком сложна для понимания музыкантам, а музыка сложна для понимания математика, всё же такое взаимопонимание было найдено. Пифагором было обнаружено, что приятные слуху созвучия (консонансы, от лат. consonans — согласно звучащий, благозвучие, слитное созвучие), получаются лишь в том случае, когда длины струн, издающих эти звуки, относятся, как целые числа первой четвёрки, т. е., как 1:2:3:4. Причём, замечена интересная особенность, что чем меньше числа в этом отношении, тем музыкальный интервал более созвучен. Это конечно удивительно, что звук, а тем более приятное созвучие (консонанс) поддаётся числовой характеристике. Именно это открытие Пифагора указывало ему на существование числовых закономерностей в природе и послужило отправной точкой в развитии философии Пифагора; так явилось рождение математической физики. Существует предание, согласно которому, Пифагор, проходя мимо кузницы, услышал удары молотков из различных звуков, образующих некое единое (гармоничное) звучание. Выяснилось, что свойство этих звуком, исходящих из кузницы не зависело от силы ударов кузнецов, а от размеров молота. Один молоток был вдвое больше веса другого и эти два отвечали друг другу соответственно созвучию октавы. Позднее Пифагор обнаружил, что из всего многообразия весов молоточков, созвучными ещё являются молоточки, вес которых соотносится, как 4/3 — звучит в кварту, 3/2 — звучит в квинту. Все остальные соотношения, звучат, не гармонично. Далее Пифагор обнаружил, что консонантно (гармонично) звучат струны, когда их длины относятся, как целые числа (1:2, 2:3, 3:4) и соответственно звучат — в октаву, в квинту и в кварту. Это зависит от частоты колебания струн; высота тона (частота колебания струны) обратно пропорциональна её длине. Струна вдвое короче данной струны звучит на октаву выше. Эффект звучания натянутой струны обусловлен скоростью ударения струны по частичкам воздуха (частота колебания струны). «Пифагорейцы, по преданию, при помощи наблюдения над металлическими пластинками разных размеров или сосудов с разным наполнением водой установили числовые отношения, характерные для кварты (3/4), квинты (3/2) и октавы (2/1), которые объединялись с материальными стихиями или с правильными геометрическими телами)»[6]. Звуки в музыкальной системе связаны между собой определёнными зависимостями и могут быть устойчивыми или неустойчивыми звуками в зависимости от основного тона (тоники), с которого начинается данная музыкальная система. Кроме того, мелодика имеет два наклонения: мажорное (окрашенное в светлые тона) и минорное (пасмурные тона). Краеугольным понятием в музыке является лад. Ладом называется приятная для слуха взаимосвязь музыкальных звуков. «Лад — это объединение звуков различной высоты, тяготеющих один к другому и, в конечном счёте — к одному отдельному звуку (тонике) или построенному на этом звуке консонирующему аккорду (тоническому трезвучию)»[7]. Наиболее распространённые лады состоят из семи основных ступеней, соотносящихся музыкальным строем. Струна издаёт целый звукоряд тонов, называемый натуральным звукорядом. Все совершенные консонансы заключены в первых четырёх, наиболее мощных гармониках колеблющей струны, причём по мере удаления от первой гармоники (основного тона) степень консонантности интервала убывает. Со временем в теории музыки стали различать и несовершенные консонансы: большую и малую терции; эти несовершенные консонансы определяются следующими — пятой и шестой гармониками колеблющейся струны. Это объяснялось пифагорейцами практически таким образом: звук, как совокупность множества отдельных ритмических ударов струны по воздуху и таких же колебаний воздуха. В консонансе октавы отдельные удары верхнего тона происходят в два раза чаще, чем более низкого основного тона, отчего второй удар верхнего тона достигает нашего уха одновременно с одним ударом основного тона и тона сливаются в единый благозвучный консонанс. В консонансе квинты каждый третий удар верхнего тона совпадает с каждым вторым ударом основного тона и поэтому квинты звучат менее слитно, чем октава. И так далее. Остаётся только удивляться блестящей интуиции и глубоком проникновении пифагорейцев в суть физических явлений. С их лёгкой руки и в математике и в музыке продолжают звучать могучие аккорды и в астрономии. Суждение о музыке на основании математической гармонии Пифагор рекомендовал ограничиться в пределах одной октавы (семи основных звуков). Исходя из закона целочисленных отношений для консонансов и учения о пропорциях, можно выявить математическое построение различных музыкальных ладов, определить музыкальный строй. Четвёрка чисел 1, 2. 3, 4 (магическая четвёрка цифр, дающая в сумме божественное число 10, олицетворяющее всю Вселенную) — тетрада лежит в основе закона консонансов. Пифагорейцы утверждали, что тетрада, это гаммы, по которым поют сирены. Пифагорейская клятва гласила: «Клянусь именем Тетрады, ниспосланной нашим душам. В ней источник и корни вечно цветущей природы». За благозвучными интервалами (консонансами) пифагорейцы устремились обнаружить тетраду в основе всего мирозданья. Четверка геометрических элементов — точка, линия, поверхность, тело (точке соответствовала единица, линии — число два, поверхности — число три, определяющей треугольник или плоскость двух измерений, телу — число четыре, первое пирамидальное число, дающее представление о пространстве трёх измерений). Гармония целочисленных измерений и сегодня способно поразить воображение каждого, кто впервые открыл её для себя. Поистине удивительно вдруг неожиданно обнаружить, что в природе есть факты, которые описываются простыми числовыми отношениями. Гармония целочисленных отношений послужила первым подтверждением пифагорейской мысли о рациональном устройстве природы по точному математическому плану, и своим лозунгом «Всё есть число» пифагорейцы распространяли закон целочисленных музыкальных отношений всюду, где это представлялось возможным, в том числе и на строение Вселенной. Музыке пифагорейцы приписывали врачующее и даже магические функции, а также музыке предавалось особое значение, как средство воспитания. Неслучайно столь созвучно этим мыслям пифагорейцев были слова древнекитайского философа Конфуция (551-479 до н.э.): «Если хотите знать, как страна управляется, и какова её нравственность — прислушайтесь к её музыке». Итак, пифагорейцы не только открыли строгие математические методы построения музыкальных ладов, которые практически полностью, без изменения вошли в современную музыку, но и заложили основы современного учения о ладе. В пифагорейской теории музыки идеально сочетаются математика и искусство, был сделан неоценимый вклад в науку математики, и искусство музыки. КОСМОС ПИФАГОРЕЙЦЕВ Где начало, где конец чёрной бездны небес? Сколько звёзд рассыпано в неб
30.
Песни казачьего календаря
(публикация автора на scipeople)
Песни казачьего календаря
(публикация автора на scipeople)
А.А. Сигачёв
- Союз писателей России, журнал "Знание..." , 2010
В статье показаны причины и следствия казачьего рассеяния. Лучшие сыны казачьей вольницы были отторгнуты от Родины в изгнание и рассеяны по свету — в русскую эмиграцию. В Великом исходе казачьей эмиграции 1920 года было немало поэтов-песенников — цвет и гордость казачьей песенной культуры. Воинствующий большевизм поступил с казачьей песней так же, как и с репрессированными казаками: было предписано полное истребление песенного наследия казачества, включая свод «Песен казачьего календаря». В данной статье освещены все периоды казачьего рассеяния и современное состояние казачьей эмиграции. Показаны достижения по восстановлению «Песен казачьего календаря», полностью утраченных в годы воинствующей бездуховности большевистской диктатуры.
В статье показаны причины и следствия казачьего рассеяния. Лучшие сыны казачьей вольницы были отторгнуты от Родины в изгнание и рассеяны по свету — в русскую эмиграцию. В Великом исходе казачьей эмиграции 1920 года было немало поэтов-песенников — цвет и гордость казачьей песенной культуры. Воинствующий большевизм поступил с казачьей песней так же, как и с репрессированными казаками: было предписано полное истребление песенного наследия казачества, включая свод «Песен казачьего календаря». В данной статье освещены все периоды казачьего рассеяния и современное состояние казачьей эмиграции. Показаны достижения по восстановлению «Песен казачьего календаря», полностью утраченных в годы воинствующей бездуховности большевистской диктатуры.
Среди русских рек Дон не самая большая река, но, пожалуй, ни одна из них, за исключением Волги, не была столь прославлена в летописях, песнях, легендах и сказаниях, как Дон. Издавна нежно и ласково величали её казаки «Тихим Доном», «Доном-Батюшкой», «Дон-Ивановичем», «Доном-богатырём». Река Дон была колыбелью казачества, их духовной опорой, кормилицей и поилицей. Дону казаки поверяют свои сокровенные, сердечные думы, радость и горе. Песни казаков исполнены красоты, силы, благородства и подчёркнутого ритма. Искусство хорового пения принадлежит, как известно, к наиболее древним видам народного творчества, его истоки уходят вглубь веков. В традиции хорового пения казаков — преимущественно без музыкального сопровождения, ибо использование музыкального сопровождения снижает интонационную выразительность мелодии. Специфическая казачья среда создала свой неповторимый фольклор, свои особенные, только ей свойственные песни. Сила народной песни в отличие от других письменных памятников старины состоит в том, что песня не несёт в себе отпечатков иноземного влияния, в отличие, например, от летописей (как известно, многие летописцы были далеко небеспристрастны в своих «сказаниях»). Песни создавал сам народ, без заморской подсказки и без корысти. Во все времена народ пел своё, вкладывал в песню свою жизнь, свои чувства, надежды, горе и радость. Народная песня жила так, как жил и чувствовал её создатель — народ во всём своём многообразии. Она была явлением свободного творчества, естественным отражением жизни и быта вольного народа. Издавна казачья песня являлась объектом самого пристального внимания исследователей, этнографов, фольклористов, писателей, поэтов-песенников, драматургов, лингвистов. Это объясняется, прежде всего, особенностями и богатством песенного духа, ревностно хранимого в среде казаков. Общепризнан особый певческий дух казака, отличный в этническом, психологическом и культурном отношении от песен «россиянина». Большинство фольклористов считают, что казачество имеет свой особый светильник искусства в музыке, в песне и в танце. Народ как будто тот же самый, но песня казачья совсем другая, своеобразная. Очевидно, что почувствовать особый аромат песенного казачьего фольклора без учёта этнической особенности казаков и их культурных связей невозможно. Оригинальный казачий стиль хорового пения отличен даже от южнорусской песнопевческой практики, в том числе и по образцу гармонизации. Даже в обиходных церковных хоровых напевах издавна господствовала европейская гармония, европеизированный стиль которой долгое время сковывал народное музыкальное творчество. Западноевропейская школа хорового пения с искусственной метрической ритмикой, сковывала распев с несимметричным, свободным песенным ритмом. Казачьи распевы не укладываются в жёсткое «прокрустово ложе» гармонических рамок квадратных периодов мелодий. Свободолюбивому казаку и в песне более любо ладовое своеобразие несимметричного ритма свободных казачьих напевов. В фольклоре народ сохраняет, сам того не осознавая, останки древних традиций, восходящих к предыстории, он выполняет функцию “подсознательной коллективной” памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то ещё. Кто хочет понять свой народ до глубины корней, должен пристально присмотреться и прислушаться к его истокам — к песням, сказкам, к пословицам, поговоркам, к отдельным словам (в которых неискоренимо присутствуют коды народа). За словом всегда стоит глубинный смысл, многогранное значение, за буквальным смыслом — тайный смысл истории, культуры, религии народов и наций. И песни, что пелись нашими предками, должны мы бережно хранить и преумножать[1]. В казачьем рассеянии, как теперь принято говорить о Великом исходе казачьей эмиграции 1920 года, было много поэтов песенников. К настоящему времени уже немало издано поэтических антологий (антология от гр. anthologies, буквально — букет цветов), освещающих поэтическое творчество как Восточной, так и Западной ветвей русской эмиграции. Вышли также сборники песен и стихов казачьей лирики. Из 200 тысяч белых эмигрантов Восточной ветви Зарубежья было около 60 поэтов. «Мне известно, — писал В. Перелешин, — около шестидесяти имён поэтов, как пользовавшихся широким признанием в дальневосточных центрах русского рассеяния — Харбине, Шанхае, Тяньцзине и Пекине, так и малоизвестных и оставшихся вовсе незамеченными»[2]. На долю Западной ветви белых эмигрантов Зарубежья — Берлина, Парижа, Праги, Белграда, Варшавы, Риги, Равеля, Софии, проходилось примерно столько же — около 200 тысяч человек. Из этого числа Западной ветви белых эмигрантов было 88 поэтов (включённые в антологию Ю. Иваска «На Западе», 1953)[3]. Уместно здесь напомнить, что была определённая доля эмигрантов (хоть и не столь значительная, точное их число не установлено), поселившихся в Южной Америке: в Аргентине, Бразилии, Чили, Парагвае, на Филиппинах, в Австралии и США. (По данным В. Крейда и О. Бакич — среди них было примерно 20 наиболее видных литераторов) [4]. Что же в своде «Песен казачьего календаря» было такого, за что песни подлежали полному уничтожению, и должно было быть стёртым из памяти людей само упоминание о них. Казачьи песни подлежали полному истреблению, как и само казачество. Идеологи большевистской диктатуры во главе с Лениным и Троцким придавали слову «расказачивание» однозначный смысл — поголовное уничтожение (геноцид) казачества. Идеология мирового господства диктатуры пролетариата включала в себя разжигание гражданских и мировых войн, программирование искусственного голода, кризисов и терроризма. Россия была выбрана в качестве плацдарма для развития «Мировой революции и Мирового господства». Идеи большевизма о «процветающем рае социализма и коммунизма» являлись всего лишь прикрытием истинного замысла мирового сообщества диктаторов-авантюристов. Казачество на подобный лукавый большевистский диктаторский обман «коммунистического рая» не прельстилась, и за это его было решено физически истребить, стереть с лица земли; предать казачество полному забвению. Из памяти людей задумано было искоренить само слово «казак», и всё, что с ним было неразрывно связано: казачьи песни, танцы, традиции, фольклор. Большевистская диктатура не останавливалась ни перед чем, для достижения своих человеконенавистнических целей в стремлении к мировому господству. Так, ими были спланированы: геноцид цвета русской нации — казачества, истребление царской семьи вместе с их детьми, уничтожение интеллигенции и духовенства, развязывание гражданских войн, создание концентрационных лагерей по всему Северу России задолго до создания фашистских лагерей — Освенцима, Майданека, Бухенвальда и других известных «лагерей смерти». Была запущена адская машина истребления казачества во всех казачьих краях (Дона, Кубани, Терека, Урала, Сибири, Приморья и других 12 казачьих краёв). Чудовищная машина смерти работала многие годы после окончания гражданской войны, уже при советском режиме. Карательные акции были организованы сразу после Октябрьского переворота — силами «интернационалистов» (особенно латышей, мадьяр, китайцев, «революционных матросов», горцев Кавказа, иногороднего населения казачьих областей.) Бронштейн–Троцкий писал: «Уничтожить как таковое, расказачить казачество — вот наш лозунг. Снять лампасы, запретить называться казаками, выселить в массовом порядке в другие области»[5]. Член Донского ревкома Исаак Исаевич Рейнгольд рапортовал в ЦК РКП (б): «Почувствовав себя победителями, мы бросили вызов казакам, начав их массовое физическое истребление. Бесспорно принципиальный наш взгляд на казаков, как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически»[6]. Следует здесь особо отметить роль вождя революции, диктатора Ленина в массовом истреблении казачества. Ленин не только знал о происходящем геноциде казачества, но и лично участвовал в выработке человеконенавистнической политики большевистских властей по отношению к казакам. «Достаточно вспомнить ленинскую телеграмму Фрунзе по поводу «поголовного истребления казаков»! Дзержинский писал Ленину 19 декабря 1919 г., указывая, что на тот момент в плену у большевиков содержалось около миллиона казаков. Вождь мирового пролетариата наложил резолюцию на этом письме: «Расстрелять всех — до единого!»[7] О том, какому страшному погрому и уничтожению подвергались казачьи станицы Дона, Кубани и Терека писал бежавший на Запад палач из НКВД Орлов А. (настоящее имя — Лейба Лазаревич Фельбин): «Десятки тысяч казаков были расстреляны без суда, сотни тысяч — отправлены в ссылку, в сибирские и казахстанские концлагеря, где их ждала медленная смерть»[8]. Читаем по другому источнику о том, как поступали с казачьими семьями: «Сгоняли к железнодорожным станциям, где стояли заранее поданные эшелоны из товарных вагонов без воды, печей, уборных. По 70–100 человек загоняли в вагоны, закрывали на замки и пломбировали. Окна в вагонах были забиты досками и сверху обтянуты колючей проволокой. Эшелоны мчали несчастных казаков в Сибирь, на Дальний Восток. Кошмарный ужас творился в вагонах: холод, голод, плач детей и матерей, самоубийства, болезни и смерть. Оставшихся в живых людей выбросили в сибирской тайге и заставили строить бараки и землянки. Дети, женщины, старики без одежды и питания падали и умирали — как мухи. Утром можно было видеть целыми семьями повесившихся на деревьях людей»[9]. Железнодорожный служащий, видевший в начале 30-х годов эшелоны депортированных казаков, свидетельствует: «Много раз из проходящих вагонов выбрасывали свёртки. Мы знали, что в них. В них были детские трупы. Мы разворачивали их, доставали записки, очень схожие по содержанию: «Ради Бога, предайте земле раба Божьего… И мы хоронили вдоль железнодорожного полотна этих рабов Божьих — грудных и годовалых. А на их родине и на их крови вставали колхозы; в дом раскулаченных въезжали новые хозяева»[10]. Голод 1932–1933 годов был искусственно организован, чтобы окончательно сломить сопротивление крестьян при коллективизации в казачьих хлебных житницах страны. «Голод и недоедание дали в руки кровавой власти новое и страшное оружие для её политической борьбы с неугодными слоями населения. Казачье население Северного Кавказа обрекают на скорую и верную голодную смерть в тюрьмах, концентрационных лагерях, ссылках, во время долгих этапных путей. Так погибает лучшая часть крестьянства и казачества и глубже подрывается сельское хозяйство»[11]. «Район Беломорканала, берега Печоры, Игарки, Амура, Якутская тайга и тундра Крайнего Севера были усеяны костями казаков, гибнувших от тяжёлой работы, голода и цинги, от пуль и прикладов палачей-чекистов... Сегодня общее число истреблённых казаков по всей России насчитывается примерно около 10 миллионов человек. Об этом чудовищном геноциде казачества — ни слова не сказано в учебниках истории. Как это удавалось скрывать? Почему виновники этого геноцида не осуждены Международным трибуналом и не наказаны? Продолжением геноцида казаков 20-х — 30-х годов явилось их истребление после окончания Великой Отечественной войны, выданных Западными союзниками сталинскому режиму» [12]. Возрождение современного казачества не мыслимо без детального расследования причин геноцида казачества и поимённое осуждение всех участников этого изуверства. Весь мир должен знать имена организаторов и исполнителей геноцида казаков. Эти имена должны быть прописаны в учебниках Российской истории и озвучены на судебных процессах мирового трибунала по геноциду казачества. Казачество было ненавистно международным лидерам своей уникальной казачьей демократией, которая является антиподом идей «мирового господства» и «мировой революции». Идея тотального истребления казачества была задумана задолго до переворота в России в октябре 1917 года. Традиционная экономика казачества основана на морально-нравственных нормах и ценностях, на уникальной демократии, на свободном труде, при котором главным капиталом является земля-кормилица, реки, озёра, леса и поля — что составляет основу жизни человека. Законы казаков хранились в их вековых обычаях, традициях, в морально-нравственных нормах и ценностях. Сейчас заговорили о голодоморе на Дону, на Кубани, в Украине, но в учебниках об этом не говориться ни слова. Почему такое происходит при нынешней «демократической» власти в России? Сегодня зло, против которого боролись казаки — большевистская диктатура в России — низвергнута, но «демократы» не торопятся возвращать казакам экспроприированные у них большевиками земли. В чём причина такого парадоксального несоответствия?.. Сегодня на казачьих землях хозяйничают временщики. Банкиры скупили бывшие казачьи земли за бесценок и сдают их в аренду китайским и корейским предпринимателям, которые хищнически вырубают лесополосы для своего обогрева и проживания; приватизируются и скупаются за бесценок реки, озёра и пруды. Кому выгодна такая политика и замалчивание факта репрессий и геноцида казаков? Теперь принято считать поэтов белогвардейского рассеяния первой волны эмиграции 1920 года — затонувшей песенной Атлантидой. Действительно, несмотря на изданные многочисленные поэтические альманахи, сборники стихов, публикации в многочисленных зарубежных журналах, — многое из песенного творчества казачества утрачено безвозвратно. Из Харбино-Шанхайского и Дальневосточного эмигрантского зарубежья следует особо отметить творчество казаков рассеяния: Алексей Ачаир — организовал в Харбине «Содружество работников литературы, науки и искусства». Сочинял песни, издавал сборники стихов. Руководил большим хором школьников. В 1945 году был арестован и депортирован в СССР. Умер в пересыльной Уссурийской тюрьме от сердечного приступа; Сергей Алымов — поэт-песенник, ставший кумиром Харбиновской молодёжи; Яков Аракин — писал песни, романсы, пьесы; по словам В. Перелешина, «Аракин умер от голода на крыльце чужого дома»[13]. Арсений Несмелов — поэт-песенник, его творчество вызывало интерес эмигрантских читателей в Европе и Америке. В августе 1945 года был арестован и отправлен в СССР. Умер в пересыльной тюрьме. (Русский эмигрантский Харбин подошёл к своему концу в августе 1945 года; пятнадцать тысяч харбинцев были насильственно увезены в СССР, в их числе были Арсений Несмелов и Алексей Ачаир. Василий Логинов умер в харбиновской больнице сразу после прихода советских войск. Тагда же умер на улице Яков Аракин, оказавшись без крыши над головой и без средств к существованию). Василий Обухов — поэт-песенник, после входа в Маньчжурию советских войск Обухов был арестован, увезён из Харбина в СССР. Сидел в советских лагерях. Умер от рака. «Каждое стихотворение Василия Обухова — отражение его трудной, мучительной жизни, в которой настоящей радостью было творчество» [14]. Валерий Перелешин — поэт-песенник, из Харбина переехал в Пекин, автор 12 поэтических сборников. Из европейского и латиноамериканского эмигрантского рассеяния следует особо отметить казаков песенников-поэтов: Сергей Бехтеев — предки С. Бехтеева владели хутором Галичья гора на высоком каменном берегу Дона. Поэт Сергей Бехтеев в ноябре 1920 года восходит с Креста на Крест. С борта парохода «Самара» стихотворением «Прости» он окончательно прощается с Родиной. Сергей Бехтеев особо отметил в своём творчестве мученический подвиг Святой Царской Семьи. Прожив в Сербии и во Франции 34 года, он оставил потомкам в качестве духовного завещания девять сборников своих стихов и песен, изданных за рубежом. В руках бывшего офицера Царской армии вместо шашки была кирка и лопата, а в горле комок слёз, и перед мысленным взором — картины утраченной России: маковки сельских церквушек да старый родительский дом. В 1927 году в Сербии появляется стихотворение, ставшее центральным в творчестве С. Бехтеева — «Грядущее»: Гляжу спокойно в даль веков, Без опасений и без страха — И зрю Россию без оков В державной шапке Мономаха. В 1933 году в Москве богоборцами большевиками был взорван Храм Христа Спасителя, а в 1933 году в Ницце Сергей Бехтеев обратился со стихотворением к «Внукам»: Пусть льётся смрадная река, Грозя культуре потопленьем, Я говорю через века С грядущим новым поколеньем, Оно оценит и поймёт, Порыв мой пламенный и смелый, И вслед за мною в бой пойдёт За наши старые уделы. Оно полюбит древний быт Святой страдальческой России, И снова храмы воскресит Для православной Литургии. Николай Туроверов — один из самых значительных русских поэтов ХХ века. Долгие годы его имя в СССР находилось под запретом. Человек, чьи стихи тысячи людей переписывали от руки. Поэт, сумевший выразить трагедию миллионов русских участников Белого движения и всю тяжесть вынужденного изгнания, был почти неизвестен на своей Родине, которую горячо любил. Воспевший красоту Донских земель, казачью историю и традиции, он 53 из 73 лет жизни прожил во Франции и никогда не увидел родных его сердцу станиц. Поэтические строки Николая Туроверова отличаются напевностью, совершенством рифмы, точностью слов; строки его стихотворений буквально пронзают. Его стихотворения о коне, плывущем за кораблём с беженцами, среди которых находится его хозяин или стихи о матери не узнавшее своего сына после долгой разлуки — признаны классическими образцами в песенной поэзии русского зарубежья. Николай Туроверов был удивительным человеком, вдохновлявшим казаков рассеяния одним своим присутствием. Не случайно он стал организатором многочисленных русских зарубежных обществ. Николай Туроверов долгое время возглавлял Казачий Союз. Его творчество и сегодня, в непростое для России время, несёт заряд единения казачества. Творческую славу Николай Туроверов познал ещё при жизни, нередко в рецензиях его песенников и стихотворных сборников о нём писали, как о «Баяне казачества». Его стихи и песни переписывались от руки и сборники его произведений мгновенно все скупались с прилавков книжных магазинов. Приведём стихотворения Николая Туроверова, ставшие песнями: МАРТ Гони коня через овраги, За самый дальний буерак. Свищи, кричи в лихой отваге О том, что ты Донской казак!.. В степи туманы да бурьяны, Последний грязный талый снег, И рьяно правит ветер пьяный Коней казачьих резвый бег. ПЕРЕКОП Нас было мало, слишком мало. От вражьих толп темнела даль; Но твёрдым блеском засверкала Из ножен, вынутая сталь. Кто ныне жребий смертный вынет, Чей будет труп в снегу лежать? Молись, молись о дальнем сыне Перед святой иконой, мать! О милом крае, о родимом Звенела песня казака, И гнал, и рвал над белым Крымом Морозный ветер облака. Спеши, мой конь, долиной Качи, Свершай последний переход. Нет, не один из нас заплачет, Всходя на Крест — на пароход. Когда с прощальным поцелуем Освободим ремни подпруг, И, злым предчувствием волнуем, Заржёт печально верный друг. Казак, родимый край покинул... Невольно хочется рыдать... Молись, молись о дальнем сыне Перед святой иконой, мать... КАЗАК Ты такой ли, как и прежде, богомольный В чужедальней басурманской стороне? Так ли дышишь весело и вольно, Как дышал когда-то на войне? Не боишься голода и стужи, Дружишь с нищетою золотой, С каждым человеком дружишь, Оказавшимся поблизости с тобой. Отдаёшь последнюю рубаху, Крест нательный даришь бедняку, Не колеблясь, не жалея — смаху, Как и подобает казаку. Так ли ты пируешь до рассвета, И в любви такой же озорной, Ты казак и божеским заветом — Награждён ты лирой золотой. Николай Альникин (Борис Незлобин) — совершенно удивительные, юношеские рифмованные грёзы — песенные мотыльки о Родине, грустные казачьи песни о станицах воспел на чужбине, донской казак Николай Альникин. Свою книгу «Казачьи думы — песни о Родине» он подарил как «сувенир» для друзей и соратников, которые на чужбине не забыли Дона и его станиц, которые помнят грустные беженские лагеря и первые шаги в чужих краях. В своих стихах и песнях делится он своими воспоминаниями о берегах Дона и Кубани, о высотах Кавказских гор, о равнинах севера Таврии Крыма, о «сидении» в лагерях беженцев и проживании в закопченных бараках и землянках. ПЕСНЯ ПОКИНУТЫХ КАЗАЧЕК Ой, да ты подуй, подуй, ветер низовый; Ты надуй, надуй тучу грозную. Принеси на Дон с моря Чёрного Из чужих сторон дорогих гостей. Принеси ты их грозной тучею — Казаков лихих на степной простор. Забурлит волной тихий Дон седой, И в последний бой смело выступит. Сбросим цепи мы, цепи рабские, Сгинет царство тьмы нечестивое. Ты надуй скорей, ветер низовый. С голубых морей тучу грозную. * * * Далёко позади остались степи Дона, Родные хутора, станицы, курени... Все сердцу близкие: старушки, дети, жёны, — На произвол судьбы осталися одни. Мы уходили с тайною надеждой вскоре С победой возвратиться к милым очагам... Но и Кубань, и Дон мы отдали врагам, Чрез горы и леса мы добрались до моря. Восстали против нас и люди, и природа: Зелёные — навстречу, красные нам вслед; Налево — горы, лес, дожди и непогода, А справа море тысячи сулит нам бед... Со всех сторон нам гибель угрожает... Нам душно, как в тюрьме, в ущельях этих гор... Далёко тихий Дон и он теперь не знает, Какой выносит рок над нами приговор. Нам душно здесь, в горах, нам тяжко на чужбине... Душа на волю просится из этих гор; Истосковались по степям мы, по равнине, Где бесконечный вкруг тебя лежит простор... Все наши помыслы о Родине далёкой; Мечтаем мы во сне и наяву о ней; Страдает без нея душа в тоске глубокой. И грудь сжимается тоскливей и больней. МЫ НЕ ИЗМЕННИКИ РУСИ Мы не изменники Руси на нас клевещут: Мы в жертву Родине отдали, что могли; Любовью нежной к ней у нас сердца трепещут... Но вот уходим мы теперь на край земли... Чтоб пламенно любить её и там, родную, Свободу обретём, коль счастье не нашли... Её мы выстрадали здесь за Русь святую, Уходим, пожелайте нам счастливого пути... Оставшиеся братья также вскоре За нами двинутся по нашим же следам... Ведь мир велик, в безбрежном мировом просторе Найдется уголок пристанище всем нам!.. И всюду будем ждать заветного мгновенья, Когда потребует к себе Отчизна нас. На зов ея мы двинемся без замедленья... Счастливый путь! Прощайте, братья! В добрый час!.. КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН Загудели, зазвенели по церквам колокола, Беспрерывно льются трели, ночь прошла. Этот мощный, этот властный, но чужой, не русский звон, Мне напомнил край прекрасный — тихий Дон. Реют в воздухе, как птицы, звоны с раннего утра... Вспоминаются станицы, хутора. Вспоминаются другие звоны, там, в родной земле... Что-то с вами, дорогие, там — в Цимле?.. В этот праздник на чужбине, лишь одна смущает тень: Как-то встретили вы ныне этот день? Этой ночью, как бывало, вы стояли ль по церквам? Что сегодня подсказало сердце вам? С каждым годом в вашей жизни радость меньше и бледней... Боже, дай моей Отчизне светлых дней! Милость пусть войдёт Господня на родимую страну, — Пусть легко вздохнут сегодня на Дону!.. НЕНАГЛЯДНОЙ Расскажи, мой друг, хоть во сне ты мне, Как живёшь одна ты в родной стране? Дивной грёзою мне блесни сюда, Путеводная ты моя звезда. Ветерок чуть-чуть шелестит листву, — Не твою ли здесь слышу я молву? Облака вверху с яркой синевой Всё рисует мне образ милый твой. А года не ждут, — как стрела летят, — Счастья нашего, видно, не хотят... Всюду тьма царит непроглядная... Появись, приснись, ненаглядная!.. Александр Донсков — прославленный поэт-песенник. Картина второго казачьего Сполоха отразилась в общеказачьем гимне, написанном поэтом, полковником казачьих войск Александром Донсковым: Полыхают пожаром казачьи станицы, Ветер пепел несёт по родимым полям. Есть за что нам с кровавой коммуною биться, Есть, чем будет порадовать Родину нам... В Харбине (Китай) эмигрантам жилось легко и привольно. Выходцы из России вспоминают Харбин с благодарностью. Это было лучшее место из всей эмиграции. Русский язык там был официально признанным и преподавания велись на русском языке. Оторванность от родной почвы в Харбине переживалось не столь остро, как в Западной Европе. Харбин был русским университетским городом, в котором находилось землячества и общины, выходцев из российской империи — русских, поляков, латышей, грузин, армян, татар. С приходом в Маньчжурию Японцев в 1932 году, началось разорение русских и вытеснение их из Харбина. Даже плохо обеспеченные литераторы в Харбине чувствовали себя лучше, чем в русских диаспорах Европы: можно было кормиться журналистикой, а не изматывающим трудом на заводе Рено. Парижские судьбы казаков рассеяния суровее, чем в Харбине. Борис Бета, переехав из Харбина во Францию, стал бездомным бродягой, затем портовым грузчиком в Марселе, где вскоре умер. Но с другой стороны, русской литературной жизни казачьей эмиграции рассеяния Востока менее повезло, нежели Западной казачьей диаспоре, поскольку Восточная ветвь творческой эмиграции была представлена самой себе. Парижские дореволюционные писатели-эмигранты не желали замечать провинцию, не следили за Харбиновской и Шанхайской литературной жизнью. Но всё-таки Михаил Осоргин в журнале «Феникс» писал в разделе Последние новости: «На этот раз парижским “китам” придётся заметить китайских сородичей и поздравить их с начинанием»[15]. В 1937 году в Париже был основан «толстый» литературный журнал — «Русские записки». Целью нового издания было наведение мостов между столицей Зарубежья — Францией и дальневосточной эмиграцией. Широкому развитию творческих отношений русского Китая и Европы воспрепятствовала начавшаяся глобальная война 1939 года. После войны Европа лежала в руинах, казачья литература понесла невосполнимые потери в годы войны и в послевоенные годы, — писатели нередко находили пристанища в лагерях для перемещённых лиц. С Востока казачье рассеяние глядело на Запад с ожидаемым приятием и живым литературным интересом. Л. Ещин знакомил Харбин с Владимиром Маяковским. С. Алымов налаживал дружеские отношения с Игорем Северяниным. В. Перелешин называет Александра Блока своим учителем. Харбиновский популярный поэт Владимир Танин, бывший белый офицер из отряда Семёнова, издал свои избранные произведения «Грустные песенки», которые пел весь Харбин в кинотеатрах, в бараках; с прибытием в Шанхай Вертинского в 1935 году песни Танина приобрели новое звучание. В годы войны эмигрантская литература Балкан, Польши, Прибалтики, Франции — молчала. Закрылись газеты и журналы. Оставалось только два культурных центра эмиграции — США и Шанхая. Но Японская оккупация подошла близко к Шанхаю и разрушила экономику города. Началась полуголодная жизнь. В 1947 году с неизбежностью начался второй «китайский» исход русского рассеяния. Харбинско-Шанхайскому зарубежью суждено было пережить три исхода (из России, Харбина, Шанхая), два периода расселения (один — по Дальнему Востоку, другой — по всему миру). На долю казачьей эмиграции выпало по два-три, а то и по четыре эмиграции. Казаки уезжали в Южную Америку: в Бразилию, Аргентину, в Чили, Парагвай; уезжали русские шанхайцы на Филиппинские острова, в Австралию, США. О казаках-изгоях очень лаконично и чётко выразил своё видение в стихах Алексей Ачаир (признанный казачьей эмиграцией Иваном Калитой русской поэзии Китая): Мы живали в суровой Неметчине, Нам знаком и Алжир, и Сиам; Мы ходили по дикой Туретчине И по льдистым Небесным Горам. Нам близки и Памир, и Америка, И Багдад, и Лионский залив. Наш казак у восточного берега Упирался в Дежневский пролив. Легче птиц и оленей проворнее, Рассыпаясь по тысячам мест, Доходил до границ Калифорнии Одинокий казачий разъезд... И теперь, когда чёрные веянья Разметали в щепы корабли, — Снова двинулись в страны рассеянья Мы от милой чумазой земли... На плантациях, фермах, на фабриках, — Где ни встать, ни согнуться, ни лечь, — В Аргентинах, Канадах и Африках Раздаётся казачая речь... ...В академиях, в школах, на улицах, — Вспоминая Кавказ и Сибирь, — Каждый Русский трепещет и хмурится, Развевая печальную быль... Не сломала судьба нас, не выгнула, Хоть пригнула до самой земли. И за то, что нас Родина выгнала, — Мы по свету её разнесли. Выводы: Специфическая казачья среда создала свой неповторимый фольклор, свои особенные, только ей свойственные песни. Песня сохраняет тот первозданный душевный лад людей, когда она зарождалась. Она была явлением свободного творчества, естественным отражением жизни и быта вольного народа. Общепризнан особый певческий дух казака, отличный в этническом, психологическом и культурном отношении от песен «россиянина». Большинство фольклористов считают, что казачество имеет свой особый светильник искусства в музыке, песне и танце. Очевидно, что почувствовать особый аромат песенного казачьего фольклора без учёта этнической особенности казаков и без учёта их культурных связей невозможно. В казачьем рассеянии, как теперь принято говорить о Великом исходе казачьей эмиграции 1920 года, было немало поэтов песенников. Казачьи песни подлежали полному истреблению, как и само казачество, должно было быть стёрто с лица земли. Казачество было ненавистно лидерам большевистской диктатуры своей уникальной казачьей демократией, которая является антиподом идей «мирового господства», «мировой революции» и современной «управляемой глобализацией». Из Харбино-Шанхайского и дальневосточного эмигрантского зарубежья следует, прежде всего, отметить творчество казаков поэтов-песенников: Алексея Ачаира, Сергея Алымова, Якова Аракина, Валерия Перелешина, Арсения Несмелова. Из европейского и латиноамериканского зарубежья наиболее выдающимися песенниками признаны казачьи поэты: Сергей Бехтеев, Николай Туроверов, Николай Альникин, Александр Донсков. В настоящее время происходит возрождение казачества Дона, Кубани, Терека, Урала, Сибири, Дальнего Востока, одновременно наблюдается возрождение казачьих песен, танцев, фольклора. Восстанавливается утраченный свод песен «Песни казачьего календаря». Сигачев Александр Александрович — кандидат технических наук, старший научный сотрудник ЦНИИЧМ им. И. П. Бардина, член Союза писателей России (МГО СП РФ), гл. редактор журнала Фестиваля-конкурса «Юная Росса». Sigachev Aleksandr Aleksandrovich — Candidate of Science, senior staff scientist of the I. P. Bardin Central Scientific and Research Institute of Ferrous Metals, a member of the Union of Russian Writers, senior editor of the journal of the Festival-contest “Youthful Rossa”. E-mail: sigacheval(at)yandex.ru [1] См. подробнее: Сигачев А. Песни казачьего календаря // Проза.ру — национальный сервер современной прозы. URL: http://www.proza.ru/2008/12/10/662 [2] Перелешин В. Русские Дальневосточные поэты // Новый журнал. 1972. № 107. С. 255. [3] Русская поэзия Китая. Антология // Сост. В. Крейд, О. Бакич. М.: Время, 2001. С. 16. [4] Там же. С. 37–38. [5] Правда. 1923. 23 сентября. [6] Родина. 1998. № 3. С. 77. [7] Черников В. В. Без срока давности. М.: Форма-Т, 2007. С. 91. [8] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. М., 1991. С. 42. [9] Черкасов К. Ответ перед историей за одну попытку. Мельбурн, 1963. Т. 1. С. 58-59. [10] Северная Правда. 1989. № 10/12. [11] Фёдоров А. В. Голод — знамя России. Прага, 1933. № 6. С. 3–4. [12]. Черников В. В. Без срока давности. М.: Форма-Т, 2007. С. 89–90. [13] Перелешин В. Русские дальневосточные поэты // Новый журнал. 1972. № 107. С. 261. [14] Резникова Н. В русском Харбине // Новый журнал. 1988. № 172-173. С. 393. [15] Осоргин М. Феникс // Последние новости. 1935. 10 октября.
Среди русских рек Дон не самая большая река, но, пожалуй, ни одна из них, за исключением Волги, не была столь прославлена в летописях, песнях, легендах и сказаниях, как Дон. Издавна нежно и ласково величали её казаки «Тихим Доном», «Доном-Батюшкой», «Дон-Ивановичем», «Доном-богатырём». Река Дон была колыбелью казачества, их духовной опорой, кормилицей и поилицей. Дону казаки поверяют свои сокровенные, сердечные думы, радость и горе. Песни казаков исполнены красоты, силы, благородства и подчёркнутого ритма. Искусство хорового пения принадлежит, как известно, к наиболее древним видам народного творчества, его истоки уходят вглубь веков. В традиции хорового пения казаков — преимущественно без музыкального сопровождения, ибо использование музыкального сопровождения снижает интонационную выразительность мелодии. Специфическая казачья среда создала свой неповторимый фольклор, свои особенные, только ей свойственные песни. Сила народной песни в отличие от других письменных памятников старины состоит в том, что песня не несёт в себе отпечатков иноземного влияния, в отличие, например, от летописей (как известно, многие летописцы были далеко небеспристрастны в своих «сказаниях»). Песни создавал сам народ, без заморской подсказки и без корысти. Во все времена народ пел своё, вкладывал в песню свою жизнь, свои чувства, надежды, горе и радость. Народная песня жила так, как жил и чувствовал её создатель — народ во всём своём многообразии. Она была явлением свободного творчества, естественным отражением жизни и быта вольного народа. Издавна казачья песня являлась объектом самого пристального внимания исследователей, этнографов, фольклористов, писателей, поэтов-песенников, драматургов, лингвистов. Это объясняется, прежде всего, особенностями и богатством песенного духа, ревностно хранимого в среде казаков. Общепризнан особый певческий дух казака, отличный в этническом, психологическом и культурном отношении от песен «россиянина». Большинство фольклористов считают, что казачество имеет свой особый светильник искусства в музыке, в песне и в танце. Народ как будто тот же самый, но песня казачья совсем другая, своеобразная. Очевидно, что почувствовать особый аромат песенного казачьего фольклора без учёта этнической особенности казаков и их культурных связей невозможно. Оригинальный казачий стиль хорового пения отличен даже от южнорусской песнопевческой практики, в том числе и по образцу гармонизации. Даже в обиходных церковных хоровых напевах издавна господствовала европейская гармония, европеизированный стиль которой долгое время сковывал народное музыкальное творчество. Западноевропейская школа хорового пения с искусственной метрической ритмикой, сковывала распев с несимметричным, свободным песенным ритмом. Казачьи распевы не укладываются в жёсткое «прокрустово ложе» гармонических рамок квадратных периодов мелодий. Свободолюбивому казаку и в песне более любо ладовое своеобразие несимметричного ритма свободных казачьих напевов. В фольклоре народ сохраняет, сам того не осознавая, останки древних традиций, восходящих к предыстории, он выполняет функцию “подсознательной коллективной” памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то ещё. Кто хочет понять свой народ до глубины корней, должен пристально присмотреться и прислушаться к его истокам — к песням, сказкам, к пословицам, поговоркам, к отдельным словам (в которых неискоренимо присутствуют коды народа). За словом всегда стоит глубинный смысл, многогранное значение, за буквальным смыслом — тайный смысл истории, культуры, религии народов и наций. И песни, что пелись нашими предками, должны мы бережно хранить и преумножать[1]. В казачьем рассеянии, как теперь принято говорить о Великом исходе казачьей эмиграции 1920 года, было много поэтов песенников. К настоящему времени уже немало издано поэтических антологий (антология от гр. anthologies, буквально — букет цветов), освещающих поэтическое творчество как Восточной, так и Западной ветвей русской эмиграции. Вышли также сборники песен и стихов казачьей лирики. Из 200 тысяч белых эмигрантов Восточной ветви Зарубежья было около 60 поэтов. «Мне известно, — писал В. Перелешин, — около шестидесяти имён поэтов, как пользовавшихся широким признанием в дальневосточных центрах русского рассеяния — Харбине, Шанхае, Тяньцзине и Пекине, так и малоизвестных и оставшихся вовсе незамеченными»[2]. На долю Западной ветви белых эмигрантов Зарубежья — Берлина, Парижа, Праги, Белграда, Варшавы, Риги, Равеля, Софии, проходилось примерно столько же — около 200 тысяч человек. Из этого числа Западной ветви белых эмигрантов было 88 поэтов (включённые в антологию Ю. Иваска «На Западе», 1953)[3]. Уместно здесь напомнить, что была определённая доля эмигрантов (хоть и не столь значительная, точное их число не установлено), поселившихся в Южной Америке: в Аргентине, Бразилии, Чили, Парагвае, на Филиппинах, в Австралии и США. (По данным В. Крейда и О. Бакич — среди них было примерно 20 наиболее видных литераторов) [4]. Что же в своде «Песен казачьего календаря» было такого, за что песни подлежали полному уничтожению, и должно было быть стёртым из памяти людей само упоминание о них. Казачьи песни подлежали полному истреблению, как и само казачество. Идеологи большевистской диктатуры во главе с Лениным и Троцким придавали слову «расказачивание» однозначный смысл — поголовное уничтожение (геноцид) казачества. Идеология мирового господства диктатуры пролетариата включала в себя разжигание гражданских и мировых войн, программирование искусственного голода, кризисов и терроризма. Россия была выбрана в качестве плацдарма для развития «Мировой революции и Мирового господства». Идеи большевизма о «процветающем рае социализма и коммунизма» являлись всего лишь прикрытием истинного замысла мирового сообщества диктаторов-авантюристов. Казачество на подобный лукавый большевистский диктаторский обман «коммунистического рая» не прельстилась, и за это его было решено физически истребить, стереть с лица земли; предать казачество полному забвению. Из памяти людей задумано было искоренить само слово «казак», и всё, что с ним было неразрывно связано: казачьи песни, танцы, традиции, фольклор. Большевистская диктатура не останавливалась ни перед чем, для достижения своих человеконенавистнических целей в стремлении к мировому господству. Так, ими были спланированы: геноцид цвета русской нации — казачества, истребление царской семьи вместе с их детьми, уничтожение интеллигенции и духовенства, развязывание гражданских войн, создание концентрационных лагерей по всему Северу России задолго до создания фашистских лагерей — Освенцима, Майданека, Бухенвальда и других известных «лагерей смерти». Была запущена адская машина истребления казачества во всех казачьих краях (Дона, Кубани, Терека, Урала, Сибири, Приморья и других 12 казачьих краёв). Чудовищная машина смерти работала многие годы после окончания гражданской войны, уже при советском режиме. Карательные акции были организованы сразу после Октябрьского переворота — силами «интернационалистов» (особенно латышей, мадьяр, китайцев, «революционных матросов», горцев Кавказа, иногороднего населения казачьих областей.) Бронштейн–Троцкий писал: «Уничтожить как таковое, расказачить казачество — вот наш лозунг. Снять лампасы, запретить называться казаками, выселить в массовом порядке в другие области»[5]. Член Донского ревкома Исаак Исаевич Рейнгольд рапортовал в ЦК РКП (б): «Почувствовав себя победителями, мы бросили вызов казакам, начав их массовое физическое истребление. Бесспорно принципиальный наш взгляд на казаков, как на элемент, чуждый коммунизму и советской идее, правилен. Казаков, по крайней мере, огромную их часть, надо будет рано или поздно истребить, просто уничтожить физически»[6]. Следует здесь особо отметить роль вождя революции, диктатора Ленина в массовом истреблении казачества. Ленин не только знал о происходящем геноциде казачества, но и лично участвовал в выработке человеконенавистнической политики большевистских властей по отношению к казакам. «Достаточно вспомнить ленинскую телеграмму Фрунзе по поводу «поголовного истребления казаков»! Дзержинский писал Ленину 19 декабря 1919 г., указывая, что на тот момент в плену у большевиков содержалось около миллиона казаков. Вождь мирового пролетариата наложил резолюцию на этом письме: «Расстрелять всех — до единого!»[7] О том, какому страшному погрому и уничтожению подвергались казачьи станицы Дона, Кубани и Терека писал бежавший на Запад палач из НКВД Орлов А. (настоящее имя — Лейба Лазаревич Фельбин): «Десятки тысяч казаков были расстреляны без суда, сотни тысяч — отправлены в ссылку, в сибирские и казахстанские концлагеря, где их ждала медленная смерть»[8]. Читаем по другому источнику о том, как поступали с казачьими семьями: «Сгоняли к железнодорожным станциям, где стояли заранее поданные эшелоны из товарных вагонов без воды, печей, уборных. По 70–100 человек загоняли в вагоны, закрывали на замки и пломбировали. Окна в вагонах были забиты досками и сверху обтянуты колючей проволокой. Эшелоны мчали несчастных казаков в Сибирь, на Дальний Восток. Кошмарный ужас творился в вагонах: холод, голод, плач детей и матерей, самоубийства, болезни и смерть. Оставшихся в живых людей выбросили в сибирской тайге и заставили строить бараки и землянки. Дети, женщины, старики без одежды и питания падали и умирали — как мухи. Утром можно было видеть целыми семьями повесившихся на деревьях людей»[9]. Железнодорожный служащий, видевший в начале 30-х годов эшелоны депортированных казаков, свидетельствует: «Много раз из проходящих вагонов выбрасывали свёртки. Мы знали, что в них. В них были детские трупы. Мы разворачивали их, доставали записки, очень схожие по содержанию: «Ради Бога, предайте земле раба Божьего… И мы хоронили вдоль железнодорожного полотна этих рабов Божьих — грудных и годовалых. А на их родине и на их крови вставали колхозы; в дом раскулаченных въезжали новые хозяева»[10]. Голод 1932–1933 годов был искусственно организован, чтобы окончательно сломить сопротивление крестьян при коллективизации в казачьих хлебных житницах страны. «Голод и недоедание дали в руки кровавой власти новое и страшное оружие для её политической борьбы с неугодными слоями населения. Казачье население Северного Кавказа обрекают на скорую и верную голодную смерть в тюрьмах, концентрационных лагерях, ссылках, во время долгих этапных путей. Так погибает лучшая часть крестьянства и казачества и глубже подрывается сельское хозяйство»[11]. «Район Беломорканала, берега Печоры, Игарки, Амура, Якутская тайга и тундра Крайнего Севера были усеяны костями казаков, гибнувших от тяжёлой работы, голода и цинги, от пуль и прикладов палачей-чекистов... Сегодня общее число истреблённых казаков по всей России насчитывается примерно около 10 миллионов человек. Об этом чудовищном геноциде казачества — ни слова не сказано в учебниках истории. Как это удавалось скрывать? Почему виновники этого геноцида не осуждены Международным трибуналом и не наказаны? Продолжением геноцида казаков 20-х — 30-х годов явилось их истребление после окончания Великой Отечественной войны, выданных Западными союзниками сталинскому режиму» [12]. Возрождение современного казачества не мыслимо без детального расследования причин геноцида казачества и поимённое осуждение всех участников этого изуверства. Весь мир должен знать имена организаторов и исполнителей геноцида казаков. Эти имена должны быть прописаны в учебниках Российской истории и озвучены на судебных процессах мирового трибунала по геноциду казачества. Казачество было ненавистно международным лидерам своей уникальной казачьей демократией, которая является антиподом идей «мирового господства» и «мировой революции». Идея тотального истребления казачества была задумана задолго до переворота в России в октябре 1917 года. Традиционная экономика казачества основана на морально-нравственных нормах и ценностях, на уникальной демократии, на свободном труде, при котором главным капиталом является земля-кормилица, реки, озёра, леса и поля — что составляет основу жизни человека. Законы казаков хранились в их вековых обычаях, традициях, в морально-нравственных нормах и ценностях. Сейчас заговорили о голодоморе на Дону, на Кубани, в Украине, но в учебниках об этом не говориться ни слова. Почему такое происходит при нынешней «демократической» власти в России? Сегодня зло, против которого боролись казаки — большевистская диктатура в России — низвергнута, но «демократы» не торопятся возвращать казакам экспроприированные у них большевиками земли. В чём причина такого парадоксального несоответствия?.. Сегодня на казачьих землях хозяйничают временщики. Банкиры скупили бывшие казачьи земли за бесценок и сдают их в аренду китайским и корейским предпринимателям, которые хищнически вырубают лесополосы для своего обогрева и проживания; приватизируются и скупаются за бесценок реки, озёра и пруды. Кому выгодна такая политика и замалчивание факта репрессий и геноцида казаков? Теперь принято считать поэтов белогвардейского рассеяния первой волны эмиграции 1920 года — затонувшей песенной Атлантидой. Действительно, несмотря на изданные многочисленные поэтические альманахи, сборники стихов, публикации в многочисленных зарубежных журналах, — многое из песенного творчества казачества утрачено безвозвратно. Из Харбино-Шанхайского и Дальневосточного эмигрантского зарубежья следует особо отметить творчество казаков рассеяния: Алексей Ачаир — организовал в Харбине «Содружество работников литературы, науки и искусства». Сочинял песни, издавал сборники стихов. Руководил большим хором школьников. В 1945 году был арестован и депортирован в СССР. Умер в пересыльной Уссурийской тюрьме от сердечного приступа; Сергей Алымов — поэт-песенник, ставший кумиром Харбиновской молодёжи; Яков Аракин — писал песни, романсы, пьесы; по словам В. Перелешина, «Аракин умер от голода на крыльце чужого дома»[13]. Арсений Несмелов — поэт-песенник, его творчество вызывало интерес эмигрантских читателей в Европе и Америке. В августе 1945 года был арестован и отправлен в СССР. Умер в пересыльной тюрьме. (Русский эмигрантский Харбин подошёл к своему концу в августе 1945 года; пятнадцать тысяч харбинцев были насильственно увезены в СССР, в их числе были Арсений Несмелов и Алексей Ачаир. Василий Логинов умер в харбиновской больнице сразу после прихода советских войск. Тагда же умер на улице Яков Аракин, оказавшись без крыши над головой и без средств к существованию). Василий Обухов — поэт-песенник, после входа в Маньчжурию советских войск Обухов был арестован, увезён из Харбина в СССР. Сидел в советских лагерях. Умер от рака. «Каждое стихотворение Василия Обухова — отражение его трудной, мучительной жизни, в которой настоящей радостью было творчество» [14]. Валерий Перелешин — поэт-песенник, из Харбина переехал в Пекин, автор 12 поэтических сборников. Из европейского и латиноамериканского эмигрантского рассеяния следует особо отметить казаков песенников-поэтов: Сергей Бехтеев — предки С. Бехтеева владели хутором Галичья гора на высоком каменном берегу Дона. Поэт Сергей Бехтеев в ноябре 1920 года восходит с Креста на Крест. С борта парохода «Самара» стихотворением «Прости» он окончательно прощается с Родиной. Сергей Бехтеев особо отметил в своём творчестве мученический подвиг Святой Царской Семьи. Прожив в Сербии и во Франции 34 года, он оставил потомкам в качестве духовного завещания девять сборников своих стихов и песен, изданных за рубежом. В руках бывшего офицера Царской армии вместо шашки была кирка и лопата, а в горле комок слёз, и перед мысленным взором — картины утраченной России: маковки сельских церквушек да старый родительский дом. В 1927 году в Сербии появляется стихотворение, ставшее центральным в творчестве С. Бехтеева — «Грядущее»: Гляжу спокойно в даль веков, Без опасений и без страха — И зрю Россию без оков В державной шапке Мономаха. В 1933 году в Москве богоборцами большевиками был взорван Храм Христа Спасителя, а в 1933 году в Ницце Сергей Бехтеев обратился со стихотворением к «Внукам»: Пусть льётся смрадная река, Грозя культуре потопленьем, Я говорю через века С грядущим новым поколеньем, Оно оценит и поймёт, Порыв мой пламенный и смелый, И вслед за мною в бой пойдёт За наши старые уделы. Оно полюбит древний быт Святой страдальческой России, И снова храмы воскресит Для православной Литургии. Николай Туроверов — один из самых значительных русских поэтов ХХ века. Долгие годы его имя в СССР находилось под запретом. Человек, чьи стихи тысячи людей переписывали от руки. Поэт, сумевший выразить трагедию миллионов русских участников Белого движения и всю тяжесть вынужденного изгнания, был почти неизвестен на своей Родине, которую горячо любил. Воспевший красоту Донских земель, казачью историю и традиции, он 53 из 73 лет жизни прожил во Франции и никогда не увидел родных его сердцу станиц. Поэтические строки Николая Туроверова отличаются напевностью, совершенством рифмы, точностью слов; строки его стихотворений буквально пронзают. Его стихотворения о коне, плывущем за кораблём с беженцами, среди которых находится его хозяин или стихи о матери не узнавшее своего сына после долгой разлуки — признаны классическими образцами в песенной поэзии русского зарубежья. Николай Туроверов был удивительным человеком, вдохновлявшим казаков рассеяния одним своим присутствием. Не случайно он стал организатором многочисленных русских зарубежных обществ. Николай Туроверов долгое время возглавлял Казачий Союз. Его творчество и сегодня, в непростое для России время, несёт заряд единения казачества. Творческую славу Николай Туроверов познал ещё при жизни, нередко в рецензиях его песенников и стихотворных сборников о нём писали, как о «Баяне казачества». Его стихи и песни переписывались от руки и сборники его произведений мгновенно все скупались с прилавков книжных магазинов. Приведём стихотворения Николая Туроверова, ставшие песнями: МАРТ Гони коня через овраги, За самый дальний буерак. Свищи, кричи в лихой отваге О том, что ты Донской казак!.. В степи туманы да бурьяны, Последний грязный талый снег, И рьяно правит ветер пьяный Коней казачьих резвый бег. ПЕРЕКОП Нас было мало, слишком мало. От вражьих толп темнела даль; Но твёрдым блеском засверкала Из ножен, вынутая сталь. Кто ныне жребий смертный вынет, Чей будет труп в снегу лежать? Молись, молись о дальнем сыне Перед святой иконой, мать! О милом крае, о родимом Звенела песня казака, И гнал, и рвал над белым Крымом Морозный ветер облака. Спеши, мой конь, долиной Качи, Свершай последний переход. Нет, не один из нас заплачет, Всходя на Крест — на пароход. Когда с прощальным поцелуем Освободим ремни подпруг, И, злым предчувствием волнуем, Заржёт печально верный друг. Казак, родимый край покинул... Невольно хочется рыдать... Молись, молись о дальнем сыне Перед святой иконой, мать... КАЗАК Ты такой ли, как и прежде, богомольный В чужедальней басурманской стороне? Так ли дышишь весело и вольно, Как дышал когда-то на войне? Не боишься голода и стужи, Дружишь с нищетою золотой, С каждым человеком дружишь, Оказавшимся поблизости с тобой. Отдаёшь последнюю рубаху, Крест нательный даришь бедняку, Не колеблясь, не жалея — смаху, Как и подобает казаку. Так ли ты пируешь до рассвета, И в любви такой же озорной, Ты казак и божеским заветом — Награждён ты лирой золотой. Николай Альникин (Борис Незлобин) — совершенно удивительные, юношеские рифмованные грёзы — песенные мотыльки о Родине, грустные казачьи песни о станицах воспел на чужбине, донской казак Николай Альникин. Свою книгу «Казачьи думы — песни о Родине» он подарил как «сувенир» для друзей и соратников, которые на чужбине не забыли Дона и его станиц, которые помнят грустные беженские лагеря и первые шаги в чужих краях. В своих стихах и песнях делится он своими воспоминаниями о берегах Дона и Кубани, о высотах Кавказских гор, о равнинах севера Таврии Крыма, о «сидении» в лагерях беженцев и проживании в закопченных бараках и землянках. ПЕСНЯ ПОКИНУТЫХ КАЗАЧЕК Ой, да ты подуй, подуй, ветер низовый; Ты надуй, надуй тучу грозную. Принеси на Дон с моря Чёрного Из чужих сторон дорогих гостей. Принеси ты их грозной тучею — Казаков лихих на степной простор. Забурлит волной тихий Дон седой, И в последний бой смело выступит. Сбросим цепи мы, цепи рабские, Сгинет царство тьмы нечестивое. Ты надуй скорей, ветер низовый. С голубых морей тучу грозную. * * * Далёко позади остались степи Дона, Родные хутора, станицы, курени... Все сердцу близкие: старушки, дети, жёны, — На произвол судьбы осталися одни. Мы уходили с тайною надеждой вскоре С победой возвратиться к милым очагам... Но и Кубань, и Дон мы отдали врагам, Чрез горы и леса мы добрались до моря. Восстали против нас и люди, и природа: Зелёные — навстречу, красные нам вслед; Налево — горы, лес, дожди и непогода, А справа море тысячи сулит нам бед... Со всех сторон нам гибель угрожает... Нам душно, как в тюрьме, в ущельях этих гор... Далёко тихий Дон и он теперь не знает, Какой выносит рок над нами приговор. Нам душно здесь, в горах, нам тяжко на чужбине... Душа на волю просится из этих гор; Истосковались по степям мы, по равнине, Где бесконечный вкруг тебя лежит простор... Все наши помыслы о Родине далёкой; Мечтаем мы во сне и наяву о ней; Страдает без нея душа в тоске глубокой. И грудь сжимается тоскливей и больней. МЫ НЕ ИЗМЕННИКИ РУСИ Мы не изменники Руси на нас клевещут: Мы в жертву Родине отдали, что могли; Любовью нежной к ней у нас сердца трепещут... Но вот уходим мы теперь на край земли... Чтоб пламенно любить её и там, родную, Свободу обретём, коль счастье не нашли... Её мы выстрадали здесь за Русь святую, Уходим, пожелайте нам счастливого пути... Оставшиеся братья также вскоре За нами двинутся по нашим же следам... Ведь мир велик, в безбрежном мировом просторе Найдется уголок пристанище всем нам!.. И всюду будем ждать заветного мгновенья, Когда потребует к себе Отчизна нас. На зов ея мы двинемся без замедленья... Счастливый путь! Прощайте, братья! В добрый час!.. КОЛОКОЛЬНЫЙ ЗВОН Загудели, зазвенели по церквам колокола, Беспрерывно льются трели, ночь прошла. Этот мощный, этот властный, но чужой, не русский звон, Мне напомнил край прекрасный — тихий Дон. Реют в воздухе, как птицы, звоны с раннего утра... Вспоминаются станицы, хутора. Вспоминаются другие звоны, там, в родной земле... Что-то с вами, дорогие, там — в Цимле?.. В этот праздник на чужбине, лишь одна смущает тень: Как-то встретили вы ныне этот день? Этой ночью, как бывало, вы стояли ль по церквам? Что сегодня подсказало сердце вам? С каждым годом в вашей жизни радость меньше и бледней... Боже, дай моей Отчизне светлых дней! Милость пусть войдёт Господня на родимую страну, — Пусть легко вздохнут сегодня на Дону!.. НЕНАГЛЯДНОЙ Расскажи, мой друг, хоть во сне ты мне, Как живёшь одна ты в родной стране? Дивной грёзою мне блесни сюда, Путеводная ты моя звезда. Ветерок чуть-чуть шелестит листву, — Не твою ли здесь слышу я молву? Облака вверху с яркой синевой Всё рисует мне образ милый твой. А года не ждут, — как стрела летят, — Счастья нашего, видно, не хотят... Всюду тьма царит непроглядная... Появись, приснись, ненаглядная!.. Александр Донсков — прославленный поэт-песенник. Картина второго казачьего Сполоха отразилась в общеказачьем гимне, написанном поэтом, полковником казачьих войск Александром Донсковым: Полыхают пожаром казачьи станицы, Ветер пепел несёт по родимым полям. Есть за что нам с кровавой коммуною биться, Есть, чем будет порадовать Родину нам... В Харбине (Китай) эмигрантам жилось легко и привольно. Выходцы из России вспоминают Харбин с благодарностью. Это было лучшее место из всей эмиграции. Русский язык там был официально признанным и преподавания велись на русском языке. Оторванность от родной почвы в Харбине переживалось не столь остро, как в Западной Европе. Харбин был русским университетским городом, в котором находилось землячества и общины, выходцев из российской империи — русских, поляков, латышей, грузин, армян, татар. С приходом в Маньчжурию Японцев в 1932 году, началось разорение русских и вытеснение их из Харбина. Даже плохо обеспеченные литераторы в Харбине чувствовали себя лучше, чем в русских диаспорах Европы: можно было кормиться журналистикой, а не изматывающим трудом на заводе Рено. Парижские судьбы казаков рассеяния суровее, чем в Харбине. Борис Бета, переехав из Харбина во Францию, стал бездомным бродягой, затем портовым грузчиком в Марселе, где вскоре умер. Но с другой стороны, русской литературной жизни казачьей эмиграции рассеяния Востока менее повезло, нежели Западной казачьей диаспоре, поскольку Восточная ветвь творческой эмиграции была представлена самой себе. Парижские дореволюционные писатели-эмигранты не желали замечать провинцию, не следили за Харбиновской и Шанхайской литературной жизнью. Но всё-таки Михаил Осоргин в журнале «Феникс» писал в разделе Последние новости: «На этот раз парижским “китам” придётся заметить китайских сородичей и поздравить их с начинанием»[15]. В 1937 году в Париже был основан «толстый» литературный журнал — «Русские записки». Целью нового издания было наведение мостов между столицей Зарубежья — Францией и дальневосточной эмиграцией. Широкому развитию творческих отношений русского Китая и Европы воспрепятствовала начавшаяся глобальная война 1939 года. После войны Европа лежала в руинах, казачья литература понесла невосполнимые потери в годы войны и в послевоенные годы, — писатели нередко находили пристанища в лагерях для перемещённых лиц. С Востока казачье рассеяние глядело на Запад с ожидаемым приятием и живым литературным интересом. Л. Ещин знакомил Харбин с Владимиром Маяковским. С. Алымов налаживал дружеские отношения с Игорем Северяниным. В. Перелешин называет Александра Блока своим учителем. Харбиновский популярный поэт Владимир Танин, бывший белый офицер из отряда Семёнова, издал свои избранные произведения «Грустные песенки», которые пел весь Харбин в кинотеатрах, в бараках; с прибытием в Шанхай Вертинского в 1935 году песни Танина приобрели новое звучание. В годы войны эмигрантская литература Балкан, Польши, Прибалтики, Франции — молчала. Закрылись газеты и журналы. Оставалось только два культурных центра эмиграции — США и Шанхая. Но Японская оккупация подошла близко к Шанхаю и разрушила экономику города. Началась полуголодная жизнь. В 1947 году с неизбежностью начался второй «китайский» исход русского рассеяния. Харбинско-Шанхайскому зарубежью суждено было пережить три исхода (из России, Харбина, Шанхая), два периода расселения (один — по Дальнему Востоку, другой — по всему миру). На долю казачьей эмиграции выпало по два-три, а то и по четыре эмиграции. Казаки уезжали в Южную Америку: в Бразилию, Аргентину, в Чили, Парагвай; уезжали русские шанхайцы на Филиппинские острова, в Австралию, США. О казаках-изгоях очень лаконично и чётко выразил своё видение в стихах Алексей Ачаир (признанный казачьей эмиграцией Иваном Калитой русской поэзии Китая): Мы живали в суровой Неметчине, Нам знаком и Алжир, и Сиам; Мы ходили по дикой Туретчине И по льдистым Небесным Горам. Нам близки и Памир, и Америка, И Багдад, и Лионский залив. Наш казак у восточного берега Упирался в Дежневский пролив. Легче птиц и оленей проворнее, Рассыпаясь по тысячам мест, Доходил до границ Калифорнии Одинокий казачий разъезд... И теперь, когда чёрные веянья Разметали в щепы корабли, — Снова двинулись в страны рассеянья Мы от милой чумазой земли... На плантациях, фермах, на фабриках, — Где ни встать, ни согнуться, ни лечь, — В Аргентинах, Канадах и Африках Раздаётся казачая речь... ...В академиях, в школах, на улицах, — Вспоминая Кавказ и Сибирь, — Каждый Русский трепещет и хмурится, Развевая печальную быль... Не сломала судьба нас, не выгнула, Хоть пригнула до самой земли. И за то, что нас Родина выгнала, — Мы по свету её разнесли. Выводы: Специфическая казачья среда создала свой неповторимый фольклор, свои особенные, только ей свойственные песни. Песня сохраняет тот первозданный душевный лад людей, когда она зарождалась. Она была явлением свободного творчества, естественным отражением жизни и быта вольного народа. Общепризнан особый певческий дух казака, отличный в этническом, психологическом и культурном отношении от песен «россиянина». Большинство фольклористов считают, что казачество имеет свой особый светильник искусства в музыке, песне и танце. Очевидно, что почувствовать особый аромат песенного казачьего фольклора без учёта этнической особенности казаков и без учёта их культурных связей невозможно. В казачьем рассеянии, как теперь принято говорить о Великом исходе казачьей эмиграции 1920 года, было немало поэтов песенников. Казачьи песни подлежали полному истреблению, как и само казачество, должно было быть стёрто с лица земли. Казачество было ненавистно лидерам большевистской диктатуры своей уникальной казачьей демократией, которая является антиподом идей «мирового господства», «мировой революции» и современной «управляемой глобализацией». Из Харбино-Шанхайского и дальневосточного эмигрантского зарубежья следует, прежде всего, отметить творчество казаков поэтов-песенников: Алексея Ачаира, Сергея Алымова, Якова Аракина, Валерия Перелешина, Арсения Несмелова. Из европейского и латиноамериканского зарубежья наиболее выдающимися песенниками признаны казачьи поэты: Сергей Бехтеев, Николай Туроверов, Николай Альникин, Александр Донсков. В настоящее время происходит возрождение казачества Дона, Кубани, Терека, Урала, Сибири, Дальнего Востока, одновременно наблюдается возрождение казачьих песен, танцев, фольклора. Восстанавливается утраченный свод песен «Песни казачьего календаря». Сигачев Александр Александрович — кандидат технических наук, старший научный сотрудник ЦНИИЧМ им. И. П. Бардина, член Союза писателей России (МГО СП РФ), гл. редактор журнала Фестиваля-конкурса «Юная Росса». Sigachev Aleksandr Aleksandrovich — Candidate of Science, senior staff scientist of the I. P. Bardin Central Scientific and Research Institute of Ferrous Metals, a member of the Union of Russian Writers, senior editor of the journal of the Festival-contest “Youthful Rossa”. E-mail: sigacheval(at)yandex.ru [1] См. подробнее: Сигачев А. Песни казачьего календаря // Проза.ру — национальный сервер современной прозы. URL: http://www.proza.ru/2008/12/10/662 [2] Перелешин В. Русские Дальневосточные поэты // Новый журнал. 1972. № 107. С. 255. [3] Русская поэзия Китая. Антология // Сост. В. Крейд, О. Бакич. М.: Время, 2001. С. 16. [4] Там же. С. 37–38. [5] Правда. 1923. 23 сентября. [6] Родина. 1998. № 3. С. 77. [7] Черников В. В. Без срока давности. М.: Форма-Т, 2007. С. 91. [8] Орлов А. Тайная история сталинских преступлений. М., 1991. С. 42. [9] Черкасов К. Ответ перед историей за одну попытку. Мельбурн, 1963. Т. 1. С. 58-59. [10] Северная Правда. 1989. № 10/12. [11] Фёдоров А. В. Голод — знамя России. Прага, 1933. № 6. С. 3–4. [12]. Черников В. В. Без срока давности. М.: Форма-Т, 2007. С. 89–90. [13] Перелешин В. Русские дальневосточные поэты // Новый журнал. 1972. № 107. С. 261. [14] Резникова Н. В русском Харбине // Новый журнал. 1988. № 172-173. С. 393. [15] Осоргин М. Феникс // Последние новости. 1935. 10 октября.