В статье предпринимается попытка проследить глубинную и сущ-ностную взаимосвязь Крестьянской реформы 1861 г. и революционной катастрофы 1917–1918 гг. в России. Проводится анализ социально-политических последствий того способа планирования и реализации реформы, который предполагал пролонгацию и даже определенное ужесточение практик политико-правового исключения бывшего частновладельческого крестьянства из социально-политической жизни российского общества наряду с существенным усилением фискального гнета и иных способов безвозмездного отчуждения продуктов крестьянского труда. Все это в целом оформилось в политику «консервации» российского крестьянства в «общинно-передельном гетто», что за несколько пореформенных десятилетий сформировало главную, стратегическую угрозу самодержавному имперскому порядку. Пересмотр этой политики в ходе революции 1905 г. и посредством реформ П. Столыпина открыл возможности для перехода крестьян к подворному землевладению. Но эти новые реформы не смогли упразднить доминирующее положение передельной общины в российской деревне, да и не предполагали этого. Они лишь сделали очевидным и политическим размежевание передельной и подворно-хозяйствующей деревни. А с весны 1917 г. стихия аграрной, общинно-передельной революции, поравнений и погромов частноземлевладельчес-ких хозяйств стала тем тараном, с помощью которого большевиками была осуществлена значительная часть работы революционного низвержения старого социального порядка. Начался новый, советский этап российской истории. The article makes an attempt of tracing the deep and essential interrelation between the Emancipation reform of 1861 and the revolutionary catastrophe of 1917–1918 in Russia. It also analyzes the socio-political consequences of the pattern of planning and implementation of reforms which implied a prolongation and even a certain harder line of the practices of political and legal elimination of the former private property peasants from the social and political life of the Russian society along with a considerable strengthening of fiscal burdens and other ways to subtract the output of peasants labour. In general this defined the policy of “conservation” of the Russian peasants in the “redistributive community ghetto” which during several post-reform decades formed the major strategic threat to the sovereign imperial order. The revision of the policy in the course of the Revolution of 1905 via Stolypin’s reforms had opened the ways to the peasants’ transition to household land-owning pattern. But those reforms would fail to eliminate the dominating redistributive community in the Russian village; moreover, they did not suppose that. They just made obvious and political the separation between the redistributing and household villages. And starting from the spring of 1917 the chaos of the agrarian community-redistributing revolution, equalizations and outrages of the private house-holding farmsteads became the battering-ram that helped the Boldsheviks to fulfil the most part of revolutionary elimination of the former social order. So there started a new, Soviet, stage of the Russian history. Подробнее https://www.socionauki.ru/journal/articles/1313955/

В статье, написанной к столетней годовщине Русской революции, разрабатывается гипотеза о Русской революции как альтернативном выходе из положения, когда в стране, в ее массовых и элитных стратах, складывалась обстановка, во многом аналогичная ситуации предреформационной Европы. Но при этом ни состояние православной церкви, ни российская теологическая мысль никак не были готовы к Реформации. Эта ситуация совпадала с быстрым распространением грамотности, растущим земельным голодом и длительное время насаждавшимися сверху и усвояемыми народной массой представлениями о справедливости как о делении всего поровну, включая и обычай регулярного передела земли. В итоге социалистические идеи охватили основную часть населения (на выборах в Учредительное собрание партии социалистического толка получили примерно 90 % голосов). Реформа Столыпина, направленная на разрушение «передельной» традиции, имела весьма ограниченный успех, более того, вопреки ожиданиям власти, усиливала «передельные» настроения и способствовала снижению авторитета царской власти и православной церкви. Военные неудачи в Русско-японской, а затем Первой мировой войне превратили медленное разрушение в стремительный обвал идеологических и религиозных основ православной самодержавной России. Произошедшая на этом фоне Февральская революция, нацеленная на модернизацию российского общества и установление либеральных свобод, на деле сломала последние преграды на пути к торжеству «передельных» настроений и отдала власть в руки тех, кто лучше всего сумел использовать энергию реформации и тягу к равенству-справедливости для достижения своих целей. В статье также рассматриваются общие закономерности реформационных явлений в странах господства авраамических религий, коротко анализируется дальнейшая судьба большевистской квазиреформации и проводится сравнительный анализ воздействия Первой и Второй мировых войн на судьбы правящих режимов России. The article dedicated to the centenary of the Russian revolution develops the hypotheses that the Russian revolution was an alternative outcome from the situation when the situation with the country’s mass and elite strata was in many respects similar to the one in pre-Reformation Europe. And yet neither the Russian Orthodox Church, nor Russian theological thought was ready for the Reformation. This situation combined with rapid distribution of literacy, growing land scarcity and the long existing and absorbed by people idea about justice as an equal distribution of everything including the custom of regular re-distribution of land. As a result, the socialist ideas spread among most part of the population (at the elections to the Constituent assembly the socialist-biased parties got about 90 % of votes). Stolypin’s reforms aimed at elimination of the re-distributive practices had a limited success, and moreover, in increased the “re-distributive” moods and contributed to the decreasing authority of the tsar power and of the Russian Orthodox Church. The military defeats in the Russian-Japanese war and then World War I accelerated the destruction of ideological and religious foundations of the Orthodox czarist Russia. At this background, the February revolution aimed at modernization of the Russian society and establishment of liberal freedoms actually eliminated the last restrictions to the triumph of “re-distributing” moods and gave power to those who succeeded to benefit the reformation energy and urge for equality and justice. The article also considers general rules of the reformation phenomena in the countries dominated by Abrahamic religions and briefly analyzes the fate of the Bolshevik quasi-reformation as well as perform comparative analysis of the impact of the two World Wars on the fates of the governing regimes in Russia.