Найдено научных статей и публикаций: 37
1.
Победителями оказываются те, кто действует адекватно своему времени и своему народу // суд времени: большевики – спасители или губители россии? (публикация автора на scipeople)
Марченя П.П.
, 2010
Выступление в рамках участия в передачах федерального телевидения России в качестве научного эксперта: Марченя П.П. Победителями оказываются те, кто действует адекватно своему времени и своему народу / П.П. Марченя // Суд времени: «Большевики – спасители или губители России?»: [Телепередача] / С. Е. Кургинян и др.] // Федеральный Пятый канал (ТРК «Петербург-Пятый канал»): [Запись ТВ-эфира от 16–18 августа 2010 г.] [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.5-tv.ru/programs/broadcast/505437/ [Стенограммы суда времени. 09. Октябрь 1917 // Центр Кургиняна [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kurginyan.ru/publ.shtml?cmd=add&cat=3&id=104]
Выступление в рамках участия в передачах федерального телевидения России в качестве научного эксперта: Марченя П.П. Победителями оказываются те, кто действует адекватно своему времени и своему народу / П.П. Марченя // Суд времени: «Большевики – спасители или губители России?»: [Телепередача] / С. Е. Кургинян и др.] // Федеральный Пятый канал (ТРК «Петербург-Пятый канал»): [Запись ТВ-эфира от 16–18 августа 2010 г.] [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.5-tv.ru/programs/broadcast/505437/ [Стенограммы суда времени. 09. Октябрь 1917 // Центр Кургиняна [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kurginyan.ru/publ.shtml?cmd=add&cat=3&id=104]
Марченя П.П. Победителями оказываются те, кто действует адекватно своему времени и своему народу / П.П. Марченя // Суд времени: «Большевики – спасители или губители России?»: [Телепередача] / С. Е. Кургинян и др.] // Федеральный Пятый канал (ТРК «Петербург-Пятый канал»): [Запись ТВ-эфира от 16–18 августа 2010 г.] [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.5-tv.ru/programs/broadcast/505437/ [Стенограммы суда времени. 09. Октябрь 1917 // Центр Кургиняна [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kurginyan.ru/publ.shtml?cmd=add&cat=3&id=104]
Марченя П.П. Победителями оказываются те, кто действует адекватно своему времени и своему народу / П.П. Марченя // Суд времени: «Большевики – спасители или губители России?»: [Телепередача] / С. Е. Кургинян и др.] // Федеральный Пятый канал (ТРК «Петербург-Пятый канал»): [Запись ТВ-эфира от 16–18 августа 2010 г.] [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.5-tv.ru/programs/broadcast/505437/ [Стенограммы суда времени. 09. Октябрь 1917 // Центр Кургиняна [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kurginyan.ru/publ.shtml?cmd=add&cat=3&id=104]
2.
Проблемы царствования в ямато правителя икумэ (суйнина) (публикация автора на scipeople)
Суровень Д.А.
- Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1998. С.193-217. , 1998
Внешняя и внутренняя политика государства Ямато в первой половине 30-х годов IV века
Внешняя и внутренняя политика государства Ямато в первой половине 30-х годов IV века
По материалам статьи: Суровень Д.А. Проблемы царствования в Ямато правителя Икумэ (Суйнина) // Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1998. С.193-217. ПРОБЛЕМЫ ЦАРСТВОВАНИЯ В ЯМАТО ПРАВИТЕЛЯ ИКУМЭ (СУЙНИНА) Преемником Мимаки-ири-бико (Судзина) в 332 году [исправленной хронологии]1 стал его третий сын от главной жены Мимаки-химэ (или Мима-цу химэ) по имени Ику-мэ-ири-хйко И-сати (Суйнин), или «правитель Икумэ» в «Кодзики», «Нихон-сёки» и «фудоки»2. Мать Икумэ являлась одновременно родной сестрой Мимаки и по женской линии наследования была наследницей титула верховной жрицы–правительницы. Таким образом, Икумэ оказывался сыном женщины, родство с которой давало право на трон. Способ изложения материала в вводной части 6-го свитка "Нихон-сёки" о Икумэ (Суйнине) отличается от подобных сведений в списке «восьми правителей», и прежде всего тем, что здесь указано циклическое обозначение года рождения Икумэ: «правитель [Икумэ] в 29-й год правителя Мимаки [или] в циклический год… "мидзуноэ-нэ" (49-й год цикла), весной, в начальный месяц, день “цутиното-и” [36-й цикл. знак; 1-й день – С.Д.] 1-го месяца по новолунию4 был рожден во дворце (яп. мия) Мидзугаки»3 в Сйки [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, I]4. Ничего подобного ранее (да и после) Ику-мэ мы в «Нихон-сёки» не наблюдаем. Обычно обозначение «29-й год5 Мимаки» (вслед за составителями источника) понимается как «29-й год правления Мимаки». Но, по моему мнению – это указание на возраст Мимаки (Судзина), которое нужно понимать так: «Икумэ родился тогда, когда Мимаки было 29 лет (отроду), или в циклический год… 49-[й] год… цикла»... На рубеже III-IV веков [49]-й год цикла приходится на 29[2] год [испр. хрон.].6 На несоответствия в датировках официальной хронологии «Нихон-сёки» указал и В.Астон: если Суйнин был рожден в 29-й год правления Судзина, а сделан наследным принцем в 48-й год правления Судзина, то тогда ему должно было быть 20 лет отроду, а не 24, как указано в «Нихон-сёки»7 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, 1]. Икумэ вступил на престол в год "мидзуноэ-тацу" (29-й год цикла) [332 испр. хрон.], и резиденция правителя из Сйки была перенесена в Макимуку, для того чтобы уйти из-под контроля общинной знати Сйки, оказывавшей большое влияние на власть правите-лей Ямато. Достаточно сказать, что шесть первых правителей после Дзимму (с Суйдзэя [2-го] до Корэя [7-го]) были женаты на женщинах из рода "владык округа” (яп. агата-нуси) Сйки, а предки правителя Мимаки – Когэн (8-й) и Кайка (9-й) происходили от од-ной из дочерей "владыки округа" Сйки. Резиденция отца Икумэ – правителя Мимаки да-же располагалась в Сйки. На следующий год «главной женой» («императрицей») Икумэ стала Сахо-бимэ8 («знатная девушка / принцесса Сахо» – местности в Ямато). Именно с ней связана вспыхнувшая внутри правящего дома борьба за власть9, в ко-торой чётко прослеживалось столкновение матрилинейного и патрилинейного принци-пов передачи власти. «Нихон-сёки» и «Кодзики» подчеркивают этот момент: «старший брат императрицы с материнской стороны “кими” (кит. ван)10 Сахо-хйко замыслил заго-вор и обратился к “императрице”, говоря следующее: «Кого ты любишь больше всего – своего старшего брата или своего супруга?». На это «императрица» ответила: «Я люблю моего старшего брата» [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI,7; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXI]. Аргументы, которыми склонял к заговору свою сестру Сахо-хйко, тоже очень показательны: пока она красива – она имеет влияние на правите-ля, но как только ее красота увянет это влияние прекратится, а в Поднебесной много прекрасных женщин, которые будут искать благосклонности правителя. Красоте дове-рять нельзя (видимо, с намеком: что кровное родство – более надежная опора в жизни, чем любовная связь, основанная на проходящей молодости и красоте). И Сахо-хйко предлагает своей сестре ради него перерезать горло Икумэ во сне, и после этого всту-пить на трон и вместе, вдвоем, править Поднебесной (в качестве супругов [?]) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI, 7-8; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXX]. «Императрица» долго колебалась, но не смогла убить Икумэ и, более того, рас-крыла заговор своему супругу. Икумэ собрал войско из соседних районов (он был в Кумэ, во дворце Така-мия). Полководцем был назначен Яцунада (дальний предок Кодзукэ-но кими). Но Сахо-хйко укрылся в укреплении Инаки, а Сахо-бимэ сбежала к своему брату. Попытка выкрасть её или уговорить уйти из Инаки не удалась11. Во время штурма укрепления подожгли, вои-ны мятежников разбежались, а брат и сестра – заговорщики погибли в огне [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 5-й год пр.; Nihongi, VI, 9-10; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXX-LXXI]. Таким образом, мятеж был подавлен, победил патрилинейный принцип передачи власти.12 После восстановления порядка, Икумэ, как и ранее его отец Мимаки, занялся во-просами культа и храмовыми хозяйствами: 1) заменил верховную жрицу культа Аматэ-расу (культа дома правителей Ямато) Тоё-суки-ири-химэ (дочь Мимаки, которая была назначена на эту должность в ходе религиозных реформ правителя Мимаки) своей доче-рью – Ямато-химэ. Первоначально поклонение Аматэрасу осуществлялось у Удзу-каси-но мото (досл. “Основание священного дерева Каси”)13 в Сйки, районом, с которым бы-ли связаны все первые правители Ямато. Но на следующий год14 культовый центр Ама-тэрасу (и ее культовые вещи, прежде всего – «священное зеркало»15) был перенесен в Исэ, на берег реки Исудзу у Каха-ками, где для этого там специально был построен храм Ватарахи – «дворец воздержания» (или «поклонения»). Это нынешнее святилище Ама-тэрасу в Исэ16, датируемое исследователями IV веком н.э. [Нихон-сёки. св.6-й, Суйнин, 25-й год пр.; год хиното-ми; Nihongi, VI, 15-17]. Как добавляет «Дзинно-сётоки», предок клана Накатоми-о-касима стал верховным жрецом, а О-хата-нуси был назначен “о-каннуси” святилища («великим божественным хозяином» – главным жрецом) [Jinno-shotoki, I, Suinin, 74]. По мнению авторов «Дзинно-сётоки» – святилище в Исэ стало «императорским святилищем» для всей страны [Jinno-shotoki, 1, Suinin, 74]; 2) для осу-ществления культа Великого бога Ямато были назначены жрецы и жрицы, а также выде-лены земли для храмового хозяйства этого бога в селении Инаси [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, год хиното-ми; Nihongi, VI, 17]; 3) снова для обеспечения культовых потребно-стей были определены для всех святилищ «священные земли» и «священные дворы» храмовых хозяйств [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.: Nihongi, VI, 18]; 4) в прав-ление Икумэ упоминается термин «си-кан» (кит. цы-гуань), который некоторые исследо-ватели переводят как «Ведомство Культа» (Department of Worship)17 или трактуют как «каму-цукаса» – «управление религиозных дел», «священное управление»18, хотя китай-ское значение этих иероглифов – «жрец, исполнитель обряда жертвоприношения»19 [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр., Nihongi, VI, 18]; 5) Мононобэ-но Тотинэ в ранге «о-мурадзи» («великий мурадзи [глава корпорации неполноправных свободных]») был назначен заведовать20 «священными драгоценностями» («регалиями») Идзумо-но куни; некоторые исследователи предполагают, что в это время, как и святилище в Исэ, было построено «Великое святилище Идзумо»21. Сохраняющаяся нестабильность внутреннего положения вынуждала правителей Ямато постоянно заботиться о вооружении: Икумэ приказал сложить22 луки, стрелы и крестообразные мечи в святилищах всех богов23 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]; кроме того, сын Икумэ – Иниси-но-ири-бико (в «Нихон-сёки»: Ини-сики) приказал сделать тысячу крестообразных мечей (сначала хранившихся в Осака24) и сложил их в храме бога Исоноками [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LX1X]. Сам Инисики был назначен управлять «священными сокровищами» святилища Исоноками, получив таким образом, видимо, возможность осуществлять контроль и над арсеналом святилища [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. Для выполнения этих функций Икумэ даровал десять корпораций, среди которых было несколько непо-средственно связанных с военным делом: тати-нухи-бэ («изготовители щитов»), ками-ю-гэ-бэ («строгальщиков священных луков»); каму-я-цукури-бэ («изготовителей священ-ных стрел»), каму-осака-бэ («священных наказании корпорация»), тати-хаки-бэ («ме-ченосцев»)25. К этим корпорациям относилась и корпорация ками-осака-бэ – видимо, из-начально связанная с арсеналом, так как Осака было местом, где первоначально храни-лась 1000 мечей.26 Непосредственно арсеналом в святилище Исоноками заведовал Ити-каха из семьи Касуга-но оми; предок Мононобэ-но обито. Таким образом, корпорации арсенала оказались отнесены к корпорациям мононобэ (оружейников и императорских гвардейцев) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. При Икумэ шло дальнейшее развитие государственного хозяйства. По мнению ис-следователей, в IV веке появляется такая разновидность государственных хозяйств как миякэ.27 Это очень хорошо согласуется с данными письменных источников, если учесть результаты ревизии хронологии "Нихон-сёки". В начале правления Икумэ [т.е. в середи-не 30-х годов IV века н.э. испр. хрон.] упоминаются миякэ, построенные в селении Ку-мэ28 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]. Термин «миякэ» записан в тексте "Нихон-сёки" китайскими иероглифами «тунь-цан» (досл. "накопительные ам-бары"29 или "житница военного поселения")30, которые переводятся исследователями как «склад, амбар; строение для хранения зерна»31. По мнению М.В.Воробьева, происхожде-ние этого зерна могло быть разным: 1) поступало с «царских полей» (мита32) в том чис-ле и из «царских округов» (миагата); либо 2) от глав кланов и местного населения в ви-де дани и налогов; причем, как указывают этот же и другие ученые, первый вариант сде-лался ведущим (урожай с «царских полей» хранился в «миякэ»33); в результате этого по-нятие «миякэ» было перенесено и на царские земли, где находились «миякэ»34, поэтому под «миякэ» стали подразумевать «царское владение»35, которое включало в себя «цар-ские поля» (мита36), «царские амбары» (собственно «миякэ») и земледельческие корпо-рации, обрабатывавшие эти поля (та-бэ)37. На это может указывать один из вариантов иероглифической записи термина миякэ в «фудоки»: кит. юй-чжай – досл. "император-ская усадьба / императорские участки земли"38. В общем, как подчеркивает М.В. Воробьев, истоки возникновения , как и механизм образования царских владений – одна из проблем историографии.39 Но решение пробле-мы возможно, если рассмотреть вопрос с точки зрения общих закономерностей возник-новения государственных хозяйств в древнем мире. Некоторые исследователи считают, что эти царские владения (миякэ) возникли на основе храмовых («жреческих») «священных амбаров» и «священных полей» (на что может указывать и один из вариантов записи и перевода терминов «ми-якэ» и «ми-та»40), то есть прежнего коллективного фонда общины, ставшего собственностью правителя. Это очень хорошо прослеживается в функциях, выполняемых царским хозяйством: уро-жай с царских владений использовался для общественных нужд41 – в качестве страхово-го и резервного фонда (в 536 году это было подтверждено особым указом правителя, а в 567 году в период голода в бедствующие районы было доставлено зерно из соседних районов [Nihongi; XVI-П, 12; XIX, 58]42). То есть функции, которые ранее выполнял кол-лективный фонд общины, сохранялись за государственным хозяйством даже еще в VI веке н.э. Подобная ситуация существовала в древнем мире во всех древневосточных странах.43 По мнению М.В.Воробьева, инициатива и право создания «миякэ» целиком нахо-дились в руках монарха. Такие владения создавались на целине, на конфискованных или подаренных угодьях.44 Этот же ученый отмечает, что только правитель создавал миякэ и распоряжался ими. В «Нихон-сёки» (в 11-м свитке «Нинтоку») упоминается указ Икумэ (Суйнина), по которому «царские поля и амбары Ямато» (Ямато-но мита оёби миякэ – под «Ямато» можно понимать, судя по иероглифу «Ва / Ямато», а также трактовке М.В. Воробьева – государство Ямато45) считались владением только правящего монарха и ни-кого более, даже не сына правителя [Нихон-сёки, св. 11-и, Нинтоку; Nihongi, XJ.,3]46. Но «царские владения» могли управляться членами царского клана47, принцами или други-ми знатными людьми48. Так в правление Икумэ упоминается Тадзима-мори, ставший ос-нователем клана «Миякэ-но мурадзи», который, по мнению Б.Х.Чемберлэйна и В.Астона, был кланом «управляющих императорскими зернохранилищами (амбарами)», может быть, какой-нибудь определенной местности49 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 99-й год пр., Nihongi, VI, 27; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXTV]. Наоки Кодзирō на основе анализа текстов источников выделяет два вида миякэ по признаку управления: 1) миякэ, находившиеся под управлением местных знатных кланов; 2) миякэ, находившиеся под управлением присылаемых из центра чиновников (служилых людей).50 Как правило, как отмечает Варге Ларе, «миякэ» управлялись высшими должност-ными лицами, назначаемыми двором Ямато, с рангом «томо-но мияцуко» («управляю-щий корпорацией»)51, видимо, по причине того, что этому чиновнику нужно было руко-водить и рабочей силой (табэ – «земледельческими корпорациями») данного «царского владения». М.В.Воробьев считает, что. возможно, с этими владениями были связаны ре-месленники (томо-бэ), содержавшиеся за счет урожаев с «царских полей» (такая ситуа-ция была в странах древнего Востока52), в обработке которых они также могли прини-мать участие; а также воины, расквартированные вокруг таких владений. На мысль от-носительно воинов в «миякэ» исследователей наводит уже первое упоминание о «миякэ» в деревне Кумэ. Само поселение Кумэ возникло в период правления Каму-ямато-иварэ-бико (Дзимму), когда к западу от горы Унэби (района резиденции и «фамильного клад-бища» первых правителей Ямато), на берегу реки осели воины клана О-кумэ (дружинни-ков Дзимму) [Нихон-сёки, св.3-й, Дзимму, 2-й год пр., Nihongi, Ш, 32]. Сам термин «ку-мэ», как указывает В.Астон, стал синонимом слова «воин»53. Поэтому В.Астон считает, что в Кумэ были расквартированы войска, и там же находились хранилища («миякэ») с зерном в качестве провианта для армии.54 Археологический материал подтверждает эти предположения: в районе царских владений всегда наблюдается скопление мелких кур-ганов. Эти курганы, по мнению ученых, принадлежали воинам, жившим в этих владени-ях и получавших здесь все необходимое: пищу, провиант, оружие55. Военное значение некоторых «миякэ» легко прослеживается по их расположению – они располагались на транспортных маршрутах, вблизи или внутри «вражеских» земель (чтобы оказывать давление на эти «сопротивляющиеся» территории), а также на территориях, перешедших в государственную собственность после поражения местных сил (в качестве «компенса-ции»)56. На военное значение «миякэ» указывают и варианты иероглифической записи этого термина в источниках (кит. тунь-цан – досл. "склад военного поселения" в «Ни-хон-сёки»; кит. тунь-чжай – досл. "дома / земельные участки военного поселения" в «Кодзики»57), где иероглиф «тунь» имеет значения «укреплять границы военными посе-лениями; стоять гарнизонами» и «военное поселение».58 Все исследователи указывают на тесную связь «царских зернохранилищ» («миякэ») с «царскими полями» (мита), так как, по мнению Н.И.Конрада, если существуют амба-ры, значит, должны существовать и поля, откуда свозится зерно. Следовательно, как считает Н.И.Конрад, можно говорить о существовании в этот период «царских полей» (мита)», несмотря на то, что “мита” впервые упоминаются позднее (при Ōтараси-хйко / Кэйко – конец 30-х - начало 40-х годов IV века испр. хрон.)59. Происхождение «мита» исследователи также связывают со «священными полями» (на что может указывать и сам термин «мита» – досл. "священное / императорское поле"), то есть с землями кол-лективного фонда общины.60 Но поздняя иероглифическая запись (кит. тунъ-тянь – досл. "поля военного поселения") может указывать на связь с военными поселениями. На это обращает внимание и Варгё Ларс, указывая, что в Китае в период империи Хань термин «тунь-тянь» означал земли, обрабатываемые воинами–колонистами в отдаленных (ок-раинных) землях для самообеспечения продуктами, так как снабжение их из централь-ных районов было невозможно61. Но, на мой взгляд, такая ситуация в Японии могла быть только в отдаленных окраинных землях. В освоенных районах, по общему мнению исследователей, в «миякэ» на «царских полях» трудились члены земледельческих кор-пораций (ma-бэ)62, под надсмотром должностных лиц (та-цукаса, или мита-но цукаса)63. Развитие царского (государственного) хозяйства в правление Икумэ (Суйнина) свя-зано и с возникновением такого института неполноправных свободных (яп. бэ, бэмин) как «минасиро» («царские именные кормильцы») и «микосиро» («царских потомков кормильцы»). Эти «кормильцы» были тесно связаны с «царскими полями» (мита) и «царскими амбарами» (миякэ).64 Впервые в источниках «кормильцы» упоминаются в связи с сыном Икумэ: Итоси-вакэ «вследствие того, что он не имел детей, сделал Ито-cu-бэ своей заменой»65 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXIX]. Но некоторые иссле-дователи подвергают сомнению это сообщение по причине «ранней хронологии».66 М.В. Воробьев считает, что «...вовсе отрицать существование кормильцев до VI века не при-ходится...»; «кормильцы, связанные как с именами царей, так и с названиями дворцов-храмов, это архаичная и довольно редкая категория, существовавшая до V века вклю-чительно...».67 Однако, если отказаться от искаженной хронологии "Нихон-сёки" и при-нять исправленную, то это событие будет вполне закономерным в ряду других свиде-тельств, так как, видимо, оно приходится на 30-е годы IV века [между 332-338 испр. хрон.]. Исследователи считают, что в связи с разрастанием дома правителей появилась не-обходимость в распределении «бэ» для содержания членов царской семьи, в том числе и бэминов–землепашцев, поэтому при Икумэ были созданы «микосиро-бэ» – из различных родов взяты люди, из них образованы новые «корпорации» (бэ) под властью дома прави-теля.68 На мой взгляд, требуется уточнение – данные «люди» изначально по положению являлись неполноправными свободными. По версии «Кодзики» «кормильцы» – это группы людей, которые создавались для увековечения имени знатного лица69 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, О, LXIX]. Ряд ис-следователей подвергают сомнению эту точку зрения, считая ее легендой, восходящей ко времени составления «Кодзики» на том основании, что «кормильцы» часто получали названия не от имен правителей и правительниц, а от названий дворца правителя, или местности.70 Но другие исследователи указывают, что забота о сохранении «навечно» имени рода относилась к числу важнейших в родоплеменных и раннеклассовых общест-вах.71 Поэтому к имени соответствующего лица или к названию резиденции добавлялся показатель корпорации – «бэ»72, в результате получалось название «кормильцев». В свя-зи с этим, на мой взгляд, в правление Икумэ упоминается еще одна корпорация «кор-мильцев», связанная с названием резиденции еще одного сына Икумэ – Инисики-но ири-бико, жившего во дворце (мия) Кахами в Тотори в провинции Идзумо: «...он жил в этом дворце (мия) и установил [корпорацию] Кахаками-бэ» [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXIX]. В «Нихон-сёки» термин «Кахами-бэ» употреблен по отношению к арсеналу мечей людей, хранившихся в храме Исоноками [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 22-23]. Кроме того, во время путешествия старшего сына Икумэ – Хомути-ваю, как со-общает "Кодзики", во всех местах, куда он прибывал, были установлены (с согласия Икумэ) корпорации Хомудзи-бэ [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXXII]. По мнению В.Астона название корпорации происходит от имени принца (Хомути, или Хомудзи).73 В"Нихон-сёки" в этом эпизоде употреблены имя Хому-цу вакэ и название корпорации Хому-цу-бэ [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.; Nihongi, VI, 13-14]. Корпорации «кормильцев» создавались двумя путями: (1) либо такая корпорация фор-мировалась заново, чаще всего из переселенцев (чужаков–неполноправных свободных); но иногда (2) из местного (завоеванного?) населения, и тогда такая корпорация становилась полностью царской (томо), во главе её стоял управляющий царской корпорацией (томо-но мияцуко); (3) либо существовавшая корпорация или группа людей, подчиненная местным властям или кланам, объявлялась «кормильцами», и тогда эта корпорация оставалась на по-печении управляющего владением куни (куни-но мияцуко), который и пересылал во дворец результаты труда корпорации.74 Категория «кормильцев» «минасиро» («царские именные кормильцы»), видимо, оста-валась непосредственно во владении монарха, а «микосиро» («царских потомков кормиль-цы») – закреплялись за членами царского дома75. Главной экономической задачей «кор-мильцев» было обеспечение их хозяев. Все налоги и подати с них поступали в пользу «вла-дельца имени»76. В связи с этим исследователи истолковывают иероглиф «сиро» (кит. дай – «вместо»; «из поколения в поколение»77) как «провиант; провиант для призрения, вспомо-ществования»78. Корпорации «кормильцев», как отмечает М.В.Воробьев, были тесно связаны с цар-ским кланом: их размер зависел от положения члена царского клана, после смерти владельца корпорацию делили между наследниками, даже гибель целой ветви клана не выводила кор-порацию за пределы владения царского клана в целом79. Кроме «та-бэ», «минасиро-бэ» и «микосиро-бэ» с государственным хозяйством были связаны и другие («простые») корпорации неполноправных свободных (бэ). В правление Икумэ упомянуты следующие корпорации: 10 корпораций арсенала в святилище Исонока-ми80; «тотори-бэ» («корпорация ловцов птиц»), управлять которыми был назначен Юкаха Тана, получивший наследственное клановое звание («кабанэ»), Тотори-но миякко («управ-ляющий ловцами птиц»)81; «тори-кахи-бэ» («корпорация кормильцев птиц»); «о-ю(в)э» и «вака-ю(в)э» («старшие и младшие купальщики») [Кодзики, П, LXXTJ; Nihongi, VI, 13-14; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.]. Помимо этого, в связи с царским погребальным (похоронным) обрядом (во время по-хорон «императрицы» Хибасу-химэ) были образованы очень интересные корпорации: «иси-ки-цукури («изготовителей каменных гробов») и «ханиси-бэ» (или хаси-бэ) [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXV; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 19-20]. «Нихон-сёки» сообщает, что, когда умер младший брат Икумэ с материнской стороны (что особо подчеркивается), по старой традиции (Икумэ назвал это «старым (древним) обычаем»; яп. .фуруй фŷ82) были собраны приближенные (кит. цзинь-сú83, камбун киндзюся84) умершего и погребены, стоя и живыми, вокруг курганной насыпи. В течение нескольких дней они не умирали, а плакали и стенали день и ночь. Наконец, они умерли и сгнили. Собаки и вороны, собравшись, сожрали их. Потрясенный этим зрели-щем, Икумэ приказал высшим сановникам придумать, как остановить этот древний, но плохой обычай85 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 28-й год пр.; Nihongi, VI, 18-19]. «Кодзи-ки» называет такой способ захоронения «хйто-гаки» (досл. «ограда из людей»)86 и гово-рит, что таким образом людей захоронили впервые вокруг могилы Ямато-хйко [Кодзи-ки, св.2-й, Судзин; Kojiki, II, LХIII]. Впервые, видимо, нужно понимать так: впервые захоронили живьем и стоя, закопав в землю по горло (то есть способом «хйто-гаки»)87; так как древнеяпонский обычай захоронения с умершим его рабов и слуг описывался ки-тайскими авторами еще в III веке н.э. (курган Бимиху, правительницы государства Нюй-ван-го на Северном Кюсю88[Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во89; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б(1а), 6 – 29а(6б), 1]90). Да и, по «Нихон-сёки», Икумэ настаивает на том, что это «древний обычай». Через некоторое время скончалась «главная жена» Икумэ – Хибасу-химэ Прави-тель решил не повторять печальный опыт предыдущих похорон. Выход был найден од-ним из приближенных – Номи-но сукунэ, который послал гонцов во владение Идзумо за сотней гончаров из корпорации «идзумо-куни-но хаси-бэ»91 (так же: ханиси-бэ, хасэ-бэ92, хани-бэ93), которые под руководством Номи-но сукунэ стали лепить глиняные фигурки людей, лошадей и другие фигурки, получившие название «ханива» (досл. «глиняные круги») или «татэмоно» (досл. «стоящие предметы»)94. Обрадованный правитель издал приказ, запрещавший хоронить людей вместе с их господином, и предписывающий ус-танавливать на могилах глиняные фигурки.95 В награду за заслуги Номи-но сукунэ полу-чил специальное место, где проводил обжиг ханива (др.-яп. катаси-токоро96); был на-значен правителем Икумэ заниматься делами хаси-бэ (досл. «ха(ни)си-бэ сйки»97); в свя-зи с этим Номи-но сукунэ получил наследственное клановое звание (кабанэ) – ха(ни)си-но оми. Кроме того, как можно предполагать из текста «Нихон-сёки», и на что указывает Н.И.Иофан, с этого времени пошла традиция, что ха(ни)си-бэ-но мурадзи, первопредком которых являлся Номи-но сукунэ, ведали (кит. чжу98) похоронами императоров" [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 20-21] Н.И.Иофан трактует функции ха(ни)-си-бэ-но мурадзи («кабанэ», которые, по её мнению получил Номи-но сукунэ ) как «надзирателей за могилами государей», связанных с жреческими должностями, так как специфика работы «ханиси-бэ» требовала специальной выучки, отличного знания тради-ции, канона, непосредственно связанных со священным ритуалом. Такое знание, как считает Н.И.Иофан, в те времена можно было получить только от жрецов; следовательно, корпорация («xaниcu-бэ» была тесно связана со жречеством и подчинена строгой регла-ментации Н.И.Иофан предполагает, что в корпорации «ханиси-бэ» объединялись перво-начально жрецы–скульпторы и находившаяся у них в подчинении группа ремесленни-ков101. На мой взгляд, подобные предположения вполне правомерны, так как в древневос-точных государствах очень часто жреческие функции совмещались с государственны-ми102. Некоторые исследователи подвергают сомнению сообщения источников о захоро-нениях людей со своим господином и версию «Нихон-сёки» о возникновении «хани-ва»103. Так, Г.Б.Навлицкая высказывает предположение, что это легенда китайского про-исхождения, так как находимые археологами «ханива», как правило, располагаются только снаружи курганов – рядами вокруг основания, а в Китае в погребениях глиняная пластика всегда находилась внутри курганов104. Кроме того, в Китае археологически за-свидетельствованы курганы – погребения правителей, в которых действительно найдены останки массовых человеческих и конских жертвоприношений. Позже эти жертвопри-ношения заменяются глиняными изображениями. А в Японии же, как указывает Г.Б. На-влицкая, погребения с человеческими жертвоприношениями вообще не обнаружены105. Другие исследователи более осторожны в своих суждениях. Например, Н.А.Иофан указывает, что «...появление погребальной пластики могло быть вызвано и влиянием континентальной культуры, хотя сходство при ближайшем рассмотрении оказывается чисто функциональным и сводится только к аналогичному назначению скульптуры... Характер и стиль ханива вполне оригинальны, так же как и техника изготовления»106. М.В.Воробьев добавляет: «обычай погребения вместе с умершим его челяди, появив-шийся в Китае и Корее, не имел в Японии широкого распространения и быстро исчез... система погребения вслед за умершим приняла в Японии особые формы, чаще всего вместе с покойником “добровольно” погребался только его родич. Но и этот обычай вы-звал сильное сопротивление, которое и привело к его отмене»107. Такикава Сэйдзиро приводит пример такого захоронения, обнаруженного в провинции Ямато, уезде Такаси, с богатым захоронением знатного человека в задней – круглой части кургана и созахо-ронением человека низкого статуса (раба, по мнению Такикава С.) с простым погребаль-ным инвентарем в передней – квадратной части кургана (типа дзэмпо-коэн-фун)108. Как отмечает Н.А.Иофан, археологические данные говорят, что «ханива» в виде цилиндров появляются в последней четверти Ш века н.э.109, самые ранние изображения «ханива» – дома (храм-жилище) датируются рубежом III-IV веков н.э.110, а изображения людей появляются лишь в V веке111 и широко распространяются в VII веке112 – в позд-ний курганный период. Поэтому, по мнению Н.А.Иофан, «легенда "Нихонги" о проис-хождении ханива, в которой говорится о замене людей глиняными фигурами, отражает более поздние представления. Возможно, что первоначально ханива не только являлись изображением людей, составляющих окружение погребенного вождя (свита, дружинни-ки, слуги), но и... как бы представляли священный ритуал, совершаемый жрецами, ими-тирующими небожителей. При внимательном рассмотрении мир ханива обнаруживает явную связь с синтоистской мифологией, зафиксированной в «Кодзики» и «Нихонги»113. В пользу данной точки зрения может говорить и материал источников. "Нихон-сёки" со-общает, что люди корпорации хаси-бэ, до того как Номи-но сукунэ получил задание де-лать ханива для императорских захоронений, проживали в Идзумо-но куни. То есть тра-диция изготовления ханива существовала задолго до правления Икумэ, что подтвержда-ет археологический материал, где самые ранние ханива в виде цилиндров, датируются концом III века н.э.114 Ханива, по мнению исследователей, развились из полых керамических столбиков–цилиндров, выполненных в технике вадзуми (наложения глиняных колец), в свою оче-редь произошедших, по мнению японского археолога Фумио Мики, от символических ритуальных сосудов без дна хадзи, продолжающих в период кофун (III-VII века) тради-ции керамического производства периода яёи (IV век до н.э. – III век н.э.). Размещение на поверхности погребального кургана (в отличие от китайского обычая располагать глиняные фигуры внутри захоронения) говорило о том, что ханива выполняли функции магической охраны, составляя символическую ограду с магическим табу вокруг холма, охраняя курган116 (часто в ханива делались отверстия для продевания соломовой веревки как символа границы священного места117). Это в значительной степени обусловило столбообразный характер основы и базы ханива.118 В первой половине IV века в связи с указом Икумэ, развитие пластики ханива получило дополнительный стимул, и в IV-VI веках данное искусство достигает исключительного многообразия мотивов (до несколь-ких тысяч): археологи обнаружили множество изображений воинов, жрецов, придвор-ных дам, слуг, земледельцев и животных (размером от 30 см до 1,5 м)119. Правила распо-ложения фигур были строго зафиксированы и соответствовали общей космогонической ориентации погребения170. То есть, можно предполагать, основываясь на различных данных, что «ханива» возникает в связи с формированием раннего синтоизма и его ритуала121 (изгородь с ма-гическим табу122) и складыванием курганной культуры в Центральной Японии («ханива» являлись непременным атрибутом курганных захоронений123). Кроме того, известный на Кюсю обычай созахоронения с господином в могильном кургане (Бимиху и сто рабов в «Вэй-чжи» [Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во124; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б (1а), 6 – 29а(6б), 1]) – в Центральной Японии принял более скромные размеры. Напри-мер, Н.Г.Мунро (с некоторым сомнением) приводит сведения об известных случаях, ко-гда главный курган («мисасаги») сопровождается рядом небольших могил125. М.В. Во-робьев считает, что, если этот обычай и существовал, то в качестве исключительного яв-ления126. При Икумэ, видимо, впервые при похоронах Ямато-хйко, был придуман и ис-пользован такой «варварский» метод «созахоронения» как «хйто-гаки», что и вызвало резкое неприятие его правителем, и запрет данного обычая. О том, что вышеуказанный обычай все же существовал и даже продолжал существовать и после запрета Икумэ, го-ворят последующие повторные запреты (например, при Котоку – см.: [Нихон-сёки, св.25-й, Котоку, 2-й год пр., 3-й месяц, 22-й день; Nihongi, XXV, 29]), на что обращают внимание исследователи127. Косвенным подтверждением возможности событий, описанных в «Нихон-сёки» в связи с возникновением «ханива», является историчность личности Номи-но сукунэ –главы ханиси-бэ. Подробные сведения о его смерти (которых нет в «Кодзики» и «Нихон-сёки») сохранились в местных источниках и были записаны в «Харима-фудоки»: «...в древнее время Номи-но сукунэ из рода гончаров ханиси, возвращаясь в провинцию Ид-зумо, остановился на ночлег на горном поле Кусакабэ; там он заболел и умер. Тогда из провинции Идзумо прибыло много людей, которые понесли его, сменяясь; из речных камней они сделали могильный курган... могильный курган назвали Идзумо-но хакая» [Харима-фудоки, уезд Иибо, горное поле Тати]. Идзумо-но хакая (досл. «усыпальница Идзумо») находится в гористом районе, западнее равнины Тати-но, где разбросано мно-го древних курганов периода кофун, один из которых называется Сукумодзука – он счи-тается местом погребения Номи-но сукунэ128. Развитие государственного хозяйства и рост численности его работников позволил правителям Ямато больше внимания уделить развитию ирригации – основе земледелия, являвшейся одной из основных функций государства на Древнем Востоке129. Так «Ни-хон-сёки» сообщает, что во второй половине своего правления Икумэ отправил в про-винцию Кавати принца Инисики вырыть два пруда130; два пруда было вырыто в провин-ции Ямато Кроме того, «в этом году приказано всем «куни» [гражданским общинам в составе Ямато – С.Д.] приступить к созданию прудов и каналов (кит. чи и гоу соответст-венно)131 в [количестве] свыше восьмисот [или: в большом количестве – С.Д.]. После этого земледелие (кит. нун) стало [государственным] делом (кит. ши; яп. кото)132. По этой причине общинники (кит. бай-син – досл. «сто родов»133) богатели. Поднебесная находилась в великом спокойствии»134 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 35-й год пр.; 10-й месяц; см.: Nihongi, VI, 22]. Исследователи подвергают сомнению столь крупную цифру: 800 прудов и кана-лов135. Но если принять во внимание замечание М.В.Воробьева, что «объемные (гидро-технические – С.Д.) работы оказались по плечу только царской власти»1'6 (как и везде на Востоке137), то в ведении территориальных общин («куни») оставались мелкие ирригаци-онные сооружения – видимо, этой «мелочи» и набралось свыше 800 сооружений. Поэтому, в силу масштабности гидротехнических работ, в Японии, так же как и во всех древневосточных государствах, развитие ирригационной системы, по точному за-мечанию М.В.Воробьева, было связано с созданием царских владений в различных рай-онах страны. А контроль за орошением (как и в Китае) стал считаться государственной функцией – заботой государя138. В правление Икумэ (правителя Суйнина) продолжались попытки расширения внешнеполитических связей. Так, «Нихон-сёки» сообщает: «сын вана. (правителя) Силла [по имени] Чхон-ильчханъ изъявил покорность (досл. «приехал и нашел приют»)» [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 3-й год пр., см.: Nihongi, VI,5]. Событие это произошло в са-мом начале правления Икумэ (традиц. 3-й г. пр.) [т.е. около 332 года испр. хрон.] |. Од¬на из версий, цитируемых в «Нихон-сёки», тут же, сообщает некоторые подробности: «Сначала Чхон-ильчханъ, сев на корабль, встал на якорь во владении (куни) Харима, [где он] жил в селении (мура) Сисаха». Сумэра-микото (правитель) послал в Харима двух своих людей узнать у Чхон-ильчханъа, кто он такой и откуда прибыл, на что Чхон-ильчханъ ответил: "Я (Ваш слуга) являюсь сыном владыки владения» (кор. кук-чу, яп. куни-нуси) [в] Силла". Услышав о том, что в Японии есть мудрый повелитель, Чхон-ильчханъ передал свое владение (кор. кук) своему младшему брату Чжи-ко и поехал в Японию с дарами [Нихон-сёки, св. 6-й, Суйнин, 3-й год пр.; см.: Nihongi, VI, 5-6]. Чхон-ильчханъу было дозволено или остаться на прежнем месте в Сисаха, или поселиться в Идэса на острове Авадзи (недалеко от совр. Осака); но Чхон-ильчханъ испросил разре-шение самому выбрать место жительства. От реки Удзи он проследовал на север через владение (купи) Оми и поселился в Тадзима (на побережье, обращенном к Корее). После этого гончары (кит. тао жэнъ; яп. уэ-хйто)139 из долины Катами в куни Оми стали «сйтаги-хйто» (кит. цзуньжэнь)140 Чхон-ильчханъа. М.В.Воробьев полагает, что эти гончары тоже были переселенцами из Кореи, прибывшими вместе с данным представи-телем правящей династии Силла141, на что могут указывать некоторые значения иерог-лифа “цзун”142. Большинство исследователей склоняются к мысли, что данное событие (прибытие Чхон-ильчханъа) имело место143. Японский ученый Мори К. полагает, что од-на из общин–государств Чинхана – Силла установила таким образом связи с Японией144. Тому, что человек по имени Чхон-ильчханъ прибыл именно из Силла, есть и другие под-тверждения. Первая часть его имени – «чхон» («небо») является хорошо известной ко-рейской фамилией145. Вторая часть («илъчханъ») – это, видимо, фонетическая запись од-ного из двух высших чинов Силла, введенных в 9-й год правления Юри-нисагыма (32 год н.э.) (система 17 рангов) [Самкук-саги, летописи Силла, Юри, 9-й год пр., 32 г.н.э.]146 (см. также: [Бэйши, гл.94, Ш Синьло147]). Первый чин в этой табели о рангах назывался «иболь-чхан», второй
По материалам статьи: Суровень Д.А. Проблемы царствования в Ямато правителя Икумэ (Суйнина) // Античная древность и средние века. Екатеринбург, 1998. С.193-217. ПРОБЛЕМЫ ЦАРСТВОВАНИЯ В ЯМАТО ПРАВИТЕЛЯ ИКУМЭ (СУЙНИНА) Преемником Мимаки-ири-бико (Судзина) в 332 году [исправленной хронологии]1 стал его третий сын от главной жены Мимаки-химэ (или Мима-цу химэ) по имени Ику-мэ-ири-хйко И-сати (Суйнин), или «правитель Икумэ» в «Кодзики», «Нихон-сёки» и «фудоки»2. Мать Икумэ являлась одновременно родной сестрой Мимаки и по женской линии наследования была наследницей титула верховной жрицы–правительницы. Таким образом, Икумэ оказывался сыном женщины, родство с которой давало право на трон. Способ изложения материала в вводной части 6-го свитка "Нихон-сёки" о Икумэ (Суйнине) отличается от подобных сведений в списке «восьми правителей», и прежде всего тем, что здесь указано циклическое обозначение года рождения Икумэ: «правитель [Икумэ] в 29-й год правителя Мимаки [или] в циклический год… "мидзуноэ-нэ" (49-й год цикла), весной, в начальный месяц, день “цутиното-и” [36-й цикл. знак; 1-й день – С.Д.] 1-го месяца по новолунию4 был рожден во дворце (яп. мия) Мидзугаки»3 в Сйки [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, I]4. Ничего подобного ранее (да и после) Ику-мэ мы в «Нихон-сёки» не наблюдаем. Обычно обозначение «29-й год5 Мимаки» (вслед за составителями источника) понимается как «29-й год правления Мимаки». Но, по моему мнению – это указание на возраст Мимаки (Судзина), которое нужно понимать так: «Икумэ родился тогда, когда Мимаки было 29 лет (отроду), или в циклический год… 49-[й] год… цикла»... На рубеже III-IV веков [49]-й год цикла приходится на 29[2] год [испр. хрон.].6 На несоответствия в датировках официальной хронологии «Нихон-сёки» указал и В.Астон: если Суйнин был рожден в 29-й год правления Судзина, а сделан наследным принцем в 48-й год правления Судзина, то тогда ему должно было быть 20 лет отроду, а не 24, как указано в «Нихон-сёки»7 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин; Nihongi, VI, 1]. Икумэ вступил на престол в год "мидзуноэ-тацу" (29-й год цикла) [332 испр. хрон.], и резиденция правителя из Сйки была перенесена в Макимуку, для того чтобы уйти из-под контроля общинной знати Сйки, оказывавшей большое влияние на власть правите-лей Ямато. Достаточно сказать, что шесть первых правителей после Дзимму (с Суйдзэя [2-го] до Корэя [7-го]) были женаты на женщинах из рода "владык округа” (яп. агата-нуси) Сйки, а предки правителя Мимаки – Когэн (8-й) и Кайка (9-й) происходили от од-ной из дочерей "владыки округа" Сйки. Резиденция отца Икумэ – правителя Мимаки да-же располагалась в Сйки. На следующий год «главной женой» («императрицей») Икумэ стала Сахо-бимэ8 («знатная девушка / принцесса Сахо» – местности в Ямато). Именно с ней связана вспыхнувшая внутри правящего дома борьба за власть9, в ко-торой чётко прослеживалось столкновение матрилинейного и патрилинейного принци-пов передачи власти. «Нихон-сёки» и «Кодзики» подчеркивают этот момент: «старший брат императрицы с материнской стороны “кими” (кит. ван)10 Сахо-хйко замыслил заго-вор и обратился к “императрице”, говоря следующее: «Кого ты любишь больше всего – своего старшего брата или своего супруга?». На это «императрица» ответила: «Я люблю моего старшего брата» [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI,7; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXI]. Аргументы, которыми склонял к заговору свою сестру Сахо-хйко, тоже очень показательны: пока она красива – она имеет влияние на правите-ля, но как только ее красота увянет это влияние прекратится, а в Поднебесной много прекрасных женщин, которые будут искать благосклонности правителя. Красоте дове-рять нельзя (видимо, с намеком: что кровное родство – более надежная опора в жизни, чем любовная связь, основанная на проходящей молодости и красоте). И Сахо-хйко предлагает своей сестре ради него перерезать горло Икумэ во сне, и после этого всту-пить на трон и вместе, вдвоем, править Поднебесной (в качестве супругов [?]) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 4-й год пр.; Nihongi, VI, 7-8; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXX]. «Императрица» долго колебалась, но не смогла убить Икумэ и, более того, рас-крыла заговор своему супругу. Икумэ собрал войско из соседних районов (он был в Кумэ, во дворце Така-мия). Полководцем был назначен Яцунада (дальний предок Кодзукэ-но кими). Но Сахо-хйко укрылся в укреплении Инаки, а Сахо-бимэ сбежала к своему брату. Попытка выкрасть её или уговорить уйти из Инаки не удалась11. Во время штурма укрепления подожгли, вои-ны мятежников разбежались, а брат и сестра – заговорщики погибли в огне [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 5-й год пр.; Nihongi, VI, 9-10; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXX-LXXI]. Таким образом, мятеж был подавлен, победил патрилинейный принцип передачи власти.12 После восстановления порядка, Икумэ, как и ранее его отец Мимаки, занялся во-просами культа и храмовыми хозяйствами: 1) заменил верховную жрицу культа Аматэ-расу (культа дома правителей Ямато) Тоё-суки-ири-химэ (дочь Мимаки, которая была назначена на эту должность в ходе религиозных реформ правителя Мимаки) своей доче-рью – Ямато-химэ. Первоначально поклонение Аматэрасу осуществлялось у Удзу-каси-но мото (досл. “Основание священного дерева Каси”)13 в Сйки, районом, с которым бы-ли связаны все первые правители Ямато. Но на следующий год14 культовый центр Ама-тэрасу (и ее культовые вещи, прежде всего – «священное зеркало»15) был перенесен в Исэ, на берег реки Исудзу у Каха-ками, где для этого там специально был построен храм Ватарахи – «дворец воздержания» (или «поклонения»). Это нынешнее святилище Ама-тэрасу в Исэ16, датируемое исследователями IV веком н.э. [Нихон-сёки. св.6-й, Суйнин, 25-й год пр.; год хиното-ми; Nihongi, VI, 15-17]. Как добавляет «Дзинно-сётоки», предок клана Накатоми-о-касима стал верховным жрецом, а О-хата-нуси был назначен “о-каннуси” святилища («великим божественным хозяином» – главным жрецом) [Jinno-shotoki, I, Suinin, 74]. По мнению авторов «Дзинно-сётоки» – святилище в Исэ стало «императорским святилищем» для всей страны [Jinno-shotoki, 1, Suinin, 74]; 2) для осу-ществления культа Великого бога Ямато были назначены жрецы и жрицы, а также выде-лены земли для храмового хозяйства этого бога в селении Инаси [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, год хиното-ми; Nihongi, VI, 17]; 3) снова для обеспечения культовых потребно-стей были определены для всех святилищ «священные земли» и «священные дворы» храмовых хозяйств [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.: Nihongi, VI, 18]; 4) в прав-ление Икумэ упоминается термин «си-кан» (кит. цы-гуань), который некоторые исследо-ватели переводят как «Ведомство Культа» (Department of Worship)17 или трактуют как «каму-цукаса» – «управление религиозных дел», «священное управление»18, хотя китай-ское значение этих иероглифов – «жрец, исполнитель обряда жертвоприношения»19 [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр., Nihongi, VI, 18]; 5) Мононобэ-но Тотинэ в ранге «о-мурадзи» («великий мурадзи [глава корпорации неполноправных свободных]») был назначен заведовать20 «священными драгоценностями» («регалиями») Идзумо-но куни; некоторые исследователи предполагают, что в это время, как и святилище в Исэ, было построено «Великое святилище Идзумо»21. Сохраняющаяся нестабильность внутреннего положения вынуждала правителей Ямато постоянно заботиться о вооружении: Икумэ приказал сложить22 луки, стрелы и крестообразные мечи в святилищах всех богов23 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]; кроме того, сын Икумэ – Иниси-но-ири-бико (в «Нихон-сёки»: Ини-сики) приказал сделать тысячу крестообразных мечей (сначала хранившихся в Осака24) и сложил их в храме бога Исоноками [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LX1X]. Сам Инисики был назначен управлять «священными сокровищами» святилища Исоноками, получив таким образом, видимо, возможность осуществлять контроль и над арсеналом святилища [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. Для выполнения этих функций Икумэ даровал десять корпораций, среди которых было несколько непо-средственно связанных с военным делом: тати-нухи-бэ («изготовители щитов»), ками-ю-гэ-бэ («строгальщиков священных луков»); каму-я-цукури-бэ («изготовителей священ-ных стрел»), каму-осака-бэ («священных наказании корпорация»), тати-хаки-бэ («ме-ченосцев»)25. К этим корпорациям относилась и корпорация ками-осака-бэ – видимо, из-начально связанная с арсеналом, так как Осака было местом, где первоначально храни-лась 1000 мечей.26 Непосредственно арсеналом в святилище Исоноками заведовал Ити-каха из семьи Касуга-но оми; предок Мононобэ-но обито. Таким образом, корпорации арсенала оказались отнесены к корпорациям мононобэ (оружейников и императорских гвардейцев) [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 23]. При Икумэ шло дальнейшее развитие государственного хозяйства. По мнению ис-следователей, в IV веке появляется такая разновидность государственных хозяйств как миякэ.27 Это очень хорошо согласуется с данными письменных источников, если учесть результаты ревизии хронологии "Нихон-сёки". В начале правления Икумэ [т.е. в середи-не 30-х годов IV века н.э. испр. хрон.] упоминаются миякэ, построенные в селении Ку-мэ28 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 27-й год пр.; Nihongi, VI, 18]. Термин «миякэ» записан в тексте "Нихон-сёки" китайскими иероглифами «тунь-цан» (досл. "накопительные ам-бары"29 или "житница военного поселения")30, которые переводятся исследователями как «склад, амбар; строение для хранения зерна»31. По мнению М.В.Воробьева, происхожде-ние этого зерна могло быть разным: 1) поступало с «царских полей» (мита32) в том чис-ле и из «царских округов» (миагата); либо 2) от глав кланов и местного населения в ви-де дани и налогов; причем, как указывают этот же и другие ученые, первый вариант сде-лался ведущим (урожай с «царских полей» хранился в «миякэ»33); в результате этого по-нятие «миякэ» было перенесено и на царские земли, где находились «миякэ»34, поэтому под «миякэ» стали подразумевать «царское владение»35, которое включало в себя «цар-ские поля» (мита36), «царские амбары» (собственно «миякэ») и земледельческие корпо-рации, обрабатывавшие эти поля (та-бэ)37. На это может указывать один из вариантов иероглифической записи термина миякэ в «фудоки»: кит. юй-чжай – досл. "император-ская усадьба / императорские участки земли"38. В общем, как подчеркивает М.В. Воробьев, истоки возникновения , как и механизм образования царских владений – одна из проблем историографии.39 Но решение пробле-мы возможно, если рассмотреть вопрос с точки зрения общих закономерностей возник-новения государственных хозяйств в древнем мире. Некоторые исследователи считают, что эти царские владения (миякэ) возникли на основе храмовых («жреческих») «священных амбаров» и «священных полей» (на что может указывать и один из вариантов записи и перевода терминов «ми-якэ» и «ми-та»40), то есть прежнего коллективного фонда общины, ставшего собственностью правителя. Это очень хорошо прослеживается в функциях, выполняемых царским хозяйством: уро-жай с царских владений использовался для общественных нужд41 – в качестве страхово-го и резервного фонда (в 536 году это было подтверждено особым указом правителя, а в 567 году в период голода в бедствующие районы было доставлено зерно из соседних районов [Nihongi; XVI-П, 12; XIX, 58]42). То есть функции, которые ранее выполнял кол-лективный фонд общины, сохранялись за государственным хозяйством даже еще в VI веке н.э. Подобная ситуация существовала в древнем мире во всех древневосточных странах.43 По мнению М.В.Воробьева, инициатива и право создания «миякэ» целиком нахо-дились в руках монарха. Такие владения создавались на целине, на конфискованных или подаренных угодьях.44 Этот же ученый отмечает, что только правитель создавал миякэ и распоряжался ими. В «Нихон-сёки» (в 11-м свитке «Нинтоку») упоминается указ Икумэ (Суйнина), по которому «царские поля и амбары Ямато» (Ямато-но мита оёби миякэ – под «Ямато» можно понимать, судя по иероглифу «Ва / Ямато», а также трактовке М.В. Воробьева – государство Ямато45) считались владением только правящего монарха и ни-кого более, даже не сына правителя [Нихон-сёки, св. 11-и, Нинтоку; Nihongi, XJ.,3]46. Но «царские владения» могли управляться членами царского клана47, принцами или други-ми знатными людьми48. Так в правление Икумэ упоминается Тадзима-мори, ставший ос-нователем клана «Миякэ-но мурадзи», который, по мнению Б.Х.Чемберлэйна и В.Астона, был кланом «управляющих императорскими зернохранилищами (амбарами)», может быть, какой-нибудь определенной местности49 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 99-й год пр., Nihongi, VI, 27; Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXTV]. Наоки Кодзирō на основе анализа текстов источников выделяет два вида миякэ по признаку управления: 1) миякэ, находившиеся под управлением местных знатных кланов; 2) миякэ, находившиеся под управлением присылаемых из центра чиновников (служилых людей).50 Как правило, как отмечает Варге Ларе, «миякэ» управлялись высшими должност-ными лицами, назначаемыми двором Ямато, с рангом «томо-но мияцуко» («управляю-щий корпорацией»)51, видимо, по причине того, что этому чиновнику нужно было руко-водить и рабочей силой (табэ – «земледельческими корпорациями») данного «царского владения». М.В.Воробьев считает, что. возможно, с этими владениями были связаны ре-месленники (томо-бэ), содержавшиеся за счет урожаев с «царских полей» (такая ситуа-ция была в странах древнего Востока52), в обработке которых они также могли прини-мать участие; а также воины, расквартированные вокруг таких владений. На мысль от-носительно воинов в «миякэ» исследователей наводит уже первое упоминание о «миякэ» в деревне Кумэ. Само поселение Кумэ возникло в период правления Каму-ямато-иварэ-бико (Дзимму), когда к западу от горы Унэби (района резиденции и «фамильного клад-бища» первых правителей Ямато), на берегу реки осели воины клана О-кумэ (дружинни-ков Дзимму) [Нихон-сёки, св.3-й, Дзимму, 2-й год пр., Nihongi, Ш, 32]. Сам термин «ку-мэ», как указывает В.Астон, стал синонимом слова «воин»53. Поэтому В.Астон считает, что в Кумэ были расквартированы войска, и там же находились хранилища («миякэ») с зерном в качестве провианта для армии.54 Археологический материал подтверждает эти предположения: в районе царских владений всегда наблюдается скопление мелких кур-ганов. Эти курганы, по мнению ученых, принадлежали воинам, жившим в этих владени-ях и получавших здесь все необходимое: пищу, провиант, оружие55. Военное значение некоторых «миякэ» легко прослеживается по их расположению – они располагались на транспортных маршрутах, вблизи или внутри «вражеских» земель (чтобы оказывать давление на эти «сопротивляющиеся» территории), а также на территориях, перешедших в государственную собственность после поражения местных сил (в качестве «компенса-ции»)56. На военное значение «миякэ» указывают и варианты иероглифической записи этого термина в источниках (кит. тунь-цан – досл. "склад военного поселения" в «Ни-хон-сёки»; кит. тунь-чжай – досл. "дома / земельные участки военного поселения" в «Кодзики»57), где иероглиф «тунь» имеет значения «укреплять границы военными посе-лениями; стоять гарнизонами» и «военное поселение».58 Все исследователи указывают на тесную связь «царских зернохранилищ» («миякэ») с «царскими полями» (мита), так как, по мнению Н.И.Конрада, если существуют амба-ры, значит, должны существовать и поля, откуда свозится зерно. Следовательно, как считает Н.И.Конрад, можно говорить о существовании в этот период «царских полей» (мита)», несмотря на то, что “мита” впервые упоминаются позднее (при Ōтараси-хйко / Кэйко – конец 30-х - начало 40-х годов IV века испр. хрон.)59. Происхождение «мита» исследователи также связывают со «священными полями» (на что может указывать и сам термин «мита» – досл. "священное / императорское поле"), то есть с землями кол-лективного фонда общины.60 Но поздняя иероглифическая запись (кит. тунъ-тянь – досл. "поля военного поселения") может указывать на связь с военными поселениями. На это обращает внимание и Варгё Ларс, указывая, что в Китае в период империи Хань термин «тунь-тянь» означал земли, обрабатываемые воинами–колонистами в отдаленных (ок-раинных) землях для самообеспечения продуктами, так как снабжение их из централь-ных районов было невозможно61. Но, на мой взгляд, такая ситуация в Японии могла быть только в отдаленных окраинных землях. В освоенных районах, по общему мнению исследователей, в «миякэ» на «царских полях» трудились члены земледельческих кор-пораций (ma-бэ)62, под надсмотром должностных лиц (та-цукаса, или мита-но цукаса)63. Развитие царского (государственного) хозяйства в правление Икумэ (Суйнина) свя-зано и с возникновением такого института неполноправных свободных (яп. бэ, бэмин) как «минасиро» («царские именные кормильцы») и «микосиро» («царских потомков кормильцы»). Эти «кормильцы» были тесно связаны с «царскими полями» (мита) и «царскими амбарами» (миякэ).64 Впервые в источниках «кормильцы» упоминаются в связи с сыном Икумэ: Итоси-вакэ «вследствие того, что он не имел детей, сделал Ито-cu-бэ своей заменой»65 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXIX]. Но некоторые иссле-дователи подвергают сомнению это сообщение по причине «ранней хронологии».66 М.В. Воробьев считает, что «...вовсе отрицать существование кормильцев до VI века не при-ходится...»; «кормильцы, связанные как с именами царей, так и с названиями дворцов-храмов, это архаичная и довольно редкая категория, существовавшая до V века вклю-чительно...».67 Однако, если отказаться от искаженной хронологии "Нихон-сёки" и при-нять исправленную, то это событие будет вполне закономерным в ряду других свиде-тельств, так как, видимо, оно приходится на 30-е годы IV века [между 332-338 испр. хрон.]. Исследователи считают, что в связи с разрастанием дома правителей появилась не-обходимость в распределении «бэ» для содержания членов царской семьи, в том числе и бэминов–землепашцев, поэтому при Икумэ были созданы «микосиро-бэ» – из различных родов взяты люди, из них образованы новые «корпорации» (бэ) под властью дома прави-теля.68 На мой взгляд, требуется уточнение – данные «люди» изначально по положению являлись неполноправными свободными. По версии «Кодзики» «кормильцы» – это группы людей, которые создавались для увековечения имени знатного лица69 [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, О, LXIX]. Ряд ис-следователей подвергают сомнению эту точку зрения, считая ее легендой, восходящей ко времени составления «Кодзики» на том основании, что «кормильцы» часто получали названия не от имен правителей и правительниц, а от названий дворца правителя, или местности.70 Но другие исследователи указывают, что забота о сохранении «навечно» имени рода относилась к числу важнейших в родоплеменных и раннеклассовых общест-вах.71 Поэтому к имени соответствующего лица или к названию резиденции добавлялся показатель корпорации – «бэ»72, в результате получалось название «кормильцев». В свя-зи с этим, на мой взгляд, в правление Икумэ упоминается еще одна корпорация «кор-мильцев», связанная с названием резиденции еще одного сына Икумэ – Инисики-но ири-бико, жившего во дворце (мия) Кахами в Тотори в провинции Идзумо: «...он жил в этом дворце (мия) и установил [корпорацию] Кахаками-бэ» [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXIX]. В «Нихон-сёки» термин «Кахами-бэ» употреблен по отношению к арсеналу мечей людей, хранившихся в храме Исоноками [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 39-й год пр.; Nihongi, VI, 22-23]. Кроме того, во время путешествия старшего сына Икумэ – Хомути-ваю, как со-общает "Кодзики", во всех местах, куда он прибывал, были установлены (с согласия Икумэ) корпорации Хомудзи-бэ [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, П, LXXII]. По мнению В.Астона название корпорации происходит от имени принца (Хомути, или Хомудзи).73 В"Нихон-сёки" в этом эпизоде употреблены имя Хому-цу вакэ и название корпорации Хому-цу-бэ [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.; Nihongi, VI, 13-14]. Корпорации «кормильцев» создавались двумя путями: (1) либо такая корпорация фор-мировалась заново, чаще всего из переселенцев (чужаков–неполноправных свободных); но иногда (2) из местного (завоеванного?) населения, и тогда такая корпорация становилась полностью царской (томо), во главе её стоял управляющий царской корпорацией (томо-но мияцуко); (3) либо существовавшая корпорация или группа людей, подчиненная местным властям или кланам, объявлялась «кормильцами», и тогда эта корпорация оставалась на по-печении управляющего владением куни (куни-но мияцуко), который и пересылал во дворец результаты труда корпорации.74 Категория «кормильцев» «минасиро» («царские именные кормильцы»), видимо, оста-валась непосредственно во владении монарха, а «микосиро» («царских потомков кормиль-цы») – закреплялись за членами царского дома75. Главной экономической задачей «кор-мильцев» было обеспечение их хозяев. Все налоги и подати с них поступали в пользу «вла-дельца имени»76. В связи с этим исследователи истолковывают иероглиф «сиро» (кит. дай – «вместо»; «из поколения в поколение»77) как «провиант; провиант для призрения, вспомо-ществования»78. Корпорации «кормильцев», как отмечает М.В.Воробьев, были тесно связаны с цар-ским кланом: их размер зависел от положения члена царского клана, после смерти владельца корпорацию делили между наследниками, даже гибель целой ветви клана не выводила кор-порацию за пределы владения царского клана в целом79. Кроме «та-бэ», «минасиро-бэ» и «микосиро-бэ» с государственным хозяйством были связаны и другие («простые») корпорации неполноправных свободных (бэ). В правление Икумэ упомянуты следующие корпорации: 10 корпораций арсенала в святилище Исонока-ми80; «тотори-бэ» («корпорация ловцов птиц»), управлять которыми был назначен Юкаха Тана, получивший наследственное клановое звание («кабанэ»), Тотори-но миякко («управ-ляющий ловцами птиц»)81; «тори-кахи-бэ» («корпорация кормильцев птиц»); «о-ю(в)э» и «вака-ю(в)э» («старшие и младшие купальщики») [Кодзики, П, LXXTJ; Nihongi, VI, 13-14; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 23-й год пр.]. Помимо этого, в связи с царским погребальным (похоронным) обрядом (во время по-хорон «императрицы» Хибасу-химэ) были образованы очень интересные корпорации: «иси-ки-цукури («изготовителей каменных гробов») и «ханиси-бэ» (или хаси-бэ) [Кодзики, св.2-й, Суйнин; Kojiki, II, LXXV; Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 19-20]. «Нихон-сёки» сообщает, что, когда умер младший брат Икумэ с материнской стороны (что особо подчеркивается), по старой традиции (Икумэ назвал это «старым (древним) обычаем»; яп. .фуруй фŷ82) были собраны приближенные (кит. цзинь-сú83, камбун киндзюся84) умершего и погребены, стоя и живыми, вокруг курганной насыпи. В течение нескольких дней они не умирали, а плакали и стенали день и ночь. Наконец, они умерли и сгнили. Собаки и вороны, собравшись, сожрали их. Потрясенный этим зрели-щем, Икумэ приказал высшим сановникам придумать, как остановить этот древний, но плохой обычай85 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 28-й год пр.; Nihongi, VI, 18-19]. «Кодзи-ки» называет такой способ захоронения «хйто-гаки» (досл. «ограда из людей»)86 и гово-рит, что таким образом людей захоронили впервые вокруг могилы Ямато-хйко [Кодзи-ки, св.2-й, Судзин; Kojiki, II, LХIII]. Впервые, видимо, нужно понимать так: впервые захоронили живьем и стоя, закопав в землю по горло (то есть способом «хйто-гаки»)87; так как древнеяпонский обычай захоронения с умершим его рабов и слуг описывался ки-тайскими авторами еще в III веке н.э. (курган Бимиху, правительницы государства Нюй-ван-го на Северном Кюсю88[Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во89; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б(1а), 6 – 29а(6б), 1]90). Да и, по «Нихон-сёки», Икумэ настаивает на том, что это «древний обычай». Через некоторое время скончалась «главная жена» Икумэ – Хибасу-химэ Прави-тель решил не повторять печальный опыт предыдущих похорон. Выход был найден од-ним из приближенных – Номи-но сукунэ, который послал гонцов во владение Идзумо за сотней гончаров из корпорации «идзумо-куни-но хаси-бэ»91 (так же: ханиси-бэ, хасэ-бэ92, хани-бэ93), которые под руководством Номи-но сукунэ стали лепить глиняные фигурки людей, лошадей и другие фигурки, получившие название «ханива» (досл. «глиняные круги») или «татэмоно» (досл. «стоящие предметы»)94. Обрадованный правитель издал приказ, запрещавший хоронить людей вместе с их господином, и предписывающий ус-танавливать на могилах глиняные фигурки.95 В награду за заслуги Номи-но сукунэ полу-чил специальное место, где проводил обжиг ханива (др.-яп. катаси-токоро96); был на-значен правителем Икумэ заниматься делами хаси-бэ (досл. «ха(ни)си-бэ сйки»97); в свя-зи с этим Номи-но сукунэ получил наследственное клановое звание (кабанэ) – ха(ни)си-но оми. Кроме того, как можно предполагать из текста «Нихон-сёки», и на что указывает Н.И.Иофан, с этого времени пошла традиция, что ха(ни)си-бэ-но мурадзи, первопредком которых являлся Номи-но сукунэ, ведали (кит. чжу98) похоронами императоров" [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 32-й год пр.; Nihongi, VI, 20-21] Н.И.Иофан трактует функции ха(ни)-си-бэ-но мурадзи («кабанэ», которые, по её мнению получил Номи-но сукунэ ) как «надзирателей за могилами государей», связанных с жреческими должностями, так как специфика работы «ханиси-бэ» требовала специальной выучки, отличного знания тради-ции, канона, непосредственно связанных со священным ритуалом. Такое знание, как считает Н.И.Иофан, в те времена можно было получить только от жрецов; следовательно, корпорация («xaниcu-бэ» была тесно связана со жречеством и подчинена строгой регла-ментации Н.И.Иофан предполагает, что в корпорации «ханиси-бэ» объединялись перво-начально жрецы–скульпторы и находившаяся у них в подчинении группа ремесленни-ков101. На мой взгляд, подобные предположения вполне правомерны, так как в древневос-точных государствах очень часто жреческие функции совмещались с государственны-ми102. Некоторые исследователи подвергают сомнению сообщения источников о захоро-нениях людей со своим господином и версию «Нихон-сёки» о возникновении «хани-ва»103. Так, Г.Б.Навлицкая высказывает предположение, что это легенда китайского про-исхождения, так как находимые археологами «ханива», как правило, располагаются только снаружи курганов – рядами вокруг основания, а в Китае в погребениях глиняная пластика всегда находилась внутри курганов104. Кроме того, в Китае археологически за-свидетельствованы курганы – погребения правителей, в которых действительно найдены останки массовых человеческих и конских жертвоприношений. Позже эти жертвопри-ношения заменяются глиняными изображениями. А в Японии же, как указывает Г.Б. На-влицкая, погребения с человеческими жертвоприношениями вообще не обнаружены105. Другие исследователи более осторожны в своих суждениях. Например, Н.А.Иофан указывает, что «...появление погребальной пластики могло быть вызвано и влиянием континентальной культуры, хотя сходство при ближайшем рассмотрении оказывается чисто функциональным и сводится только к аналогичному назначению скульптуры... Характер и стиль ханива вполне оригинальны, так же как и техника изготовления»106. М.В.Воробьев добавляет: «обычай погребения вместе с умершим его челяди, появив-шийся в Китае и Корее, не имел в Японии широкого распространения и быстро исчез... система погребения вслед за умершим приняла в Японии особые формы, чаще всего вместе с покойником “добровольно” погребался только его родич. Но и этот обычай вы-звал сильное сопротивление, которое и привело к его отмене»107. Такикава Сэйдзиро приводит пример такого захоронения, обнаруженного в провинции Ямато, уезде Такаси, с богатым захоронением знатного человека в задней – круглой части кургана и созахо-ронением человека низкого статуса (раба, по мнению Такикава С.) с простым погребаль-ным инвентарем в передней – квадратной части кургана (типа дзэмпо-коэн-фун)108. Как отмечает Н.А.Иофан, археологические данные говорят, что «ханива» в виде цилиндров появляются в последней четверти Ш века н.э.109, самые ранние изображения «ханива» – дома (храм-жилище) датируются рубежом III-IV веков н.э.110, а изображения людей появляются лишь в V веке111 и широко распространяются в VII веке112 – в позд-ний курганный период. Поэтому, по мнению Н.А.Иофан, «легенда "Нихонги" о проис-хождении ханива, в которой говорится о замене людей глиняными фигурами, отражает более поздние представления. Возможно, что первоначально ханива не только являлись изображением людей, составляющих окружение погребенного вождя (свита, дружинни-ки, слуги), но и... как бы представляли священный ритуал, совершаемый жрецами, ими-тирующими небожителей. При внимательном рассмотрении мир ханива обнаруживает явную связь с синтоистской мифологией, зафиксированной в «Кодзики» и «Нихонги»113. В пользу данной точки зрения может говорить и материал источников. "Нихон-сёки" со-общает, что люди корпорации хаси-бэ, до того как Номи-но сукунэ получил задание де-лать ханива для императорских захоронений, проживали в Идзумо-но куни. То есть тра-диция изготовления ханива существовала задолго до правления Икумэ, что подтвержда-ет археологический материал, где самые ранние ханива в виде цилиндров, датируются концом III века н.э.114 Ханива, по мнению исследователей, развились из полых керамических столбиков–цилиндров, выполненных в технике вадзуми (наложения глиняных колец), в свою оче-редь произошедших, по мнению японского археолога Фумио Мики, от символических ритуальных сосудов без дна хадзи, продолжающих в период кофун (III-VII века) тради-ции керамического производства периода яёи (IV век до н.э. – III век н.э.). Размещение на поверхности погребального кургана (в отличие от китайского обычая располагать глиняные фигуры внутри захоронения) говорило о том, что ханива выполняли функции магической охраны, составляя символическую ограду с магическим табу вокруг холма, охраняя курган116 (часто в ханива делались отверстия для продевания соломовой веревки как символа границы священного места117). Это в значительной степени обусловило столбообразный характер основы и базы ханива.118 В первой половине IV века в связи с указом Икумэ, развитие пластики ханива получило дополнительный стимул, и в IV-VI веках данное искусство достигает исключительного многообразия мотивов (до несколь-ких тысяч): археологи обнаружили множество изображений воинов, жрецов, придвор-ных дам, слуг, земледельцев и животных (размером от 30 см до 1,5 м)119. Правила распо-ложения фигур были строго зафиксированы и соответствовали общей космогонической ориентации погребения170. То есть, можно предполагать, основываясь на различных данных, что «ханива» возникает в связи с формированием раннего синтоизма и его ритуала121 (изгородь с ма-гическим табу122) и складыванием курганной культуры в Центральной Японии («ханива» являлись непременным атрибутом курганных захоронений123). Кроме того, известный на Кюсю обычай созахоронения с господином в могильном кургане (Бимиху и сто рабов в «Вэй-чжи» [Сань-го-чжи, Вэй-чжи, гл.30, Во124; Вэй-чжи, вожэнь-пу, цзюань 30, л.23б (1а), 6 – 29а(6б), 1]) – в Центральной Японии принял более скромные размеры. Напри-мер, Н.Г.Мунро (с некоторым сомнением) приводит сведения об известных случаях, ко-гда главный курган («мисасаги») сопровождается рядом небольших могил125. М.В. Во-робьев считает, что, если этот обычай и существовал, то в качестве исключительного яв-ления126. При Икумэ, видимо, впервые при похоронах Ямато-хйко, был придуман и ис-пользован такой «варварский» метод «созахоронения» как «хйто-гаки», что и вызвало резкое неприятие его правителем, и запрет данного обычая. О том, что вышеуказанный обычай все же существовал и даже продолжал существовать и после запрета Икумэ, го-ворят последующие повторные запреты (например, при Котоку – см.: [Нихон-сёки, св.25-й, Котоку, 2-й год пр., 3-й месяц, 22-й день; Nihongi, XXV, 29]), на что обращают внимание исследователи127. Косвенным подтверждением возможности событий, описанных в «Нихон-сёки» в связи с возникновением «ханива», является историчность личности Номи-но сукунэ –главы ханиси-бэ. Подробные сведения о его смерти (которых нет в «Кодзики» и «Нихон-сёки») сохранились в местных источниках и были записаны в «Харима-фудоки»: «...в древнее время Номи-но сукунэ из рода гончаров ханиси, возвращаясь в провинцию Ид-зумо, остановился на ночлег на горном поле Кусакабэ; там он заболел и умер. Тогда из провинции Идзумо прибыло много людей, которые понесли его, сменяясь; из речных камней они сделали могильный курган... могильный курган назвали Идзумо-но хакая» [Харима-фудоки, уезд Иибо, горное поле Тати]. Идзумо-но хакая (досл. «усыпальница Идзумо») находится в гористом районе, западнее равнины Тати-но, где разбросано мно-го древних курганов периода кофун, один из которых называется Сукумодзука – он счи-тается местом погребения Номи-но сукунэ128. Развитие государственного хозяйства и рост численности его работников позволил правителям Ямато больше внимания уделить развитию ирригации – основе земледелия, являвшейся одной из основных функций государства на Древнем Востоке129. Так «Ни-хон-сёки» сообщает, что во второй половине своего правления Икумэ отправил в про-винцию Кавати принца Инисики вырыть два пруда130; два пруда было вырыто в провин-ции Ямато Кроме того, «в этом году приказано всем «куни» [гражданским общинам в составе Ямато – С.Д.] приступить к созданию прудов и каналов (кит. чи и гоу соответст-венно)131 в [количестве] свыше восьмисот [или: в большом количестве – С.Д.]. После этого земледелие (кит. нун) стало [государственным] делом (кит. ши; яп. кото)132. По этой причине общинники (кит. бай-син – досл. «сто родов»133) богатели. Поднебесная находилась в великом спокойствии»134 [Нихон-сёки, св.6-й, Суйнин, 35-й год пр.; 10-й месяц; см.: Nihongi, VI, 22]. Исследователи подвергают сомнению столь крупную цифру: 800 прудов и кана-лов135. Но если принять во внимание замечание М.В.Воробьева, что «объемные (гидро-технические – С.Д.) работы оказались по плечу только царской власти»1'6 (как и везде на Востоке137), то в ведении территориальных общин («куни») оставались мелкие ирригаци-онные сооружения – видимо, этой «мелочи» и набралось свыше 800 сооружений. Поэтому, в силу масштабности гидротехнических работ, в Японии, так же как и во всех древневосточных государствах, развитие ирригационной системы, по точному за-мечанию М.В.Воробьева, было связано с созданием царских владений в различных рай-онах страны. А контроль за орошением (как и в Китае) стал считаться государственной функцией – заботой государя138. В правление Икумэ (правителя Суйнина) продолжались попытки расширения внешнеполитических связей. Так, «Нихон-сёки» сообщает: «сын вана. (правителя) Силла [по имени] Чхон-ильчханъ изъявил покорность (досл. «приехал и нашел приют»)» [Ни-хон-сёки, св.6-й, Суйнин, 3-й год пр., см.: Nihongi, VI,5]. Событие это произошло в са-мом начале правления Икумэ (традиц. 3-й г. пр.) [т.е. около 332 года испр. хрон.] |. Од¬на из версий, цитируемых в «Нихон-сёки», тут же, сообщает некоторые подробности: «Сначала Чхон-ильчханъ, сев на корабль, встал на якорь во владении (куни) Харима, [где он] жил в селении (мура) Сисаха». Сумэра-микото (правитель) послал в Харима двух своих людей узнать у Чхон-ильчханъа, кто он такой и откуда прибыл, на что Чхон-ильчханъ ответил: "Я (Ваш слуга) являюсь сыном владыки владения» (кор. кук-чу, яп. куни-нуси) [в] Силла". Услышав о том, что в Японии есть мудрый повелитель, Чхон-ильчханъ передал свое владение (кор. кук) своему младшему брату Чжи-ко и поехал в Японию с дарами [Нихон-сёки, св. 6-й, Суйнин, 3-й год пр.; см.: Nihongi, VI, 5-6]. Чхон-ильчханъу было дозволено или остаться на прежнем месте в Сисаха, или поселиться в Идэса на острове Авадзи (недалеко от совр. Осака); но Чхон-ильчханъ испросил разре-шение самому выбрать место жительства. От реки Удзи он проследовал на север через владение (купи) Оми и поселился в Тадзима (на побережье, обращенном к Корее). После этого гончары (кит. тао жэнъ; яп. уэ-хйто)139 из долины Катами в куни Оми стали «сйтаги-хйто» (кит. цзуньжэнь)140 Чхон-ильчханъа. М.В.Воробьев полагает, что эти гончары тоже были переселенцами из Кореи, прибывшими вместе с данным представи-телем правящей династии Силла141, на что могут указывать некоторые значения иерог-лифа “цзун”142. Большинство исследователей склоняются к мысли, что данное событие (прибытие Чхон-ильчханъа) имело место143. Японский ученый Мори К. полагает, что од-на из общин–государств Чинхана – Силла установила таким образом связи с Японией144. Тому, что человек по имени Чхон-ильчханъ прибыл именно из Силла, есть и другие под-тверждения. Первая часть его имени – «чхон» («небо») является хорошо известной ко-рейской фамилией145. Вторая часть («илъчханъ») – это, видимо, фонетическая запись од-ного из двух высших чинов Силла, введенных в 9-й год правления Юри-нисагыма (32 год н.э.) (система 17 рангов) [Самкук-саги, летописи Силла, Юри, 9-й год пр., 32 г.н.э.]146 (см. также: [Бэйши, гл.94, Ш Синьло147]). Первый чин в этой табели о рангах назывался «иболь-чхан», второй
3.
Эхо звезды полей (публикация автора на scipeople)
Сигачёв А.А.
- Стихи.ру , 2011
В последние периоды жизни Николая Рубцова его судьба пересеклась с «поэтессой» Людмилой Дербиной-Грановской, их духовно-поэтическое противостояние оказалось для него роковым, - он был зверски её убит. Весьма показательно, что после этого жестокого убийства взошедшей звезды русской поэзии Николая Рубцова, - в Германии была издана книга «Русская душа. Сборник поэзии и прозы современных писательниц русской провинции» (Frauen Literaturgeschichte. Texte und Materialien zur russischen Frauenliteratur, Band). Редактор-составитель Г.Г. Скворцова-Акбулатова. Издательство Verlag F.K. Goupfert – Wilhelmshorst, 1995).
В последние периоды жизни Николая Рубцова его судьба пересеклась с «поэтессой» Людмилой Дербиной-Грановской, их духовно-поэтическое противостояние оказалось для него роковым, - он был зверски её убит. Весьма показательно, что после этого жестокого убийства взошедшей звезды русской поэзии Николая Рубцова, - в Германии была издана книга «Русская душа. Сборник поэзии и прозы современных писательниц русской провинции» (Frauen Literaturgeschichte. Texte und Materialien zur russischen Frauenliteratur, Band). Редактор-составитель Г.Г. Скворцова-Акбулатова. Издательство Verlag F.K. Goupfert – Wilhelmshorst, 1995).
http://subscribe.ru/archive/help.lifeschool/200810/10024804.html/ К 75-летию со дня рождения Николая Рубцова (3.01.1936 г. – 19.01.1971 г.) Краткая биографическая справка. Николай Михайлович Рубцов родился 3 января 1936 года. Рано остался без родителей, воспитывался в детском доме. До службы в армии Николай окончил мореходное училище, работал моряком-кочегаром. Служил в армии матросом на эскадренном миноносце Северного морского флота. С 1959года начал заниматься литературным творчеством в литобъединениях – при флотской газете «На страже Заполярья» и в городском объединении «Нарвская застава». В 1962 году поступил в престижный московский литературный институт им. Горького. В 1967 году вышла его первая книжка стихов «Звезда полей», которая сразу же принесла ему известность. К 1969 году был принят в Союз писателей СССР. На стихи Николая Рубцова написано много прекрасных песен, которые стали поистине народными: «В горнице», «Журавли», «В минуты музыки», «Тихая моя Родина», «Звезда полей», «Зимняя песня», «Осенняя песня», и много других песен было создано стихийной народной песенной волной. Поэзия Николая Рубцова включена в школьные программы. РОССИЯ, РУСЬ! ХРАНИ СЕБЯ, ХРАНИ! В последние периоды жизни Николая Рубцова его судьба пересеклась с «поэтессой» Людмилой Дербиной-Грановской, их духовно-поэтическое противостояние оказалось для него роковым, - он был зверски её убит. Весьма показательно, что после этого жестокого убийства взошедшей звезды русской поэзии Николая Рубцова, - в Германии была издана книга «Русская душа. Сборник поэзии и прозы современных писательниц русской провинции» (Frauen Literaturgeschichte. Texte und Materialien zur russischen Frauenliteratur, Band). Редактор-составитель Г.Г. Скворцова-Акбулатова. Издательство Verlag F.K. Goupfert – Wilhelmshorst, 1995). В этой книге приведена автобиография Дербиной-Грановской, где, несмотря на все её старания выбелить себя, торчат улики, словно шило из мешка, - о её преднамеренном убийстве Николая Рубцова. «Я родилась в 1938 году в Ленинграде на Лермонтовском проспекте. Семья военнослужащего Дербина А.Н. занимала комнату во флигеле бывшей Николаевской школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где в своё время учился Михаил Юрьевич Лермонтов. Первые три года моей жизни прошли в играх под сенью памятника великому поэту». (Дербина-Грановская росла под сенью памятника самого М.Ю. Лермонтова, - будем это знать и опустим подробности описания ею своего детства, школьных и студенческих лет, начнём с её описания своего приезда в Вологду, - примечание автора.) «Меня всё время тянуло на Север, в родной лесистый край, и я осенью 1969 года переехала в Вологду. В то время там жили писатели и поэты, очень близкие мне по духу: Василий Белов, Николай Рубцов, Ольга Фокина. (Зададимся вопросом: почему Ольга Фокина, замечательная Вологодская поэтесса, не вошла в немецкий сборник поэзии и прозы современных писательниц русской провинции? Поэтессу Ольгу Фокину, в отличие от Дербиной-Грановской, читают, знают и любят в России – примечание автора.) В Вологодском отделении Союза писателей России встретили меня хорошо. Особенно я сблизилась с поэтом Николаем Рубцовым. Возникло чувство. Но со временем, всё более стала проявляться трагическая окраска наших отношений – из-за пристрастия Рубцова к спиртному. (Свидетели на суде утверждали, что Дербина-Грановская сама была большая охотница до выпивки и с Николаем Рубцовым и без него – примечание автора.) Выпив, он становился агрессивным и непредсказуемым. (Для немецких читателей эта клевета на великого русского поэта Николая Рубцова, как бальзам для души, а для Дербиной-Грановской, нет ничего святого на свете – примечание автора.) Создалась ситуация: невозможно жить вместе и невозможно расстаться. Я ощущала себя в западне. (Сказочка о том, как Грановская, став хозяйкой в чужой квартире, оказалась в западне – примечание автора.) Катастрофа произошла внезапно ранним утром 19 января 1971 года, в само Крещение. В очередной схватке Рубцов погиб, а я неожиданно для самой себя стала преступницей. (Да нет, нет, госпожа Дербина-Грановская, как вы могли такое подумать про себя, у вас ведь «ангельская» душа - примечание автора.) В Северо-Западном издательстве готовилась к изданию моя вторая книжка – «Крушина». Всё рухнуло. (Ой, это просто невозможно читать без слёз! Подумаешь, велика печаль, что Дербина-Грановская зверски, преднамеренно убила там русского поэта Николая Рубцова? Тут ведь такое личное горе у неё: вторая книжка «Крушина» - рухнула. Это ведь не шутка! Только представляете себе, как стали убиваться, об этом, немецкие товарищи, когда прочитали, что её «Крушина» рухнула. Нет повести печальнее на свете - примечание автора.) Моя пятилетняя дочь стала расти сиротой при живых родителях. Моя жизнь и надежды были перечёркнуты. Я оказалась в тюрьме, вне всякой общественной жизни. (А что б вы хотели, госпожа Дербина-Грановская? Может быть за такое подлое, преднамеренное, коварное убийство великого русского поэта, вас следовало бы пожалеть, и отправить на отдых на Канарские острова, где вы дописали бы свою «Крушину»? Так вас надо понимать? – примечание автора.) Это продолжалось пять с половиной лет. (А почему такой малый срок заключения у Грановской? Почему не дали ей по заслугам пожизненного заключения? Вот вопрос, на который до сих пор нет ответа - примечание автора.) Но и потом дорога в редакции журналов и газет была закрыта ещё более пятнадцати лет. (Этот человек, лишён напрочь всего человеческого. Нет ни раскаяния о своём злодеянии в убийстве знаменитого на весь мир русского поэта-песенника, ни просто человеческого сострадания; у неё на уме одна лишь корысть - примечание автора.) Что случилось со мной и Николаем Рубцовым является для меня тайной судьбы, которую я не могу разгадать до сих пор. Почему именно из моих рук принял он свою крещенскую смерть? (В данной публикации внизу сноска «Я умру в крещенские морозы…» строка из стихотворения Николая Рубцова. – примечание автора.) Это ведомо только небу. (В России было уже не однажды, когда палачи кивают на строки поэта, а сами-де палачи, тут ни при чём – примечание автора.) «Крушина» вышла спустя 23 года в 1994 году (Вышла-таки «Крушина», будь она трижды неладна – примечание автора.) уже дополненная новыми стихами, которые я всё-таки не переставала писать. «Под камнепадом хулы, поношений важно было выстоять, не сломаться, не потерять себя. С Божьей помощью мне удалось». (Что бы ни сотворил озверевший человек, - всё у него - с Божьей помощью выходит. Дьявол является богом у Дербиной-Грановской - примечание автора.) Обратимся к стихам Дербиной-Грановской, в них, между прочим, содержится немало важных сведений о мотивах её злодеяния. Так в альманахе «Встреча» (1995) в её стихотворении читаем: Ты что-то рассказывал мне, Счастливый, шутил поминутно, Меж тем, как уже в западне Себя ощущала смутно. Я знала – ты любишь меня И силой возьмёшь мою душу, Что это и есть западня, И то, что её я разрушу! Но там, под осенней луной, При лёгком головокруженьи - Мятеж назревающий мой, Ещё не казался крушеньем. Лишь где-то в крещенские дни Запели прощальные хоры, И я у своей западни Смела все замки и запоры! Вот так мир поэта, его любовь была для неё западнёй, которую она давно наметила разрушить, и было делом времени смести все замки и запоры, чтобы остаться единоличной хозяйкой всего его мира - «западни». А вот ещё её стихотворенье: О, сколько надежд златотканых Развеялось в прах на ветру! Прости, моя светлая мама, Меня ты учила добру. В гордыне моей темнокровной, Родная, твоя ли вина? Надеялась – буду толковой, Прощаясь со мной у гумна. Зачем не окликнула, боже, О ты, прозорливая мать?! Ведь чуяло сердце – не гоже Из дому меня отпускать. С лесной необузданной силой, С мятежным напором в крови; Кому-то казалась я милой, И кто-то мне пел о любви. Как быстро кончалось знакомство, Когда в моих рысьих глазах Природное непокорство Внушало знакомому страх. С таким набором характерных черт Грановской (по её собственному признанию), от её «рысьих глаз», от её «лесной необузданной силы, с мятежным напором в крови», невольно знакомому человеку «внушает страх». Приведём ещё несколько коротких выдержек Дербиной-Грановской из различных её стихотворений: * * * «Есть жестокая в этом отрада: Весь душевный раздор и разор, - Обезболить струящимся ядом – Из цветочных дурманящих пор…» * * * «Но был безумец… Мною увлечённый, Он видел бездну, знал, что погублю…» * * * «Быть стоит проклятой, распятой, Прослыть исчадьем сатаны…» * * * «Всё исполнено вещего знака, Всё несёт в себе звёздную суть. Всей звериной тоской Зодиака И моя переполнилась грудь!..» * * * «Откуда ж знать такой солнцеголовой, Что это от меня передалось: В её уста мучительное слово, И в грудь – моя ликующая злость…» (Какое ужасное наследие передаёт Дербина-Грановская своей дочке: в уста – мучительное слово, и в грудь – ликующую злость - примечание автора.) Вот ещё строки поэтессы: Вся грузная, бояться буду драки, Я всё ж оскалю острые клыки, Когда за мной погонятся собаки. Мои волчата! Вам несдобровать. Но разве сдобровать дворовым сукам?! Я глотки их успею перервать, Пока меня по голове – обухом… Когда ж с башкой, раздробленной в огне, Лежать я буду, сотворя бесчинство, Ну, кто поймёт, что вот сейчас во мне Погублены любовь и материнство… Николай Рубцов понимал звериные инстинкты Грановской и говорил ей откровенно, что эти её стихи «не стихи, это патология». Пародируя её стихи, он написал в стихах от её имени «Люблю змею»: «Люблю змею, когда она, Вся, извиваясь и свисая, Ползёт, глазами завлекая… О Господи! Ведь я сама такая!» Николай Рубцов предчувствовал, что его ожидает, когда писал в «Философских стихах»: Когда-нибудь ужасной будет ночь, И мне навстречу злобно и обидно, Такой буран засвищет, что невмочь, Что станет свету белого не видно. Но я пойду! Я знаю наперёд, Что счастлив тат, хоть с ног его сбивают, Кто всё пройдёт, когда душа ведёт, И выше счастья в жизни не бывает! Чтоб снова силы чуждые дрожа, Все полегли и долго не очнулись, Чтоб в смертный час рассудок и душа, Как этот раз, друг другу улыбнулись… Рубцов без боязни ожидал схватки со злой враждебной силой. В своих стихах Николай Рубцов пророчествовал себе гибель в крещенские праздники, и Грановская представила это, как указание свыше для оправдания своего преступления. Она далеко зашла в своей роли прорицательницы и исполнительницы высших сил. Она писала в своём стихотворении: Волчица я. Ты понял слишком поздно, Какая надвигается гроза. В твои глаза в упор глядят не звёзды, А раскалённые мои глаза. Железной шерстью дыбится загривок, И нет сомненья ни в одном глазу. Как я свою соперницу игриво, Почуяв, загоню и загрызу. СУД ВОЛЧИЦЫ Что тут остаётся сказать о Дербиной-Грановской? Волчица, она и есть волчица. На столе Николая Рубцова после его гибели от рук Грановской было обнаружено, что он готовился писать ответ на эти волчьи её стихи. В последствии Н. Старичкова напишет: «Когда находилась у гроба Н.Рубцова, отодвинула с его шеи стебелёчки-листочки, кем-то положенные, чтобы не видно было следов преступления. То, что предстало глазу, было ужасным. Кожные покровы на шее были разорваны. Словно зверь терзал когтями. Надорвана мочка уха. Да, видимо, мёртвая хватка была. После такого нападения не останешься в живых…» По свидетельству писателя В.П. Астафьева , при осмотре тела Н. Рубцова в морге: «Горло Коли было исхватано – выступили уже синие следы от ногтей, тонкая шея поэта истерзана, даже под подбородком ссадины, одно ухо надорвано. Любительница волков, озверевши, крепко потешалась над мужиком…» Имеется и признание самой «поэтессы» по своим свежим следам убийства: «Была потасовка. Усмирить его хотела. Да схватила несколько раз за горло, но не руками и даже не рукой, а двумя пальцами… Попадалась мне под пальцы какая-то тоненькая жилка. Оказывается, это была сонная артерия. А я приняла её, по своему дремучему невежеству в медицине, за дыхательное горло. Горло его оставалось совершенно свободным, потому он и прокричал целых три фразы: «Люда, прости! Люда, я люблю тебя! Люда, я тебя люблю!..» Позднее Дербина-Грановская напишет такие строки: «Но был безумец… Мною увлечённый, Он видел бездну, знал, что погублю, И всё ж шагнул светло и обречённо С последним словом: «Я тебя люблю!» Теперь представим себе на минуту: восьмидесяти килограммовая «поэтесса» зажала на полу Николая Рубцова, в котором было всего шестьдесят килограмм веса, держала его за горло двумя пальчиками, а он вместо того, чтобы отбиваться от волчицы, прокричал трижды, что любит её. Сочинить такую лживую легенду, это надо суметь. «Разве могли два моих пальца, - сообщает далее Дербина-Грановская, - два моих женских пальца, сдавить твёрдое ребристое горло? Нет, конечно! Никакой он не удавленник, и признаков таких нет. Остались поверхностные ссадины под подбородком от моих пальцев, и только. А я тогда с перепугу решила, что это я задушила его, пошла в милицию и всю вину взяла на себя». Но следственные показания свидетельствуют о другом: истерзанная шея поэта, надорванное ухо. Это что, тоже двумя только женскими пальчиками сделано? Из свидетельства Н. Старичковой «Не даёт покоя мысль, что из-за своей природной русской деликатности, поэты недооценили вероятности такого страшного исхода взаимоотношений Николая Рубцова с Дербиной-Грановской. А ведь было предчувствие беды от этой волчицы. Надо было раньше бить тревогу. Что-то тут не так! В убийстве Николая Рубцова остаётся тайна… Пишу, печатаю на машинке в редакцию газеты «За кадры», где работаю, свои размышления «Почему погиб поэт?» Делаю это в двух экземплярах: один – для Союза (пусть тоже знают!), другой – для следователя. Много лет спустя, когда поэт Виктор Коротаев работал с судебным архивом Рубцова и опубликовал книгу «Козырная дама», я спросила его, видел ли в «Деле» он мои показания в машинописи? Он ответил: «Нет. Ничего напечатанного на машинке я не видел». Как я понимаю, исчезло моё изложение и из Союза… Правду говорят, что рукописи не горят. Я нашла этот текст. И, не раздумывая, решила его опубликовать. Пусть через двадцать семь лет (это написано в 1998 году), документ прочтут люди» Привожу здесь материала Н. Старичковой в сокращении. «Почему погиб поэт? Сегодня две недели, как не стало среди нас Рубцова, а сердце по-прежнему не может смириться с такой утратой… По городу ходят слухи и разные и одинаковые. Разные, потому что по-разному описывают ход убийства. (И откуда только все знают!) Одинаковые - сходятся к одному: так ему и надо, значит, заслужил! Эти слухи тревожат меня. Тем более что распускают их женщины. Выходит, как говорят, на земле зло от женщин… А как же материнство? Откуда в женщине злость? Вина – эмансипация?! С этим я не могу согласиться. В ушах стоит то гул, то шум, то шёпот. Вижу разгневанные женские лица. У некоторых просто улыбочки: - Здоровая была бабища! Мужичёнко-то и не угодил. Быка бы ей надо… - Бедняжка, - говорят другие, - уж как он её довёл. От мужа из-за него уехала! Переманил ведь! Работу пришлось бросить. - Давить мужиков надо! (Это ещё одно восклицание.) Получки все пропивают… А мужчины молчат. Почему молчат мужчины? Не слышу ни слова в защиту поэта. Не знали? Не любили? Нет, конечно, знали и любили. Но молчат. Боятся женщин? Видимо боятся… Теперь я поняла, почему женщины оправдывают убийцу… Узкий, сытый, почти животный мирок убил в женщине душу. А чистая любовь опорочена и оплёвана… Да, судят по себе (как говорят, в меру своей испорченности)… Такой была и «волчица». Именно – «волчица». Так я назвала убийцу про себя с тех пор, как почувствовала в её стихах звериную натуру. И всё последующее время жила в предчувствии страшного конца. И он наступил. Наступила тишина, идёт следствие. Что-то будет? А будет, видится, скорей всего победа таких вот женщин, которые шепчутся по углам: - Пожалели бы её! Его-то не вернёшь. У неё ребёнок. Он всё равно шёл на закат. И опять: - Вызвал. Сам вызвал. С места сорвал бедную. Вот заслужил… Сорвал с места? Но ведь такого не было! Помню приезд Дербиной в Вологду летом 1969 года. Оказывается, она явилась в нашу писательскую организацию, чтобы узнать адрес поэта. И странно… (Видимо очаровала всех.) Ей дали его адрес. … В день приезда «поэтесса» пришла на квартиру Рубцова. В тот же день она поехала с ним на пароходе в двухдневную поездку на Тотьму. И это называется любовь? Л. Дербина-Грановская организовала 5 августа 1969 года вызов в Вологду, чтобы заведовать библиотекой. Вызов с обеспечением проживания можно было «пробить» только в городском руководстве. На деле Дербину-Грановскую интересовали не библиотечные дела, а обеспечение положительной рецензии на новый сборник её стихов «Крушина». И вот здесь нужен был уже признанный поэт-рецензент! Читаем далее материал Н. Старичковой. «Вот такая скучающая женщина в поисках развлечений появилась в Вологде, и её объект – поэт Рубцов. Один. Квартира. Имя. Возможно, и деньги. И поэт сражён. Разве устоишь перед такой выдающейся внешностью, ангельским голосом и, в то же время, энергией, подкреплённой вином? А дальше? Дальше говорят, - это «роковая Любовь». Возможно, дружки (я не говорю – друзья) в угоду поэту восторгались кипучим темпераментом и талантом женщины. Поэт не мог ударить женщину. Частые ссоры, видимо, были потому, что он не нашел того, что требовала его душа. На столе, на чистом листе бумаги, я прочитала строки, написанные рукой поэта: Горячий сок по жилам её хлещет. Чужой бы бабе я всю глотку переела… Почему же это не видели следователи? Или волнующая поэта мысль не имела к «Делу» никакого отношения? Когда он это написал? Не в эту ли страшную ночь? И вот ползут, ползут по городу слухи, задают друг другу вопросы: почему погиб поэт? - Да, потому, люди, - хотелось мне сказать, - что он любил всех нас, любил каждую травинку в поле, каждый листик на дереве, любил и женщин, и детей, любил Россию. Его большой любви хватало на весь мир, а мы не сумели спасти его одного». В 1971 году (6 апреля) состоялся суд над Грановской-Дербиной, который проходил в закрытом режиме, так уж повелось у нас в России, убьют поэта и потихоньку прячутся концы в воду. На суде присутствовал писатель В. Коротаев, и вот что он пишет, освещая судебный процесс : «Почти все писатели здесь: Белов, Романов, Астафьев… Но председатель суда говорит, что может допустить только одного, и то, если он командировку от газеты принесёт. Возможен журналист, а не писатель. Друзья это место уступают мне». Н. Старичкова, присутствовавшая на суде, свидетельствует : «…Но вот началось волнение, шум. Подъехал «чёрный ворон». Сквозь тесный строй столпившихся, конвой сопровождает подсудимую. Она шла, не опуская головы, самоуверенная, спокойная, даже с усмешкой на лице. В зал никого из коридора не пускают, объявляя заседание суда закрытым. Виктор Каратаев был единственным представителем от писателей. И то ему разрешили присутствовать, как журналисту без права выступать. Неужели нет никого, чтобы стать на сторону Рубцова и осудить преступление женщины-убийцы? Когда мне задали вопрос: «Мог ли Рубцов убить человека?» - я думала, что ослышалась: «Кого всё-таки судят – Рубцова или Дербину-Грановскую?» Смотрю на убийцу. Выглядит эффектно: рыжая, волосы собраны на затылке, высокая, сильная. Такой сильной женщине беречь бы поэта надо. Не хотела. Да и не любила она его. Только сама себя. Даже на суде буквально кричала, сверкая глазами: «Я поэтесса Дербина. Он принижал меня как поэтессу, заставлял готовить, убирать и не давал работать. Я поняла, что жизни у нас с ним не будет. Я набросилась не него. Я хорошо запомнила эту деталь: в его глазах был ужас, а волосы встали дыбом. Правда… (Тут она усмехнулась). И волос-то у него было немного. Только на висках. Я никогда не видела, чтобы волосы поднимались. Подумала: «Что это он? Испугался меня, что ли?» Я, наверное, страшная тогда была. Такой – он никогда меня не видел. Он кричал: «Я люблю тебя!» Вопрос: «Как же он мог кричать, если вы его душили?» - Уверяю Вас, он кричал в это время. Я, наверное, его ещё не очень сильно прижала. Потом смотрю: щека у него посинела. Я встала и отошла к балкону. Вопрос: «Почему он оказался вниз лицом?» - Он перевернулся. - Как же он мог перевернуться? - Не знаю, но я сама видела. Он прямо откинулся (Пожала плечами). Может это была агония. Весь рассказ продолжался с таким равнодушием, как будто речь шла не об убийстве. И тень погибшего не стояла рядом с ней. Если верить её словам, то она дала согласие жить с ним вместе из-за жалости. Пришла за вещами, а он уговорил её остаться… Тогда зачем убивать? Из-за того, что поняла: не буду вместе? Да она так и сказала на суде: «Я поняла, что мы не будем вместе и решила его уничтожить». Вот так прозвучало последнее слово убийцы и никакого раскаяния о содеянном. Она жалеет себя: «Я погубила себя, как поэтессу. Буду всегда помнить, что Рубцов погиб от моей руки. Произошла трагедия… Он любил только меня одну! Сказала с самодовольной улыбкой, сверкнув в мою сторону глазами. (Какая же это трагедия? – возмущаюсь я. – Это же умышленное убийство и притом зверское, и это чудовище, палач в юбке, живёт и будет жить дальше.) «Председатель суда обращается к подсудимой: «Есть ли вопросы к свидетелю?» - Есть! – она не встаёт, а вскакивает, обращаясь в мою сторону. Глаза её сверкают, она готова меня уничтожить меня даже взглядом. Сколько ненависти, злобы. А за что? За то, что говорю нежелательную для неё правду?.. Преступница довольна. Вот, мол, почему Рубцова защищает – она его любила. Выходит, что любить – преступление, а убить – в порядке вещей…» О судебном процессе В. Коротаев пишет : «Подсудимая сидит за барьером, под охраной серьёзного милиционера. Молодая ещё, пышноволосая, глаза по луковице, грудастая, бедрастая, а голос мягок, чист и глубок. Как у ангела. И всё-таки этот ангел совершил дьявольское дело – сгубил редчайший русский талант, лишил всех нас светлого друга, осиротил близких и родных. Да и всю нашу землю – тоже. И если мы не произносили пока вслух имя этого ангела-дьявола, то лишь из жалости к его родителям, дочери, из простого чувства сострадания, а, может быть, и излишней деликатности. А пока я смотрю на подсудимую, которая часто перебивает (а по существу направляет) свидетелей, и размышляю: до конца ли она понимает, что совершила? Глубоко ли мучает её содеянное? И потому, как она энергично защищается, вижу: нет, истинного раскаяния не произошло. Раскаявшийся человек не может быть столь настырен, рационален и логичен!.. Чтобы задушить мужчину, кроме силы, нужно время. Время, в течение которого можно одуматься, разжать пальцы, а после устыдиться своего бессовестного порыва, сорвать с вешалки пальто и выбежать на мороз, отпыхнуть, прийти в себя. Но ничего такого не было. Она до конца доделала своё чёрное дело, бросила в ванну валявшееся на полу грязное бельё, ополоснула руки, спокойно открыла дверь и пошла, сдаваться в милицию в пятом часу утра. Но странно – спокойно открыла дверь… Она же только что утверждала обратное, когда её спрашивали судьи, почему не ушла сразу, в самом начале разыгравшегося скандала? Она ответила, что хозяин запер дверь, и она не могла выйти. Но почему же не могла выйти сразу тогда, если сделала это запросто, когда он лежал бездыханный на полу? Она же не шарила в его карманах, не искала ключи. Значит, ключ был в дверях, с самого начала, и нужно было его просто повернуть… Показания соседа снизу, Алексея Ивановича на вопрос о причастности подсудимой к алкоголю. - Было. Зашёл к ним, он был трезвый. Она – косая. - Что вы, Алексей Иванович, - возмутилась из-за перегородки подсудимая. - А я скажу… Вы вот на кухне стояли с распущенными волосами, вот в таком стиле, - и Алексей Иванович, расставив ноги и слегка изогнулся в талии, изображая нетрезвую гостью Рубцова. «Она, видимо, не ожидала нового поворота дела и была порядком расстроена. Но это ещё не всё. На запросы следователя Меркурьева пришли характеристики на подсудимую, и опять-таки не всё розового цвета. Вот, например, из Подлесской сельской библиотеки, где она трудилась последнее время: «…к работе относится недобросовестно: в отчётах давала ложные показания по читателям и книговыдаче. Систематически не являлась на семинары, имела за это время выговора. В библиотеке всегда был беспорядок: кругом грязь, книги раскиданы. Из наглядной агитации в библиотеке ничего не было оформлено. На замечания инструктирующих лиц не реагировала. Заведующая отделом культуры Вологодского райисполкома Цветкова 12.02.71 г. Ясно, что для Дербиной-Грановской - работа в библиотеке была на втором плане. Главным делом было «проталкивание» публикаций стихов. «…Подсудимая обрела равновесие, речь её движется стройно, напористо. Ей теперь необходимо убедить суд, что она совершила преступление в порядке самозащиты. Расчёт подсудимой и адвоката на аффектацию – наивный расчёт. Предыдущие экспертизы подтвердили психическую полноценность обвиняемой. Значит, остаётся одно: умышленное убийство, за которое, как все понимают, дают на полную катушку… Таким образом, обвинение уже звучит так: «умышленное убийство без отягчающих обстоятельств»… И вот парадокс, - отсидев положенный срок (в качестве тюремного библиотекаря) Дербина-Грановская развивает бурную деятельность по своей реабилитации, активно выступает в печати и на своих творческих вечерах, выставляя себя жертвой тоталитаризма и трагической любви, представляя себя поэтессой, воспевающей свою женственность и всячески поливая грязью великого русского поэта Николая Рубцова. Переодеваясь из одежды убийцы в одеяния трагической любви и не мытьём, так катаньем, добиваясь своей популярности на этом чудовищном материале страшного убийства. И нашлись таки покровители, которые сразу же, после суда над Дербиной-Грановской написал письмо в правительство с просьбой о помиловании. Началась полоса выступлений «доброхотов» с попыткой из убийцы Николая Рубцова сделать невинную жертву «тоталитаризма», вдалбливание мысли в массы, что достойна всеобщего признания убийца, а не убитый русский поэт (всё равно, что более достоин Иуда, а не Христос). В то время имя Николая Рубцова всемерно замалчивалось, оно известно было узкому кругу людей, истинных ценителей русской народной поэзии. ПО СЛЕДАМ ВОЛЧИЦЫ Слава Николая Рубцова пробивалась к свету стихийно, самим народом, его песнями, и выросла значительно позднее. Почва для прославления Дербиной-Грановской искусственно всемерно сдабривалась ненавистниками русской национальной культуры, которым на Руси нет числа. Они с радостью воспринимают сплетни и слухи, раздувая их до фантастических размеров. Примеров тому немало и уже после Рубцова в убийствах русских поэтов - Игоря Талькова, Ивана Лысцова. Таким образом, Дербина-Грановская после физического убийства Николая Рубцова, совершает преступление на духовно уровне, - порочит светлую память знаменитого русского национального поэта, обвиняя его в алкоголизме. В истории России ещё не известны случаи, когда убийцы выступали в открытой печати с ложными обвинениями в адрес своих жертв, и находили бы друзей-единомышленников. Такого ещё не было. В чём тут дело? Объясняется просто: Дербина-Грановская является ярким представителем такого поведения, которое сегодня насильственно навязывается нашему многострадальному народу; в современной России восторжествовало всё самое гнусное, что только возможно в человеке - беспрецедентный эгоцентризм, хамство, садизм, грубость, насилие, убийство, цинизм, ложь, клевета… Следует сказать, что Грановская владела известным психологическим приёмом, публично на творческих вечерах приводила о себе отрицательные мнения литераторов, а в заключение - опровергала их. Этот же метод она мастерски использовала, критикуя мнения литераторов, которые считали, что она была подослана к Николаю Рубцову с коварной целью извести выдающегося русского национального поэта. Вот, к примеру, как воинственно поступала она с прекрасными стихами Николая Рубцова, переделывая их на сатанинский лад. В стихотворении Н. Рубцова «Тот город зелёный» есть такие строки: «Сорву я цветок маттиолы, И, вдруг, заволнуюсь всерьёз…» Грановская же описывает следующим образом: «Оживают полночные травы Под серебряным оком луны. Льётся дух забытья и отравы Из раскрытых цветов белины. Волчье лыко свежее сирени, Маттиолы ужасен дурман! Обещают белёсые тени Чьих-то чар колдовство и обман. Чисто сатанинские слышатся мотивы, в противовес чистым светлым мотивам песнопевца России Николая Рубцова. В целом «Сборник её стихов «Крушина» - это знаковый призыв антирусских, дьявольских сил с сатанинскими образами в русской поэзии. Интересен факт первой «засветки» Грановской на сцене Политехнического института в августе 1962 года, где выступали знаменитости Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина и другие. Как сообщает Грановская, она только что приехала из Воронежа и в тот же вечер «оказалась» в зале Политехнического музея и сидела рядом с Анастасией Вертинской. Случайное совпадение? Такие случайности исключены напрочь. Вопрос в том: Кто её пригласил туда? В те времена «оказаться» в этом зале в такой вечер было невозможно без специального приглашения. Она выскочила на сцену и несла всякую ерунду с чудовищными запинками, от которых зал смеётся, но ей и горя мало, она продолжает нести всякую чепуху, - для неё ведь главное - помелькать в кадрах, где мелькают Е. Евтушенко, А. Вознесенский и другие, как говорится, - все свои… То, что Грановская была нацелена кем-то на победу в конфликте с Николаем Рубцовым, по-видимому, обещавшей её прикрытие, в случае чего, не вызывает больше сомнений, она действовала по принципу: «Чем хуже, тем лучше». Ему подослали женщину-вампира. Интересную, лестную характеристику «поэтессы» высказал о Дербиной-Грановской Санкт-Петербургский профессор Александр Михайлов с учётом её вампиризма: «Нам известен, вероятно, целый легион женщин-вамп. Но, какая, по сути, литературщина этот их демонически-обольстительный вампиризм! Это всего лишь игра на сцене, в кино, всего лишь рекламный образ, романс или роковая песенка. Настоящую женщину-вамп я знаю только одну, ту, чьи стихи читают сейчас…» Вот такие люди процветают в наших нынешних литературных садах (садомах-гоморрах), им нет заботы о плодах от пропаганды вампиризма, их поднимают на пьедестал почёта. Друзья Николая Рубцова не раз замечали, как поэт внимательно приглядывался к своему новому собеседнику, который не оказывал должного внимания к окружающим, прямо говорил ему: «А может, ты кем подослан сюда?» Видимо не случайно, чувствовал, что кто-то неотступно идёт по его следу, какой-то невидимый «Чёрный человек». Небезынтересно узнать о судьбе квартиры Николая Рубцова после его страшно гибели. Новые жильцы въехали в неё сразу после суда на Дербеной-Грановской. По свидетельству хозяйки квартиры Валентины Шороховой - «Потолок был закопчён, в кухне, где стоял его стол, т.е. ближе к дверям кухни. В туалете была осквернена ванная, стены были гадостно выпачканы. В комнате, где стояла кровать, была стена загажена, очень страшная квартира была. Газовая плита была залита кофе и вся грязная. У меня муж нанимал женщину, чтобы та вымыла всё, только тогда я могла зайти в эту комнату…» Другими словами, квартира великого русского поэта была ритуально изгажена. Были варварски разбиты вещи Николая Рубцова, которыми он особенно дорожил: икона Николая-Чудотворца, его гармонь, пластинка Вертинского. Пропали письма из конвертов. На кухне было горка пепла, сжигались какие-то бумаги Николая Рубцова. Сатанинское загаживание жилища поэта, свидетельствует о той безумное степени злобы и ненависти Дербиной-Грановской, которую питала она к русскому национальному поэту в те роковые часы садистского убийства. Как теперь выясняется, за Николаем Рубцовым постоянно велась слежка и, как говорил Виктор Коротаев в Москве, незадолго до смерти поэта, что вокруг Рубцова был «заговор». Руками Дербиной-Грановской приводился в исполнение тайный смертный приговор русскому национальному поэту Николаю Рубцову, вынесенный ему силами зла, врагами России. Дербиной не удалось завербовать поэта Рубцова в свой поэтический лагерь. Поэзия Николая Рубцова пропитана была патриотизмом, любовью ко всему традиционно русскому, в то время как поэзия Дербиной-Грановской было прозападным, она находилась в другом идеологическом писательском лагере, представители которого обвиняли Николая Рубцова в русскости, навешивая ярлыки «русопятство, русского лапотника и т.п.» С. Вакомин (Сорокин) писал в своей статье, опубликованной в Петербурге в 1997 году о том, что с появлением Дербиной-Грановской в Вологде заметно меняется ритм жизни Николая Рубцова. «Неожиданная лавинная «нежность» и лёгкая уступчивость со стороны чужой женщины, повергают поэта, в самую что ни есть, безрассудную наивность. Вот из показаний Дербиной на суде: «Он один был близок мне, у меня здесь больше никого не было. Когда мы пошли с ним в загс, меня давило ощущение, что я ставлю свою жизнь на карту…» В действительности же, кто-то, несомненно, был, кто руководил ею и на данный момент по каким-то причинам в Вологде отсутствовали. Вначале Дербина-Грановская ставила целью уничтожения поэта психологически, прозрачными намёками на бесполезность бытия, провокационными скандалами, стихотворениями и прозой. Зомбирование Рубцова на самоубийство не оправдалось. Рубцова хотели довести до невменяемого состояния. Все, кто видели опубликованную записку Николая Рубцова (названную завещанием) обращали внимание, что она написана нетвёрдой рукой, явно, что он был в болезненном состоянии: «Похороните меня там, где Батюшков». Кто же довёл Рубцова до такого состояния, что он пишет такую записку в таком состоянии? Почему эта записка оказалась в руках некоего Ю. Рыболова, который в эту роковую ночь был у Рубцова и очень торопился, чтобы не опоздать на поезд? Николай Рубцов его не приглашал и не ждал, а Рыболов три ночи подряд приходил к Рубцову и Грановской, беседовал с ними до пяти часов утра, и она нового «случайного» знакомого называла ласково Юриком. По словам Дербиной, он шёл на пятый этаж, как Командор. В книге «Тайна гибели Николая Рубцова» читаем: «Дербина с Рубцовым зашли в квартиру и тут же раздался звонок. Это говорит не о случайности звонка. Значит, Ю. Рыболов ждал где-то на улице прихода хозяев». Когда Дербеной стало ясно, что инсценировать самоубийство и отрицать факт убийства ей не удастся, пришлось в срочном порядке заметать следы преступления, какие только возможно, и принять всю вину на себя (т.к. групповое убийство отягощает вину), и пошла добровольно сдаваться в милицию. Н. Старичкова обратила внимание на то, что Дербина-Грановская ушла «сдаваться» в милицию после убийства в валенках Рубцова. Почему не в своей, наверняка хорошей обуви? Причина, вероятно, в том, чтобы никто не слышал её шагов, что за ней или перед ней спускался по лестнице с пятого этажа из квартиры Рубцова, ещё и кто-то другой. Любопытно, что посмертная маска и прижизненный портрет Николая Рубцова оказались в руках Ю. Рыболова. Откуда и каким образом оказались у него эти предметы. Из сообщений Н. Старичковой узнаём, что Николай Рубцов стоял около своего дома под дождём, поникший, словно беспризорный. У него не было ключа, и он не мог попасть в свою квартиру. Значит, у кого-то был его ключ? Также Н. Старичкова сообщает о пропаже из квартиры Рубцова многих предметов и материалов его творчества. Было множество пустых конвертов, из которых были вынуты письма. Странно, что следствие не довело до конца опросы всех свидетелей в ночь убийства Рубцова, не было обеспечено участие писателей на суде. Почему всё это стало возможным? – вопрос не праздный. Как не старалась Грановская представить дело, как неумышленное убийство, но слишком явны были садистские следы издевательства над Рубцовым. После неполного отбывания своего тюремного срока Дербиной-Грановской начал раздаваться дружный хор о её литературной реабилитации, выставляя её затравленной мученицей. Как бы не так, - эта злонамеренная убийца русского национального поэта, отсидела неполный срок, и ей организовываются непрерывные платные творческие выступления по городам и весям России. Что там, какой-то русский
http://subscribe.ru/archive/help.lifeschool/200810/10024804.html/ К 75-летию со дня рождения Николая Рубцова (3.01.1936 г. – 19.01.1971 г.) Краткая биографическая справка. Николай Михайлович Рубцов родился 3 января 1936 года. Рано остался без родителей, воспитывался в детском доме. До службы в армии Николай окончил мореходное училище, работал моряком-кочегаром. Служил в армии матросом на эскадренном миноносце Северного морского флота. С 1959года начал заниматься литературным творчеством в литобъединениях – при флотской газете «На страже Заполярья» и в городском объединении «Нарвская застава». В 1962 году поступил в престижный московский литературный институт им. Горького. В 1967 году вышла его первая книжка стихов «Звезда полей», которая сразу же принесла ему известность. К 1969 году был принят в Союз писателей СССР. На стихи Николая Рубцова написано много прекрасных песен, которые стали поистине народными: «В горнице», «Журавли», «В минуты музыки», «Тихая моя Родина», «Звезда полей», «Зимняя песня», «Осенняя песня», и много других песен было создано стихийной народной песенной волной. Поэзия Николая Рубцова включена в школьные программы. РОССИЯ, РУСЬ! ХРАНИ СЕБЯ, ХРАНИ! В последние периоды жизни Николая Рубцова его судьба пересеклась с «поэтессой» Людмилой Дербиной-Грановской, их духовно-поэтическое противостояние оказалось для него роковым, - он был зверски её убит. Весьма показательно, что после этого жестокого убийства взошедшей звезды русской поэзии Николая Рубцова, - в Германии была издана книга «Русская душа. Сборник поэзии и прозы современных писательниц русской провинции» (Frauen Literaturgeschichte. Texte und Materialien zur russischen Frauenliteratur, Band). Редактор-составитель Г.Г. Скворцова-Акбулатова. Издательство Verlag F.K. Goupfert – Wilhelmshorst, 1995). В этой книге приведена автобиография Дербиной-Грановской, где, несмотря на все её старания выбелить себя, торчат улики, словно шило из мешка, - о её преднамеренном убийстве Николая Рубцова. «Я родилась в 1938 году в Ленинграде на Лермонтовском проспекте. Семья военнослужащего Дербина А.Н. занимала комнату во флигеле бывшей Николаевской школы гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где в своё время учился Михаил Юрьевич Лермонтов. Первые три года моей жизни прошли в играх под сенью памятника великому поэту». (Дербина-Грановская росла под сенью памятника самого М.Ю. Лермонтова, - будем это знать и опустим подробности описания ею своего детства, школьных и студенческих лет, начнём с её описания своего приезда в Вологду, - примечание автора.) «Меня всё время тянуло на Север, в родной лесистый край, и я осенью 1969 года переехала в Вологду. В то время там жили писатели и поэты, очень близкие мне по духу: Василий Белов, Николай Рубцов, Ольга Фокина. (Зададимся вопросом: почему Ольга Фокина, замечательная Вологодская поэтесса, не вошла в немецкий сборник поэзии и прозы современных писательниц русской провинции? Поэтессу Ольгу Фокину, в отличие от Дербиной-Грановской, читают, знают и любят в России – примечание автора.) В Вологодском отделении Союза писателей России встретили меня хорошо. Особенно я сблизилась с поэтом Николаем Рубцовым. Возникло чувство. Но со временем, всё более стала проявляться трагическая окраска наших отношений – из-за пристрастия Рубцова к спиртному. (Свидетели на суде утверждали, что Дербина-Грановская сама была большая охотница до выпивки и с Николаем Рубцовым и без него – примечание автора.) Выпив, он становился агрессивным и непредсказуемым. (Для немецких читателей эта клевета на великого русского поэта Николая Рубцова, как бальзам для души, а для Дербиной-Грановской, нет ничего святого на свете – примечание автора.) Создалась ситуация: невозможно жить вместе и невозможно расстаться. Я ощущала себя в западне. (Сказочка о том, как Грановская, став хозяйкой в чужой квартире, оказалась в западне – примечание автора.) Катастрофа произошла внезапно ранним утром 19 января 1971 года, в само Крещение. В очередной схватке Рубцов погиб, а я неожиданно для самой себя стала преступницей. (Да нет, нет, госпожа Дербина-Грановская, как вы могли такое подумать про себя, у вас ведь «ангельская» душа - примечание автора.) В Северо-Западном издательстве готовилась к изданию моя вторая книжка – «Крушина». Всё рухнуло. (Ой, это просто невозможно читать без слёз! Подумаешь, велика печаль, что Дербина-Грановская зверски, преднамеренно убила там русского поэта Николая Рубцова? Тут ведь такое личное горе у неё: вторая книжка «Крушина» - рухнула. Это ведь не шутка! Только представляете себе, как стали убиваться, об этом, немецкие товарищи, когда прочитали, что её «Крушина» рухнула. Нет повести печальнее на свете - примечание автора.) Моя пятилетняя дочь стала расти сиротой при живых родителях. Моя жизнь и надежды были перечёркнуты. Я оказалась в тюрьме, вне всякой общественной жизни. (А что б вы хотели, госпожа Дербина-Грановская? Может быть за такое подлое, преднамеренное, коварное убийство великого русского поэта, вас следовало бы пожалеть, и отправить на отдых на Канарские острова, где вы дописали бы свою «Крушину»? Так вас надо понимать? – примечание автора.) Это продолжалось пять с половиной лет. (А почему такой малый срок заключения у Грановской? Почему не дали ей по заслугам пожизненного заключения? Вот вопрос, на который до сих пор нет ответа - примечание автора.) Но и потом дорога в редакции журналов и газет была закрыта ещё более пятнадцати лет. (Этот человек, лишён напрочь всего человеческого. Нет ни раскаяния о своём злодеянии в убийстве знаменитого на весь мир русского поэта-песенника, ни просто человеческого сострадания; у неё на уме одна лишь корысть - примечание автора.) Что случилось со мной и Николаем Рубцовым является для меня тайной судьбы, которую я не могу разгадать до сих пор. Почему именно из моих рук принял он свою крещенскую смерть? (В данной публикации внизу сноска «Я умру в крещенские морозы…» строка из стихотворения Николая Рубцова. – примечание автора.) Это ведомо только небу. (В России было уже не однажды, когда палачи кивают на строки поэта, а сами-де палачи, тут ни при чём – примечание автора.) «Крушина» вышла спустя 23 года в 1994 году (Вышла-таки «Крушина», будь она трижды неладна – примечание автора.) уже дополненная новыми стихами, которые я всё-таки не переставала писать. «Под камнепадом хулы, поношений важно было выстоять, не сломаться, не потерять себя. С Божьей помощью мне удалось». (Что бы ни сотворил озверевший человек, - всё у него - с Божьей помощью выходит. Дьявол является богом у Дербиной-Грановской - примечание автора.) Обратимся к стихам Дербиной-Грановской, в них, между прочим, содержится немало важных сведений о мотивах её злодеяния. Так в альманахе «Встреча» (1995) в её стихотворении читаем: Ты что-то рассказывал мне, Счастливый, шутил поминутно, Меж тем, как уже в западне Себя ощущала смутно. Я знала – ты любишь меня И силой возьмёшь мою душу, Что это и есть западня, И то, что её я разрушу! Но там, под осенней луной, При лёгком головокруженьи - Мятеж назревающий мой, Ещё не казался крушеньем. Лишь где-то в крещенские дни Запели прощальные хоры, И я у своей западни Смела все замки и запоры! Вот так мир поэта, его любовь была для неё западнёй, которую она давно наметила разрушить, и было делом времени смести все замки и запоры, чтобы остаться единоличной хозяйкой всего его мира - «западни». А вот ещё её стихотворенье: О, сколько надежд златотканых Развеялось в прах на ветру! Прости, моя светлая мама, Меня ты учила добру. В гордыне моей темнокровной, Родная, твоя ли вина? Надеялась – буду толковой, Прощаясь со мной у гумна. Зачем не окликнула, боже, О ты, прозорливая мать?! Ведь чуяло сердце – не гоже Из дому меня отпускать. С лесной необузданной силой, С мятежным напором в крови; Кому-то казалась я милой, И кто-то мне пел о любви. Как быстро кончалось знакомство, Когда в моих рысьих глазах Природное непокорство Внушало знакомому страх. С таким набором характерных черт Грановской (по её собственному признанию), от её «рысьих глаз», от её «лесной необузданной силы, с мятежным напором в крови», невольно знакомому человеку «внушает страх». Приведём ещё несколько коротких выдержек Дербиной-Грановской из различных её стихотворений: * * * «Есть жестокая в этом отрада: Весь душевный раздор и разор, - Обезболить струящимся ядом – Из цветочных дурманящих пор…» * * * «Но был безумец… Мною увлечённый, Он видел бездну, знал, что погублю…» * * * «Быть стоит проклятой, распятой, Прослыть исчадьем сатаны…» * * * «Всё исполнено вещего знака, Всё несёт в себе звёздную суть. Всей звериной тоской Зодиака И моя переполнилась грудь!..» * * * «Откуда ж знать такой солнцеголовой, Что это от меня передалось: В её уста мучительное слово, И в грудь – моя ликующая злость…» (Какое ужасное наследие передаёт Дербина-Грановская своей дочке: в уста – мучительное слово, и в грудь – ликующую злость - примечание автора.) Вот ещё строки поэтессы: Вся грузная, бояться буду драки, Я всё ж оскалю острые клыки, Когда за мной погонятся собаки. Мои волчата! Вам несдобровать. Но разве сдобровать дворовым сукам?! Я глотки их успею перервать, Пока меня по голове – обухом… Когда ж с башкой, раздробленной в огне, Лежать я буду, сотворя бесчинство, Ну, кто поймёт, что вот сейчас во мне Погублены любовь и материнство… Николай Рубцов понимал звериные инстинкты Грановской и говорил ей откровенно, что эти её стихи «не стихи, это патология». Пародируя её стихи, он написал в стихах от её имени «Люблю змею»: «Люблю змею, когда она, Вся, извиваясь и свисая, Ползёт, глазами завлекая… О Господи! Ведь я сама такая!» Николай Рубцов предчувствовал, что его ожидает, когда писал в «Философских стихах»: Когда-нибудь ужасной будет ночь, И мне навстречу злобно и обидно, Такой буран засвищет, что невмочь, Что станет свету белого не видно. Но я пойду! Я знаю наперёд, Что счастлив тат, хоть с ног его сбивают, Кто всё пройдёт, когда душа ведёт, И выше счастья в жизни не бывает! Чтоб снова силы чуждые дрожа, Все полегли и долго не очнулись, Чтоб в смертный час рассудок и душа, Как этот раз, друг другу улыбнулись… Рубцов без боязни ожидал схватки со злой враждебной силой. В своих стихах Николай Рубцов пророчествовал себе гибель в крещенские праздники, и Грановская представила это, как указание свыше для оправдания своего преступления. Она далеко зашла в своей роли прорицательницы и исполнительницы высших сил. Она писала в своём стихотворении: Волчица я. Ты понял слишком поздно, Какая надвигается гроза. В твои глаза в упор глядят не звёзды, А раскалённые мои глаза. Железной шерстью дыбится загривок, И нет сомненья ни в одном глазу. Как я свою соперницу игриво, Почуяв, загоню и загрызу. СУД ВОЛЧИЦЫ Что тут остаётся сказать о Дербиной-Грановской? Волчица, она и есть волчица. На столе Николая Рубцова после его гибели от рук Грановской было обнаружено, что он готовился писать ответ на эти волчьи её стихи. В последствии Н. Старичкова напишет: «Когда находилась у гроба Н.Рубцова, отодвинула с его шеи стебелёчки-листочки, кем-то положенные, чтобы не видно было следов преступления. То, что предстало глазу, было ужасным. Кожные покровы на шее были разорваны. Словно зверь терзал когтями. Надорвана мочка уха. Да, видимо, мёртвая хватка была. После такого нападения не останешься в живых…» По свидетельству писателя В.П. Астафьева , при осмотре тела Н. Рубцова в морге: «Горло Коли было исхватано – выступили уже синие следы от ногтей, тонкая шея поэта истерзана, даже под подбородком ссадины, одно ухо надорвано. Любительница волков, озверевши, крепко потешалась над мужиком…» Имеется и признание самой «поэтессы» по своим свежим следам убийства: «Была потасовка. Усмирить его хотела. Да схватила несколько раз за горло, но не руками и даже не рукой, а двумя пальцами… Попадалась мне под пальцы какая-то тоненькая жилка. Оказывается, это была сонная артерия. А я приняла её, по своему дремучему невежеству в медицине, за дыхательное горло. Горло его оставалось совершенно свободным, потому он и прокричал целых три фразы: «Люда, прости! Люда, я люблю тебя! Люда, я тебя люблю!..» Позднее Дербина-Грановская напишет такие строки: «Но был безумец… Мною увлечённый, Он видел бездну, знал, что погублю, И всё ж шагнул светло и обречённо С последним словом: «Я тебя люблю!» Теперь представим себе на минуту: восьмидесяти килограммовая «поэтесса» зажала на полу Николая Рубцова, в котором было всего шестьдесят килограмм веса, держала его за горло двумя пальчиками, а он вместо того, чтобы отбиваться от волчицы, прокричал трижды, что любит её. Сочинить такую лживую легенду, это надо суметь. «Разве могли два моих пальца, - сообщает далее Дербина-Грановская, - два моих женских пальца, сдавить твёрдое ребристое горло? Нет, конечно! Никакой он не удавленник, и признаков таких нет. Остались поверхностные ссадины под подбородком от моих пальцев, и только. А я тогда с перепугу решила, что это я задушила его, пошла в милицию и всю вину взяла на себя». Но следственные показания свидетельствуют о другом: истерзанная шея поэта, надорванное ухо. Это что, тоже двумя только женскими пальчиками сделано? Из свидетельства Н. Старичковой «Не даёт покоя мысль, что из-за своей природной русской деликатности, поэты недооценили вероятности такого страшного исхода взаимоотношений Николая Рубцова с Дербиной-Грановской. А ведь было предчувствие беды от этой волчицы. Надо было раньше бить тревогу. Что-то тут не так! В убийстве Николая Рубцова остаётся тайна… Пишу, печатаю на машинке в редакцию газеты «За кадры», где работаю, свои размышления «Почему погиб поэт?» Делаю это в двух экземплярах: один – для Союза (пусть тоже знают!), другой – для следователя. Много лет спустя, когда поэт Виктор Коротаев работал с судебным архивом Рубцова и опубликовал книгу «Козырная дама», я спросила его, видел ли в «Деле» он мои показания в машинописи? Он ответил: «Нет. Ничего напечатанного на машинке я не видел». Как я понимаю, исчезло моё изложение и из Союза… Правду говорят, что рукописи не горят. Я нашла этот текст. И, не раздумывая, решила его опубликовать. Пусть через двадцать семь лет (это написано в 1998 году), документ прочтут люди» Привожу здесь материала Н. Старичковой в сокращении. «Почему погиб поэт? Сегодня две недели, как не стало среди нас Рубцова, а сердце по-прежнему не может смириться с такой утратой… По городу ходят слухи и разные и одинаковые. Разные, потому что по-разному описывают ход убийства. (И откуда только все знают!) Одинаковые - сходятся к одному: так ему и надо, значит, заслужил! Эти слухи тревожат меня. Тем более что распускают их женщины. Выходит, как говорят, на земле зло от женщин… А как же материнство? Откуда в женщине злость? Вина – эмансипация?! С этим я не могу согласиться. В ушах стоит то гул, то шум, то шёпот. Вижу разгневанные женские лица. У некоторых просто улыбочки: - Здоровая была бабища! Мужичёнко-то и не угодил. Быка бы ей надо… - Бедняжка, - говорят другие, - уж как он её довёл. От мужа из-за него уехала! Переманил ведь! Работу пришлось бросить. - Давить мужиков надо! (Это ещё одно восклицание.) Получки все пропивают… А мужчины молчат. Почему молчат мужчины? Не слышу ни слова в защиту поэта. Не знали? Не любили? Нет, конечно, знали и любили. Но молчат. Боятся женщин? Видимо боятся… Теперь я поняла, почему женщины оправдывают убийцу… Узкий, сытый, почти животный мирок убил в женщине душу. А чистая любовь опорочена и оплёвана… Да, судят по себе (как говорят, в меру своей испорченности)… Такой была и «волчица». Именно – «волчица». Так я назвала убийцу про себя с тех пор, как почувствовала в её стихах звериную натуру. И всё последующее время жила в предчувствии страшного конца. И он наступил. Наступила тишина, идёт следствие. Что-то будет? А будет, видится, скорей всего победа таких вот женщин, которые шепчутся по углам: - Пожалели бы её! Его-то не вернёшь. У неё ребёнок. Он всё равно шёл на закат. И опять: - Вызвал. Сам вызвал. С места сорвал бедную. Вот заслужил… Сорвал с места? Но ведь такого не было! Помню приезд Дербиной в Вологду летом 1969 года. Оказывается, она явилась в нашу писательскую организацию, чтобы узнать адрес поэта. И странно… (Видимо очаровала всех.) Ей дали его адрес. … В день приезда «поэтесса» пришла на квартиру Рубцова. В тот же день она поехала с ним на пароходе в двухдневную поездку на Тотьму. И это называется любовь? Л. Дербина-Грановская организовала 5 августа 1969 года вызов в Вологду, чтобы заведовать библиотекой. Вызов с обеспечением проживания можно было «пробить» только в городском руководстве. На деле Дербину-Грановскую интересовали не библиотечные дела, а обеспечение положительной рецензии на новый сборник её стихов «Крушина». И вот здесь нужен был уже признанный поэт-рецензент! Читаем далее материал Н. Старичковой. «Вот такая скучающая женщина в поисках развлечений появилась в Вологде, и её объект – поэт Рубцов. Один. Квартира. Имя. Возможно, и деньги. И поэт сражён. Разве устоишь перед такой выдающейся внешностью, ангельским голосом и, в то же время, энергией, подкреплённой вином? А дальше? Дальше говорят, - это «роковая Любовь». Возможно, дружки (я не говорю – друзья) в угоду поэту восторгались кипучим темпераментом и талантом женщины. Поэт не мог ударить женщину. Частые ссоры, видимо, были потому, что он не нашел того, что требовала его душа. На столе, на чистом листе бумаги, я прочитала строки, написанные рукой поэта: Горячий сок по жилам её хлещет. Чужой бы бабе я всю глотку переела… Почему же это не видели следователи? Или волнующая поэта мысль не имела к «Делу» никакого отношения? Когда он это написал? Не в эту ли страшную ночь? И вот ползут, ползут по городу слухи, задают друг другу вопросы: почему погиб поэт? - Да, потому, люди, - хотелось мне сказать, - что он любил всех нас, любил каждую травинку в поле, каждый листик на дереве, любил и женщин, и детей, любил Россию. Его большой любви хватало на весь мир, а мы не сумели спасти его одного». В 1971 году (6 апреля) состоялся суд над Грановской-Дербиной, который проходил в закрытом режиме, так уж повелось у нас в России, убьют поэта и потихоньку прячутся концы в воду. На суде присутствовал писатель В. Коротаев, и вот что он пишет, освещая судебный процесс : «Почти все писатели здесь: Белов, Романов, Астафьев… Но председатель суда говорит, что может допустить только одного, и то, если он командировку от газеты принесёт. Возможен журналист, а не писатель. Друзья это место уступают мне». Н. Старичкова, присутствовавшая на суде, свидетельствует : «…Но вот началось волнение, шум. Подъехал «чёрный ворон». Сквозь тесный строй столпившихся, конвой сопровождает подсудимую. Она шла, не опуская головы, самоуверенная, спокойная, даже с усмешкой на лице. В зал никого из коридора не пускают, объявляя заседание суда закрытым. Виктор Каратаев был единственным представителем от писателей. И то ему разрешили присутствовать, как журналисту без права выступать. Неужели нет никого, чтобы стать на сторону Рубцова и осудить преступление женщины-убийцы? Когда мне задали вопрос: «Мог ли Рубцов убить человека?» - я думала, что ослышалась: «Кого всё-таки судят – Рубцова или Дербину-Грановскую?» Смотрю на убийцу. Выглядит эффектно: рыжая, волосы собраны на затылке, высокая, сильная. Такой сильной женщине беречь бы поэта надо. Не хотела. Да и не любила она его. Только сама себя. Даже на суде буквально кричала, сверкая глазами: «Я поэтесса Дербина. Он принижал меня как поэтессу, заставлял готовить, убирать и не давал работать. Я поняла, что жизни у нас с ним не будет. Я набросилась не него. Я хорошо запомнила эту деталь: в его глазах был ужас, а волосы встали дыбом. Правда… (Тут она усмехнулась). И волос-то у него было немного. Только на висках. Я никогда не видела, чтобы волосы поднимались. Подумала: «Что это он? Испугался меня, что ли?» Я, наверное, страшная тогда была. Такой – он никогда меня не видел. Он кричал: «Я люблю тебя!» Вопрос: «Как же он мог кричать, если вы его душили?» - Уверяю Вас, он кричал в это время. Я, наверное, его ещё не очень сильно прижала. Потом смотрю: щека у него посинела. Я встала и отошла к балкону. Вопрос: «Почему он оказался вниз лицом?» - Он перевернулся. - Как же он мог перевернуться? - Не знаю, но я сама видела. Он прямо откинулся (Пожала плечами). Может это была агония. Весь рассказ продолжался с таким равнодушием, как будто речь шла не об убийстве. И тень погибшего не стояла рядом с ней. Если верить её словам, то она дала согласие жить с ним вместе из-за жалости. Пришла за вещами, а он уговорил её остаться… Тогда зачем убивать? Из-за того, что поняла: не буду вместе? Да она так и сказала на суде: «Я поняла, что мы не будем вместе и решила его уничтожить». Вот так прозвучало последнее слово убийцы и никакого раскаяния о содеянном. Она жалеет себя: «Я погубила себя, как поэтессу. Буду всегда помнить, что Рубцов погиб от моей руки. Произошла трагедия… Он любил только меня одну! Сказала с самодовольной улыбкой, сверкнув в мою сторону глазами. (Какая же это трагедия? – возмущаюсь я. – Это же умышленное убийство и притом зверское, и это чудовище, палач в юбке, живёт и будет жить дальше.) «Председатель суда обращается к подсудимой: «Есть ли вопросы к свидетелю?» - Есть! – она не встаёт, а вскакивает, обращаясь в мою сторону. Глаза её сверкают, она готова меня уничтожить меня даже взглядом. Сколько ненависти, злобы. А за что? За то, что говорю нежелательную для неё правду?.. Преступница довольна. Вот, мол, почему Рубцова защищает – она его любила. Выходит, что любить – преступление, а убить – в порядке вещей…» О судебном процессе В. Коротаев пишет : «Подсудимая сидит за барьером, под охраной серьёзного милиционера. Молодая ещё, пышноволосая, глаза по луковице, грудастая, бедрастая, а голос мягок, чист и глубок. Как у ангела. И всё-таки этот ангел совершил дьявольское дело – сгубил редчайший русский талант, лишил всех нас светлого друга, осиротил близких и родных. Да и всю нашу землю – тоже. И если мы не произносили пока вслух имя этого ангела-дьявола, то лишь из жалости к его родителям, дочери, из простого чувства сострадания, а, может быть, и излишней деликатности. А пока я смотрю на подсудимую, которая часто перебивает (а по существу направляет) свидетелей, и размышляю: до конца ли она понимает, что совершила? Глубоко ли мучает её содеянное? И потому, как она энергично защищается, вижу: нет, истинного раскаяния не произошло. Раскаявшийся человек не может быть столь настырен, рационален и логичен!.. Чтобы задушить мужчину, кроме силы, нужно время. Время, в течение которого можно одуматься, разжать пальцы, а после устыдиться своего бессовестного порыва, сорвать с вешалки пальто и выбежать на мороз, отпыхнуть, прийти в себя. Но ничего такого не было. Она до конца доделала своё чёрное дело, бросила в ванну валявшееся на полу грязное бельё, ополоснула руки, спокойно открыла дверь и пошла, сдаваться в милицию в пятом часу утра. Но странно – спокойно открыла дверь… Она же только что утверждала обратное, когда её спрашивали судьи, почему не ушла сразу, в самом начале разыгравшегося скандала? Она ответила, что хозяин запер дверь, и она не могла выйти. Но почему же не могла выйти сразу тогда, если сделала это запросто, когда он лежал бездыханный на полу? Она же не шарила в его карманах, не искала ключи. Значит, ключ был в дверях, с самого начала, и нужно было его просто повернуть… Показания соседа снизу, Алексея Ивановича на вопрос о причастности подсудимой к алкоголю. - Было. Зашёл к ним, он был трезвый. Она – косая. - Что вы, Алексей Иванович, - возмутилась из-за перегородки подсудимая. - А я скажу… Вы вот на кухне стояли с распущенными волосами, вот в таком стиле, - и Алексей Иванович, расставив ноги и слегка изогнулся в талии, изображая нетрезвую гостью Рубцова. «Она, видимо, не ожидала нового поворота дела и была порядком расстроена. Но это ещё не всё. На запросы следователя Меркурьева пришли характеристики на подсудимую, и опять-таки не всё розового цвета. Вот, например, из Подлесской сельской библиотеки, где она трудилась последнее время: «…к работе относится недобросовестно: в отчётах давала ложные показания по читателям и книговыдаче. Систематически не являлась на семинары, имела за это время выговора. В библиотеке всегда был беспорядок: кругом грязь, книги раскиданы. Из наглядной агитации в библиотеке ничего не было оформлено. На замечания инструктирующих лиц не реагировала. Заведующая отделом культуры Вологодского райисполкома Цветкова 12.02.71 г. Ясно, что для Дербиной-Грановской - работа в библиотеке была на втором плане. Главным делом было «проталкивание» публикаций стихов. «…Подсудимая обрела равновесие, речь её движется стройно, напористо. Ей теперь необходимо убедить суд, что она совершила преступление в порядке самозащиты. Расчёт подсудимой и адвоката на аффектацию – наивный расчёт. Предыдущие экспертизы подтвердили психическую полноценность обвиняемой. Значит, остаётся одно: умышленное убийство, за которое, как все понимают, дают на полную катушку… Таким образом, обвинение уже звучит так: «умышленное убийство без отягчающих обстоятельств»… И вот парадокс, - отсидев положенный срок (в качестве тюремного библиотекаря) Дербина-Грановская развивает бурную деятельность по своей реабилитации, активно выступает в печати и на своих творческих вечерах, выставляя себя жертвой тоталитаризма и трагической любви, представляя себя поэтессой, воспевающей свою женственность и всячески поливая грязью великого русского поэта Николая Рубцова. Переодеваясь из одежды убийцы в одеяния трагической любви и не мытьём, так катаньем, добиваясь своей популярности на этом чудовищном материале страшного убийства. И нашлись таки покровители, которые сразу же, после суда над Дербиной-Грановской написал письмо в правительство с просьбой о помиловании. Началась полоса выступлений «доброхотов» с попыткой из убийцы Николая Рубцова сделать невинную жертву «тоталитаризма», вдалбливание мысли в массы, что достойна всеобщего признания убийца, а не убитый русский поэт (всё равно, что более достоин Иуда, а не Христос). В то время имя Николая Рубцова всемерно замалчивалось, оно известно было узкому кругу людей, истинных ценителей русской народной поэзии. ПО СЛЕДАМ ВОЛЧИЦЫ Слава Николая Рубцова пробивалась к свету стихийно, самим народом, его песнями, и выросла значительно позднее. Почва для прославления Дербиной-Грановской искусственно всемерно сдабривалась ненавистниками русской национальной культуры, которым на Руси нет числа. Они с радостью воспринимают сплетни и слухи, раздувая их до фантастических размеров. Примеров тому немало и уже после Рубцова в убийствах русских поэтов - Игоря Талькова, Ивана Лысцова. Таким образом, Дербина-Грановская после физического убийства Николая Рубцова, совершает преступление на духовно уровне, - порочит светлую память знаменитого русского национального поэта, обвиняя его в алкоголизме. В истории России ещё не известны случаи, когда убийцы выступали в открытой печати с ложными обвинениями в адрес своих жертв, и находили бы друзей-единомышленников. Такого ещё не было. В чём тут дело? Объясняется просто: Дербина-Грановская является ярким представителем такого поведения, которое сегодня насильственно навязывается нашему многострадальному народу; в современной России восторжествовало всё самое гнусное, что только возможно в человеке - беспрецедентный эгоцентризм, хамство, садизм, грубость, насилие, убийство, цинизм, ложь, клевета… Следует сказать, что Грановская владела известным психологическим приёмом, публично на творческих вечерах приводила о себе отрицательные мнения литераторов, а в заключение - опровергала их. Этот же метод она мастерски использовала, критикуя мнения литераторов, которые считали, что она была подослана к Николаю Рубцову с коварной целью извести выдающегося русского национального поэта. Вот, к примеру, как воинственно поступала она с прекрасными стихами Николая Рубцова, переделывая их на сатанинский лад. В стихотворении Н. Рубцова «Тот город зелёный» есть такие строки: «Сорву я цветок маттиолы, И, вдруг, заволнуюсь всерьёз…» Грановская же описывает следующим образом: «Оживают полночные травы Под серебряным оком луны. Льётся дух забытья и отравы Из раскрытых цветов белины. Волчье лыко свежее сирени, Маттиолы ужасен дурман! Обещают белёсые тени Чьих-то чар колдовство и обман. Чисто сатанинские слышатся мотивы, в противовес чистым светлым мотивам песнопевца России Николая Рубцова. В целом «Сборник её стихов «Крушина» - это знаковый призыв антирусских, дьявольских сил с сатанинскими образами в русской поэзии. Интересен факт первой «засветки» Грановской на сцене Политехнического института в августе 1962 года, где выступали знаменитости Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Ахмадулина и другие. Как сообщает Грановская, она только что приехала из Воронежа и в тот же вечер «оказалась» в зале Политехнического музея и сидела рядом с Анастасией Вертинской. Случайное совпадение? Такие случайности исключены напрочь. Вопрос в том: Кто её пригласил туда? В те времена «оказаться» в этом зале в такой вечер было невозможно без специального приглашения. Она выскочила на сцену и несла всякую ерунду с чудовищными запинками, от которых зал смеётся, но ей и горя мало, она продолжает нести всякую чепуху, - для неё ведь главное - помелькать в кадрах, где мелькают Е. Евтушенко, А. Вознесенский и другие, как говорится, - все свои… То, что Грановская была нацелена кем-то на победу в конфликте с Николаем Рубцовым, по-видимому, обещавшей её прикрытие, в случае чего, не вызывает больше сомнений, она действовала по принципу: «Чем хуже, тем лучше». Ему подослали женщину-вампира. Интересную, лестную характеристику «поэтессы» высказал о Дербиной-Грановской Санкт-Петербургский профессор Александр Михайлов с учётом её вампиризма: «Нам известен, вероятно, целый легион женщин-вамп. Но, какая, по сути, литературщина этот их демонически-обольстительный вампиризм! Это всего лишь игра на сцене, в кино, всего лишь рекламный образ, романс или роковая песенка. Настоящую женщину-вамп я знаю только одну, ту, чьи стихи читают сейчас…» Вот такие люди процветают в наших нынешних литературных садах (садомах-гоморрах), им нет заботы о плодах от пропаганды вампиризма, их поднимают на пьедестал почёта. Друзья Николая Рубцова не раз замечали, как поэт внимательно приглядывался к своему новому собеседнику, который не оказывал должного внимания к окружающим, прямо говорил ему: «А может, ты кем подослан сюда?» Видимо не случайно, чувствовал, что кто-то неотступно идёт по его следу, какой-то невидимый «Чёрный человек». Небезынтересно узнать о судьбе квартиры Николая Рубцова после его страшно гибели. Новые жильцы въехали в неё сразу после суда на Дербеной-Грановской. По свидетельству хозяйки квартиры Валентины Шороховой - «Потолок был закопчён, в кухне, где стоял его стол, т.е. ближе к дверям кухни. В туалете была осквернена ванная, стены были гадостно выпачканы. В комнате, где стояла кровать, была стена загажена, очень страшная квартира была. Газовая плита была залита кофе и вся грязная. У меня муж нанимал женщину, чтобы та вымыла всё, только тогда я могла зайти в эту комнату…» Другими словами, квартира великого русского поэта была ритуально изгажена. Были варварски разбиты вещи Николая Рубцова, которыми он особенно дорожил: икона Николая-Чудотворца, его гармонь, пластинка Вертинского. Пропали письма из конвертов. На кухне было горка пепла, сжигались какие-то бумаги Николая Рубцова. Сатанинское загаживание жилища поэта, свидетельствует о той безумное степени злобы и ненависти Дербиной-Грановской, которую питала она к русскому национальному поэту в те роковые часы садистского убийства. Как теперь выясняется, за Николаем Рубцовым постоянно велась слежка и, как говорил Виктор Коротаев в Москве, незадолго до смерти поэта, что вокруг Рубцова был «заговор». Руками Дербиной-Грановской приводился в исполнение тайный смертный приговор русскому национальному поэту Николаю Рубцову, вынесенный ему силами зла, врагами России. Дербиной не удалось завербовать поэта Рубцова в свой поэтический лагерь. Поэзия Николая Рубцова пропитана была патриотизмом, любовью ко всему традиционно русскому, в то время как поэзия Дербиной-Грановской было прозападным, она находилась в другом идеологическом писательском лагере, представители которого обвиняли Николая Рубцова в русскости, навешивая ярлыки «русопятство, русского лапотника и т.п.» С. Вакомин (Сорокин) писал в своей статье, опубликованной в Петербурге в 1997 году о том, что с появлением Дербиной-Грановской в Вологде заметно меняется ритм жизни Николая Рубцова. «Неожиданная лавинная «нежность» и лёгкая уступчивость со стороны чужой женщины, повергают поэта, в самую что ни есть, безрассудную наивность. Вот из показаний Дербиной на суде: «Он один был близок мне, у меня здесь больше никого не было. Когда мы пошли с ним в загс, меня давило ощущение, что я ставлю свою жизнь на карту…» В действительности же, кто-то, несомненно, был, кто руководил ею и на данный момент по каким-то причинам в Вологде отсутствовали. Вначале Дербина-Грановская ставила целью уничтожения поэта психологически, прозрачными намёками на бесполезность бытия, провокационными скандалами, стихотворениями и прозой. Зомбирование Рубцова на самоубийство не оправдалось. Рубцова хотели довести до невменяемого состояния. Все, кто видели опубликованную записку Николая Рубцова (названную завещанием) обращали внимание, что она написана нетвёрдой рукой, явно, что он был в болезненном состоянии: «Похороните меня там, где Батюшков». Кто же довёл Рубцова до такого состояния, что он пишет такую записку в таком состоянии? Почему эта записка оказалась в руках некоего Ю. Рыболова, который в эту роковую ночь был у Рубцова и очень торопился, чтобы не опоздать на поезд? Николай Рубцов его не приглашал и не ждал, а Рыболов три ночи подряд приходил к Рубцову и Грановской, беседовал с ними до пяти часов утра, и она нового «случайного» знакомого называла ласково Юриком. По словам Дербиной, он шёл на пятый этаж, как Командор. В книге «Тайна гибели Николая Рубцова» читаем: «Дербина с Рубцовым зашли в квартиру и тут же раздался звонок. Это говорит не о случайности звонка. Значит, Ю. Рыболов ждал где-то на улице прихода хозяев». Когда Дербеной стало ясно, что инсценировать самоубийство и отрицать факт убийства ей не удастся, пришлось в срочном порядке заметать следы преступления, какие только возможно, и принять всю вину на себя (т.к. групповое убийство отягощает вину), и пошла добровольно сдаваться в милицию. Н. Старичкова обратила внимание на то, что Дербина-Грановская ушла «сдаваться» в милицию после убийства в валенках Рубцова. Почему не в своей, наверняка хорошей обуви? Причина, вероятно, в том, чтобы никто не слышал её шагов, что за ней или перед ней спускался по лестнице с пятого этажа из квартиры Рубцова, ещё и кто-то другой. Любопытно, что посмертная маска и прижизненный портрет Николая Рубцова оказались в руках Ю. Рыболова. Откуда и каким образом оказались у него эти предметы. Из сообщений Н. Старичковой узнаём, что Николай Рубцов стоял около своего дома под дождём, поникший, словно беспризорный. У него не было ключа, и он не мог попасть в свою квартиру. Значит, у кого-то был его ключ? Также Н. Старичкова сообщает о пропаже из квартиры Рубцова многих предметов и материалов его творчества. Было множество пустых конвертов, из которых были вынуты письма. Странно, что следствие не довело до конца опросы всех свидетелей в ночь убийства Рубцова, не было обеспечено участие писателей на суде. Почему всё это стало возможным? – вопрос не праздный. Как не старалась Грановская представить дело, как неумышленное убийство, но слишком явны были садистские следы издевательства над Рубцовым. После неполного отбывания своего тюремного срока Дербиной-Грановской начал раздаваться дружный хор о её литературной реабилитации, выставляя её затравленной мученицей. Как бы не так, - эта злонамеренная убийца русского национального поэта, отсидела неполный срок, и ей организовываются непрерывные платные творческие выступления по городам и весям России. Что там, какой-то русский
4.
Сказки. сказочное искусство. (публикация автора на scipeople)
Сигачёв А.А.
- Белая Россия , 2013
Сказка, один из основных жанров устного народнопоэтического творчества, эпическое, преимущественно прозаическое художественное произведение, волшебного или бытового характера с установкой на вымысел. Сказкой называют различные виды устной прозы, отсюда бывает затруднительно с определением её жанровых особенностей. Сказка отличается от других видов художественной эпики тем, что сказочник подаёт её, а слушатель воспринимает, прежде всего, как поэтический вымысел, игру фантазии. Но это не лишает сказку связи с действительностью, определяющей идейное содержание, язык, характер сюжетов, мотивов, образов. Во многих сказках нашли отражение первобытные общественные отношения и представления, тотемизм, анимизм и другие. В сказках народов мира много общего, вместе с тем сказки обладают национальными особенностями, отражают уклад жизни того или иного народа, его труд и быт, природные условия и тому подобное.
Сказка, один из основных жанров устного народнопоэтического творчества, эпическое, преимущественно прозаическое художественное произведение, волшебного или бытового характера с установкой на вымысел. Сказкой называют различные виды устной прозы, отсюда бывает затруднительно с определением её жанровых особенностей. Сказка отличается от других видов художественной эпики тем, что сказочник подаёт её, а слушатель воспринимает, прежде всего, как поэтический вымысел, игру фантазии. Но это не лишает сказку связи с действительностью, определяющей идейное содержание, язык, характер сюжетов, мотивов, образов. Во многих сказках нашли отражение первобытные общественные отношения и представления, тотемизм, анимизм и другие. В сказках народов мира много общего, вместе с тем сказки обладают национальными особенностями, отражают уклад жизни того или иного народа, его труд и быт, природные условия и тому подобное.
Материалы представлены в сокращении. Наиболее полно: http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php? p=23704#23704 http://www.chitalnya.ru/work/846793/ СЛОВО О СКАЗКАХ Сказка, один из основных жанров устного народнопоэтического творчества, эпическое, преимущественно прозаическое художественное произведение, волшебного или бытового характера с установкой на вымысел. Сказкой называют различные виды устной прозы, отсюда бывает затруднительно с определением её жанровых особенностей. Сказка отличается от других видов художественной эпики тем, что сказочник подаёт её, а слушатель воспринимает, прежде всего, как поэтический вымысел, игру фантазии. Но это не лишает сказку связи с действительностью, определяющей идейное содержание, язык, характер сюжетов, мотивов, образов. Во многих сказках нашли отражение первобытные общественные отношения и представления, тотемизм, анимизм и другие. В сказках народов мира много общего, вместе с тем сказки обладают национальными особенностями, отражают уклад жизни того или иного народа, его труд и быт, природные условия и тому подобное. Сказка преследует либо поучительные, а нередко и познавательные цели, либо «сказывается» для развлечения слушателей – взрослых и детей. Сказочники привносят в исполняемые ими сказки, свои индивидуальные черты, поэтому большинство сказок известны во множестве вариантов. Сказки обладают национальными особенностями, отражают уклад жизни того или иного народа, его труд и быт, природные условия. Наиболее характерные группы сказок: сказки о животных, волшебные сказки, бытовые сказки, сказки небылицы. Лучшие народные сказки вошли в сборники сказок народов мира, стали сокровищницей мировой литературы. Таковы Восточные сказки «Тысяча и одна ночь», индийские «Панчатантры», немецкие «Сказки братьев Гримм», сборники «Русских народных сказок», составленных А.Н. Афанасьевым. Волшебные сказки всех народов отличаются богатой словесной орнаментикой, им свойственны затейливые присказки, концовки, повторы и т.д. Герои сказок проявляют гибкий ум, находчивость, ловкость. Бытовые сказки отличаются острой социальной направленностью. Героем их обычно выступает бедный крестьянин, работник или солдат в хорошо знакомой сказочнику обстановке. Известны также сказки-небылицы (так называемые докучные сказки). Лучшие народные сказки вошли в сокровищницу мировой литературы. Сказки постоянно привлекают внимание писателей, широко использующих сказочные образы, темы и сюжеты, создающих литературные сказки. Таковы сказки А.С. Пушкина, Х.К. Андерсена, В Хауфа, Ш. Перро, А.Н. Толстого, Л.Н. Толстого, К.И. Чуковского, С.Я. Маршака, пьесы-сказки Е.Л. Шварца и других. Примером сатирического использования возможностей сказки, являются сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина. Большинство народных сказок являются «СКАЗКАМИ ЗВЁЗДНОГО НЕБА». Небесные светила не только в переносном, поэтическом смысле стали называться древними Ариями «очами небе», но реально виделись им таковыми. Так возникали мифы о тысячеглазом неусыпном ночном страже Аргусе и одноглазом божестве Солнце. Предания, легенды и сказки казаков Ариев - являлись олицетворением Звёздного неба, стихиям ветра, солнца, воды, грому, молнии, света-тьмы и других природных явлений... Радуга поражала поэтическую фантазию древних Ариев, формы которой напоминали им лук. Христианство повлияло только на имена героев, но не на содержание былин. К мифологическим представлениям древних Ариев, восходят многие сказочные мотивы и сюжеты. Именно в доисторическую эпоху древних казаков Ариев были выработаны основные типы сказочного эпоса, которые впоследствии были разнесены на места новых поселений народов. Астрономические наблюдения играли в жизни древнего человека такую значительную роль, что многие описания небесных картин присутствуют во многих волшебных сказках. В сказке нет выдуманной пустой лжи, но это намёк людям на что-то очень важное в жизни людей. Сказка рисует небесные картины. Усеянное бесчисленными звёздами небо, недоступное людям и таинственное давало неисчерпаемый материал для фантазии человека для постижения законов природы в простой, красивой, доходчивой форме и в тоже время забавной и увлекательной для детей. Такой сочетание простоты и мудрости, облечённое в сказочную, великолепную форму посильно только мудрости народной. Все изменения, которые можно было заметить в загадочной небесной вышине, отзывалось в том, что окружало человека на земле. Небесное отражение земного, совпадало самым непостижимым образом. Приметные группы звёзд подсказывали людям наступление сроков весеннего сева и время сборов урожая. Людям казалось, что на небе отражаются все события, которые уже произошли или произойдут на земле. Люди верили, что на небе можно увидеть судьбы целых народов и отдельных людей, что небо и небожители управляют всем миром. Древние Арии, наблюдая небо, слагали волшебные сказки, герои которых отправлялись на небо волшебными способами: забирались по необыкновенно высокому дереву, взлетали на неведомых сказочных птицах или уезжали на лошади в небесную страну. В сказке о чудесной мельнице, проголодавшиеся дети в поисках плодов взбираются на вершину высокого дерева и попадают на небо. Там они видят чудо-мельницу Бабы Яги. Из мельницы нескончаемым потоком сыплется мука на мучную дорожку. Так и видится читателю эта сказочная меленка, это небесный «домик» в созвездии Цефея. В некоторых сказках герои спускаются в подземелье, прыгают в колодец или опускаются на дно морское и оказываются в трёх царствах: серебряном, медном, золотом, или в чудесном, роскошном звёздном дворце. Все эти царства можно забрать с собой, скатав их в яйцо или завернув в платок, как делает Иван-ковш. Иными словами русское сказочное небо окружает Землю со всех сторон и делится на три части: Верхнее небо, Земля и Нижнее небо. Ночное небо это алмазный (хрустальный дворец), небо в ярких красках зари – медное царство, утренние и вечерние сумерки – серебряное царство, а золотое царство – это царство солнечного света. Следует иметь в виду, что сказочные народные метафоры, имеет более широкой толкование: они могут изображать в сказке четыре времени года. Народная поэзия даёт прекрасное изображение неба теремом или несколькими теремами на одном семейном подворье: Как во синем поле, в небе, Во серебряном бору, в звёздном небе Стоят три терема златоверхих... Во первом терему – светел месяц, Во втором терему – часты звёздочки. Светел месяц, то хозяин во дому, Красно солнышко – то хозяюшка, Часты звёздочки – малы деточки. Единство символик русских народных сказок позволяет увидеть систему прочтения на канве сказки звёздные узоры картин астрономических явлений. Венера в сказках соперничает с Солнцем и нередко представлена в двух лицах, когда соперничает сама с собой. Утренняя Венера утверждает, что краше вечерней звезды. Такое развитие сказочного сюжета, когда Венера, словно не понимает, что она в одном сюжете есть одно и то же светило – это особенная черта сказки. Особое место в славянском фольклоре занимают созвездия Плеяды, Стожары (одно из названий – Семь звёзд), в сказках они часто представляют семь братьев. Плеяды очень заметны на небе и удобны для использования их в календарных системах. Плеяды являются главной вехой русской народной астрономии и вместе с Солнцем и Луной помогают вести счёт времени. В русских сказках царь-Солнце владеет двенадцатью царствами, или двенадцатью волшебными конями, или запирает золотую кузницу (мельницу) на двенадцать замков – это указание на двенадцать созвездий зодиака, как двенадцать месяцев в году. Образы народной сказки отличаются красотой и выразительностью. В одной сказке Катигорошек отправился к морю, где живёт чудесная красавица, прельстил её зелёными башмачками, изловил её и увёз к себе домой. Достал со дна моря заветный сундучок, полный жемчугов и кораллов, пригнал ей двенадцать морских кобылиц и жеребца и отправился за тридевять земель в тридесятое царство, туда, где ночует Солнце, чтобы узнать: отчего оно, прежде всходило червонным, а теперь сделалось бледно? Он застал дома мать Солнца, которая, выслушала, зачем гость приехал, посадила его под золотое корыто и велела прислушиваться. Когда Солнце воротилось на ночь домой, мать его спросила, почему раньше восходил он червонным, а теперь восходит бледным? Солнце отвечало: «Есть в море прекрасная пани Анастасия; когда восхожу я утром, она брызнет на меня водою – я застыжусь и покраснею; в полдень, поднявшись на высоту, я посмотрю на весь божий мир – и мне станет весело; а вечером, когда я захожу, Анастасия снова брызнет на меня морскою волною – и я опять покраснею». Вот образец сказки поэтизированных астрономических картин. После захода Солнца восходит полная Луна и на небе появляются звёзды, это Катигорошек достал со дна морского сундучок с жемчугами и кораллами. Наступает новолунье, сразу исчезает Луна – это Катигорошек прячется на Солнцевом подворье под золотым корытом. Здесь и встреча Месяца с красавицей Венерой и её таинственное исчезновение с небосклона – похищение красавицы. Здесь даже описание лунного календаря наших далёких предков – стройный бег двенадцати лунных месяцев и появление тринадцатого месяца, того строптивого жеребца. Дополнительный месяц лунного календаря (тридцать дней через каждые четыре года) позволила внести привычная сказочная формула «за тридевять земель, в тридесятое царство. Как легко и непринуждённо, с каким изяществом вплетает сказка астрономические премудрости в художественный сюжет! Сказка помогала людям определять наступление весеннего равноденствия – начало весны и начало нового года по древнерусскому календарю. Плеяды в славянской мифологии превосходят по значимости Венеру и уступают только Солнцу и Луне. Созвездие плеяд известно повсеместно; для него в русском языке имеются особые названия. Плеяды были надёжным ориентиром во времени года. Это были хорошо заметные звёздные часы, надо было только научиться ими пользоваться. Плеяды являются главной единицей русской народной астрономической системы. Весной плеяды оказываются на дневной стороне неба и не наблюдаются. Вновь они появляются на ночном небе только после сбора урожая. Компактность Плеяд и их близость к эклиптике делают их очень удобным ориентиром. С начало полевых работ и до их окончания они сходят на землю – на ночном небе их не отыщешь, они дружно работают на общем поле. Они являются главными героями сказки «Семь Симеонов – семь работничков» (семь основных Плеяд на звёздном небе). Во многих русских сказках помогают героям Молочная река (Млечный путь), яблонька с золотыми яблоками (Мировое космическое дерево с золотыми звёздами). «У царя Выслава был сад такой богатый, что ни в котором государстве лучше такого не было; была у царя яблоня любимая, на которой росли яблоки все золотые...» Такой вот звёздный сад, и жар-птица Солнце, которое склёвывает золотые яблочки звёзд с небосклона. Новогодняя ёлка с нарядными игрушками с разноцветными огоньками на ней, также является живой памятью древней традиции, которую бережно хранит народ из глубин веков о небесном, Мировом дереве, как и яблоньку с золотыми яблоками из волшебных сказок. Земля, вращаясь вокруг своей оси и одновременно обращаясь вокруг Солнца, показывает людям постоянно меняющуюся картину звёздного неба. Только одна звезда не принимает участия в звёздном хороводе – это Полярная звезда (Прикол-звезда, Северная, Сокол, Кол, Небесный Колодец). Она сохраняет своё положение неизменным при суточном вращении Земли. В сказках эту Полярную звезду называют Спящей красавицей, заколдованной царевной, невольницей в плену у Кощея, Змея. Змеем, владыкой железного тёмного царства ночи называли созвездие Дракона. Дворец змея располагается в центре этого тёмного мира, куда заточил Кощей красавицу. Открывая для себя звёздную грань русского народного творчества, мы ещё больше восхищается образностью, поэтичностью, красотой и мудростью народной сказки.
Материалы представлены в сокращении. Наиболее полно: http://www.belrussia.ru/forum/viewtopic.php? p=23704#23704 http://www.chitalnya.ru/work/846793/ СЛОВО О СКАЗКАХ Сказка, один из основных жанров устного народнопоэтического творчества, эпическое, преимущественно прозаическое художественное произведение, волшебного или бытового характера с установкой на вымысел. Сказкой называют различные виды устной прозы, отсюда бывает затруднительно с определением её жанровых особенностей. Сказка отличается от других видов художественной эпики тем, что сказочник подаёт её, а слушатель воспринимает, прежде всего, как поэтический вымысел, игру фантазии. Но это не лишает сказку связи с действительностью, определяющей идейное содержание, язык, характер сюжетов, мотивов, образов. Во многих сказках нашли отражение первобытные общественные отношения и представления, тотемизм, анимизм и другие. В сказках народов мира много общего, вместе с тем сказки обладают национальными особенностями, отражают уклад жизни того или иного народа, его труд и быт, природные условия и тому подобное. Сказка преследует либо поучительные, а нередко и познавательные цели, либо «сказывается» для развлечения слушателей – взрослых и детей. Сказочники привносят в исполняемые ими сказки, свои индивидуальные черты, поэтому большинство сказок известны во множестве вариантов. Сказки обладают национальными особенностями, отражают уклад жизни того или иного народа, его труд и быт, природные условия. Наиболее характерные группы сказок: сказки о животных, волшебные сказки, бытовые сказки, сказки небылицы. Лучшие народные сказки вошли в сборники сказок народов мира, стали сокровищницей мировой литературы. Таковы Восточные сказки «Тысяча и одна ночь», индийские «Панчатантры», немецкие «Сказки братьев Гримм», сборники «Русских народных сказок», составленных А.Н. Афанасьевым. Волшебные сказки всех народов отличаются богатой словесной орнаментикой, им свойственны затейливые присказки, концовки, повторы и т.д. Герои сказок проявляют гибкий ум, находчивость, ловкость. Бытовые сказки отличаются острой социальной направленностью. Героем их обычно выступает бедный крестьянин, работник или солдат в хорошо знакомой сказочнику обстановке. Известны также сказки-небылицы (так называемые докучные сказки). Лучшие народные сказки вошли в сокровищницу мировой литературы. Сказки постоянно привлекают внимание писателей, широко использующих сказочные образы, темы и сюжеты, создающих литературные сказки. Таковы сказки А.С. Пушкина, Х.К. Андерсена, В Хауфа, Ш. Перро, А.Н. Толстого, Л.Н. Толстого, К.И. Чуковского, С.Я. Маршака, пьесы-сказки Е.Л. Шварца и других. Примером сатирического использования возможностей сказки, являются сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина. Большинство народных сказок являются «СКАЗКАМИ ЗВЁЗДНОГО НЕБА». Небесные светила не только в переносном, поэтическом смысле стали называться древними Ариями «очами небе», но реально виделись им таковыми. Так возникали мифы о тысячеглазом неусыпном ночном страже Аргусе и одноглазом божестве Солнце. Предания, легенды и сказки казаков Ариев - являлись олицетворением Звёздного неба, стихиям ветра, солнца, воды, грому, молнии, света-тьмы и других природных явлений... Радуга поражала поэтическую фантазию древних Ариев, формы которой напоминали им лук. Христианство повлияло только на имена героев, но не на содержание былин. К мифологическим представлениям древних Ариев, восходят многие сказочные мотивы и сюжеты. Именно в доисторическую эпоху древних казаков Ариев были выработаны основные типы сказочного эпоса, которые впоследствии были разнесены на места новых поселений народов. Астрономические наблюдения играли в жизни древнего человека такую значительную роль, что многие описания небесных картин присутствуют во многих волшебных сказках. В сказке нет выдуманной пустой лжи, но это намёк людям на что-то очень важное в жизни людей. Сказка рисует небесные картины. Усеянное бесчисленными звёздами небо, недоступное людям и таинственное давало неисчерпаемый материал для фантазии человека для постижения законов природы в простой, красивой, доходчивой форме и в тоже время забавной и увлекательной для детей. Такой сочетание простоты и мудрости, облечённое в сказочную, великолепную форму посильно только мудрости народной. Все изменения, которые можно было заметить в загадочной небесной вышине, отзывалось в том, что окружало человека на земле. Небесное отражение земного, совпадало самым непостижимым образом. Приметные группы звёзд подсказывали людям наступление сроков весеннего сева и время сборов урожая. Людям казалось, что на небе отражаются все события, которые уже произошли или произойдут на земле. Люди верили, что на небе можно увидеть судьбы целых народов и отдельных людей, что небо и небожители управляют всем миром. Древние Арии, наблюдая небо, слагали волшебные сказки, герои которых отправлялись на небо волшебными способами: забирались по необыкновенно высокому дереву, взлетали на неведомых сказочных птицах или уезжали на лошади в небесную страну. В сказке о чудесной мельнице, проголодавшиеся дети в поисках плодов взбираются на вершину высокого дерева и попадают на небо. Там они видят чудо-мельницу Бабы Яги. Из мельницы нескончаемым потоком сыплется мука на мучную дорожку. Так и видится читателю эта сказочная меленка, это небесный «домик» в созвездии Цефея. В некоторых сказках герои спускаются в подземелье, прыгают в колодец или опускаются на дно морское и оказываются в трёх царствах: серебряном, медном, золотом, или в чудесном, роскошном звёздном дворце. Все эти царства можно забрать с собой, скатав их в яйцо или завернув в платок, как делает Иван-ковш. Иными словами русское сказочное небо окружает Землю со всех сторон и делится на три части: Верхнее небо, Земля и Нижнее небо. Ночное небо это алмазный (хрустальный дворец), небо в ярких красках зари – медное царство, утренние и вечерние сумерки – серебряное царство, а золотое царство – это царство солнечного света. Следует иметь в виду, что сказочные народные метафоры, имеет более широкой толкование: они могут изображать в сказке четыре времени года. Народная поэзия даёт прекрасное изображение неба теремом или несколькими теремами на одном семейном подворье: Как во синем поле, в небе, Во серебряном бору, в звёздном небе Стоят три терема златоверхих... Во первом терему – светел месяц, Во втором терему – часты звёздочки. Светел месяц, то хозяин во дому, Красно солнышко – то хозяюшка, Часты звёздочки – малы деточки. Единство символик русских народных сказок позволяет увидеть систему прочтения на канве сказки звёздные узоры картин астрономических явлений. Венера в сказках соперничает с Солнцем и нередко представлена в двух лицах, когда соперничает сама с собой. Утренняя Венера утверждает, что краше вечерней звезды. Такое развитие сказочного сюжета, когда Венера, словно не понимает, что она в одном сюжете есть одно и то же светило – это особенная черта сказки. Особое место в славянском фольклоре занимают созвездия Плеяды, Стожары (одно из названий – Семь звёзд), в сказках они часто представляют семь братьев. Плеяды очень заметны на небе и удобны для использования их в календарных системах. Плеяды являются главной вехой русской народной астрономии и вместе с Солнцем и Луной помогают вести счёт времени. В русских сказках царь-Солнце владеет двенадцатью царствами, или двенадцатью волшебными конями, или запирает золотую кузницу (мельницу) на двенадцать замков – это указание на двенадцать созвездий зодиака, как двенадцать месяцев в году. Образы народной сказки отличаются красотой и выразительностью. В одной сказке Катигорошек отправился к морю, где живёт чудесная красавица, прельстил её зелёными башмачками, изловил её и увёз к себе домой. Достал со дна моря заветный сундучок, полный жемчугов и кораллов, пригнал ей двенадцать морских кобылиц и жеребца и отправился за тридевять земель в тридесятое царство, туда, где ночует Солнце, чтобы узнать: отчего оно, прежде всходило червонным, а теперь сделалось бледно? Он застал дома мать Солнца, которая, выслушала, зачем гость приехал, посадила его под золотое корыто и велела прислушиваться. Когда Солнце воротилось на ночь домой, мать его спросила, почему раньше восходил он червонным, а теперь восходит бледным? Солнце отвечало: «Есть в море прекрасная пани Анастасия; когда восхожу я утром, она брызнет на меня водою – я застыжусь и покраснею; в полдень, поднявшись на высоту, я посмотрю на весь божий мир – и мне станет весело; а вечером, когда я захожу, Анастасия снова брызнет на меня морскою волною – и я опять покраснею». Вот образец сказки поэтизированных астрономических картин. После захода Солнца восходит полная Луна и на небе появляются звёзды, это Катигорошек достал со дна морского сундучок с жемчугами и кораллами. Наступает новолунье, сразу исчезает Луна – это Катигорошек прячется на Солнцевом подворье под золотым корытом. Здесь и встреча Месяца с красавицей Венерой и её таинственное исчезновение с небосклона – похищение красавицы. Здесь даже описание лунного календаря наших далёких предков – стройный бег двенадцати лунных месяцев и появление тринадцатого месяца, того строптивого жеребца. Дополнительный месяц лунного календаря (тридцать дней через каждые четыре года) позволила внести привычная сказочная формула «за тридевять земель, в тридесятое царство. Как легко и непринуждённо, с каким изяществом вплетает сказка астрономические премудрости в художественный сюжет! Сказка помогала людям определять наступление весеннего равноденствия – начало весны и начало нового года по древнерусскому календарю. Плеяды в славянской мифологии превосходят по значимости Венеру и уступают только Солнцу и Луне. Созвездие плеяд известно повсеместно; для него в русском языке имеются особые названия. Плеяды были надёжным ориентиром во времени года. Это были хорошо заметные звёздные часы, надо было только научиться ими пользоваться. Плеяды являются главной единицей русской народной астрономической системы. Весной плеяды оказываются на дневной стороне неба и не наблюдаются. Вновь они появляются на ночном небе только после сбора урожая. Компактность Плеяд и их близость к эклиптике делают их очень удобным ориентиром. С начало полевых работ и до их окончания они сходят на землю – на ночном небе их не отыщешь, они дружно работают на общем поле. Они являются главными героями сказки «Семь Симеонов – семь работничков» (семь основных Плеяд на звёздном небе). Во многих русских сказках помогают героям Молочная река (Млечный путь), яблонька с золотыми яблоками (Мировое космическое дерево с золотыми звёздами). «У царя Выслава был сад такой богатый, что ни в котором государстве лучше такого не было; была у царя яблоня любимая, на которой росли яблоки все золотые...» Такой вот звёздный сад, и жар-птица Солнце, которое склёвывает золотые яблочки звёзд с небосклона. Новогодняя ёлка с нарядными игрушками с разноцветными огоньками на ней, также является живой памятью древней традиции, которую бережно хранит народ из глубин веков о небесном, Мировом дереве, как и яблоньку с золотыми яблоками из волшебных сказок. Земля, вращаясь вокруг своей оси и одновременно обращаясь вокруг Солнца, показывает людям постоянно меняющуюся картину звёздного неба. Только одна звезда не принимает участия в звёздном хороводе – это Полярная звезда (Прикол-звезда, Северная, Сокол, Кол, Небесный Колодец). Она сохраняет своё положение неизменным при суточном вращении Земли. В сказках эту Полярную звезду называют Спящей красавицей, заколдованной царевной, невольницей в плену у Кощея, Змея. Змеем, владыкой железного тёмного царства ночи называли созвездие Дракона. Дворец змея располагается в центре этого тёмного мира, куда заточил Кощей красавицу. Открывая для себя звёздную грань русского народного творчества, мы ещё больше восхищается образностью, поэтичностью, красотой и мудростью народной сказки.
5.
Экология района некрасовка (публикация автора на scipeople)
АП
, 2017
Московский район Некрасовка является частью Юго-Восточного административного округа столицы. Муниципалитет находится на значительном удалении от центра Москвы и граничит непосредственно с городом Люберцы. Площадь района составляет почти 5,6 кв. км, а по численности населения это один из самых маленьких муниципалитетов столицы - чуть больше 35 тыс. человек.
Московский район Некрасовка является частью Юго-Восточного административного округа столицы. Муниципалитет находится на значительном удалении от центра Москвы и граничит непосредственно с городом Люберцы. Площадь района составляет почти 5,6 кв. км, а по численности населения это один из самых маленьких муниципалитетов столицы - чуть больше 35 тыс. человек.
Московский район Некрасовка является частью Юго-Восточного административного округа столицы. Муниципалитет находится на значительном удалении от центра Москвы и граничит непосредственно с городом Люберцы. Площадь района составляет почти 5,6 кв. км, а по численности населения это один из самых маленьких муниципалитетов столицы - чуть больше 35 тыс. человек. Некрасовка: экологическая обстановка на краю Москвы Длительное время Некрасовка была эсклавом Москвы, но после того, как к району присоединили Люберецкие поля, муниципалитет стал связан со столицей, хотя с трех сторон окружен Люберцами. Анализируя экологию района Некрасовка можно сказать, что муниципалитет находится в удручающем состоянии, и обстановка здесь стабильно неблагополучная. На состояние экологии в муниципалитете оказывают влияние следующие факторы: Жилые кварталы Некрасовки со всех сторон окружены промышленными зонами, а самое большое воздействие на экологию оказывают Люберецкие очистительные сооружения Мосводоканала; На территории района значительное количество незаконных свалок мусора, особенно на севере Некрасовки; Несмотря на отсутствие оживленных магистралей, дорожное движение в Некрасовке довольно интенсивное; Муниципалитет окружен подмосковными Люберцами и Косино-Ухтомскимрайоном, которые не могут похвастаться нормальной экологической средой. Экология Некрасовки: пути решения проблем Чтобы стабилизировать экологию в Некрасовке, местные власти проводят многочисленные мероприятия. В частности, муниципалитет интенсивно озеленяется, приобретая значительные парковые зоны. В жилых районах устанавливаются очистительные системы для фильтрования воздуха, а мусорные свалки постепенно переносятся за пределы муниципалитета. Сегодня экология в Некрасовке находится не в очень хорошем состоянии, тем не менее, если муниципальные власти продолжат грамотную и взвешенную экополитику, то вскоре ситуация заметно улучшиться.
Московский район Некрасовка является частью Юго-Восточного административного округа столицы. Муниципалитет находится на значительном удалении от центра Москвы и граничит непосредственно с городом Люберцы. Площадь района составляет почти 5,6 кв. км, а по численности населения это один из самых маленьких муниципалитетов столицы - чуть больше 35 тыс. человек. Некрасовка: экологическая обстановка на краю Москвы Длительное время Некрасовка была эсклавом Москвы, но после того, как к району присоединили Люберецкие поля, муниципалитет стал связан со столицей, хотя с трех сторон окружен Люберцами. Анализируя экологию района Некрасовка можно сказать, что муниципалитет находится в удручающем состоянии, и обстановка здесь стабильно неблагополучная. На состояние экологии в муниципалитете оказывают влияние следующие факторы: Жилые кварталы Некрасовки со всех сторон окружены промышленными зонами, а самое большое воздействие на экологию оказывают Люберецкие очистительные сооружения Мосводоканала; На территории района значительное количество незаконных свалок мусора, особенно на севере Некрасовки; Несмотря на отсутствие оживленных магистралей, дорожное движение в Некрасовке довольно интенсивное; Муниципалитет окружен подмосковными Люберцами и Косино-Ухтомскимрайоном, которые не могут похвастаться нормальной экологической средой. Экология Некрасовки: пути решения проблем Чтобы стабилизировать экологию в Некрасовке, местные власти проводят многочисленные мероприятия. В частности, муниципалитет интенсивно озеленяется, приобретая значительные парковые зоны. В жилых районах устанавливаются очистительные системы для фильтрования воздуха, а мусорные свалки постепенно переносятся за пределы муниципалитета. Сегодня экология в Некрасовке находится не в очень хорошем состоянии, тем не менее, если муниципальные власти продолжат грамотную и взвешенную экополитику, то вскоре ситуация заметно улучшиться.
6.
Экологическая ситуация в сокольниках (публикация автора на scipeople)
АП
, 2017
Экологическая ситуация в Сокольниках самая благополучная в Восточном административном округе. Данную обстановку можно объяснить наличием парка «Сокольники», который иначе называют «легкими Москвы». К тому же район известен своими живописными прудами, в которых, к сожалению, купаться не рекомендуется, поскольку они не очищаются. Хотя в районе имеется промышленное предприятие, но воздух тут свежий.
Экологическая ситуация в Сокольниках самая благополучная в Восточном административном округе. Данную обстановку можно объяснить наличием парка «Сокольники», который иначе называют «легкими Москвы». К тому же район известен своими живописными прудами, в которых, к сожалению, купаться не рекомендуется, поскольку они не очищаются. Хотя в районе имеется промышленное предприятие, но воздух тут свежий.
Экологическая ситуация в Сокольниках самая благополучная в Восточном административном округе. Данную обстановку можно объяснить наличием парка «Сокольники», который иначе называют «легкими Москвы». К тому же район известен своими живописными прудами, в которых, к сожалению, купаться не рекомендуется, поскольку они не очищаются. Хотя в районе имеется промышленное предприятие, но воздух тут свежий. Район Сокольники не только зеленая зона, здесь находится центр культурно-спортивной жизни. Гостям и местным жителям предлагается широкий выбор всевозможных спортивных развлечений, среди которых: Прокат роликов и лыж, в зависимости от сезона; Теннисный корт; Картодром; Спортивный комплекс. Транспорт Немалое негативное влияние автотранспорта, поскольку многие жилые дома находятся в непосредственной близости от автомагистралей. Промзона На экологию в Сокольниках не оказывают влияние промышленные предприятия. Для атмосферы потенциально опасными являются тепловая станция КТС-40 и небольшие котельные. К тому же здесь работают такие промышленные предприятия, как: Вагоноремонтный завод «СВАРЗ»; Трамвайное депо; Фабрика по производству макарон «Экстра М»; ЦНИИ туберкулеза; НПО «Геофизика и другие. Парки На огромной территории располагается самый крупный в Европе парковый ансамбль Сокольники. На территории парка находятся развлекательная, парковая, отдыхающая и культурная зоны. Огромное количество зеленых насаждений оказывают благоприятное влияние на экологию в Сокольниках. В течение выходных парк Сокольники посещают тысячи местных жителей и гостей города. Пешеходы могут передвигаться по тротуарам, оформленных брусчаткой, чтобы не мешать движению велосипедистов и роллеров, в зимнее время их заменяют лыжи и коньки. В парке находится также мини-зоопарк.
Экологическая ситуация в Сокольниках самая благополучная в Восточном административном округе. Данную обстановку можно объяснить наличием парка «Сокольники», который иначе называют «легкими Москвы». К тому же район известен своими живописными прудами, в которых, к сожалению, купаться не рекомендуется, поскольку они не очищаются. Хотя в районе имеется промышленное предприятие, но воздух тут свежий. Район Сокольники не только зеленая зона, здесь находится центр культурно-спортивной жизни. Гостям и местным жителям предлагается широкий выбор всевозможных спортивных развлечений, среди которых: Прокат роликов и лыж, в зависимости от сезона; Теннисный корт; Картодром; Спортивный комплекс. Транспорт Немалое негативное влияние автотранспорта, поскольку многие жилые дома находятся в непосредственной близости от автомагистралей. Промзона На экологию в Сокольниках не оказывают влияние промышленные предприятия. Для атмосферы потенциально опасными являются тепловая станция КТС-40 и небольшие котельные. К тому же здесь работают такие промышленные предприятия, как: Вагоноремонтный завод «СВАРЗ»; Трамвайное депо; Фабрика по производству макарон «Экстра М»; ЦНИИ туберкулеза; НПО «Геофизика и другие. Парки На огромной территории располагается самый крупный в Европе парковый ансамбль Сокольники. На территории парка находятся развлекательная, парковая, отдыхающая и культурная зоны. Огромное количество зеленых насаждений оказывают благоприятное влияние на экологию в Сокольниках. В течение выходных парк Сокольники посещают тысячи местных жителей и гостей города. Пешеходы могут передвигаться по тротуарам, оформленных брусчаткой, чтобы не мешать движению велосипедистов и роллеров, в зимнее время их заменяют лыжи и коньки. В парке находится также мини-зоопарк.
7.
Экологическая ситуация в районе филёвский парк (публикация автора на scipeople)
АП
, 2017
Московский район Филёвский парк экологию имеет довольно благополучную. На территории района не располагаются предприятия, которые негативно влияют на атмосферу, однако в северной его части находится ТЭЦ-16.
Московский район Филёвский парк экологию имеет довольно благополучную. На территории района не располагаются предприятия, которые негативно влияют на атмосферу, однако в северной его части находится ТЭЦ-16.
Московский район Филёвский парк экологию имеет довольно благополучную. На территории района не располагаются предприятия, которые негативно влияют на атмосферу, однако в северной его части находится ТЭЦ-16. Потенциально негативное влияние оказывает промзона Филевского парка, которая дает не очень приятное соседство с такими предприятиями, как: ГКНПЦ им. Хруничева; Комбинат по изготовлению изделий из железобетона; Завод «Рубин»; Московский трубный завод. Транспорт На экологию в районе Филёвский парк автотранспорт оказывает пониженное негативное действие: большая часть жилых домов располагается в отдалении от Кутузовского проспекта, к тому же в районе нет оживленных автотранспортных магистралей. Парковая зона Огромную территорию района занимает парк «Фили», считающийся к одним из излюбленных мест отдыха у местных жителей. Этот парк относится к крупнейшим парковым зонам столицы. Здесь можно увидеть и величественные дубравы, и живописные озера, и тихие аллеи. Власти города планируют провести здесь значительную реконструкцию. Местные жители заботятся об уюте своих дворовых территорий, создавая в них настоящие цветники. Яркие клумбы, вазоны можно встретить во многих дворах района Филевский парк. Вдоль фасадов многих зданий тянутся вьюны, посаженные жителями. Домашних животных выгуливают на специально отведенных для этих целей площадках. Многие дошкольные и школьные учебные заведения соревнуются за звание наиболее благоустроенного. Экологическую ситуацию в районе Филёвский парк поддерживают и зеленые насаждения, среди которых преобладают широколиственные деревья. Зеленые массивы являются для района мощным источником кислорода, нейтрализуя избыток вредных веществ.
Московский район Филёвский парк экологию имеет довольно благополучную. На территории района не располагаются предприятия, которые негативно влияют на атмосферу, однако в северной его части находится ТЭЦ-16. Потенциально негативное влияние оказывает промзона Филевского парка, которая дает не очень приятное соседство с такими предприятиями, как: ГКНПЦ им. Хруничева; Комбинат по изготовлению изделий из железобетона; Завод «Рубин»; Московский трубный завод. Транспорт На экологию в районе Филёвский парк автотранспорт оказывает пониженное негативное действие: большая часть жилых домов располагается в отдалении от Кутузовского проспекта, к тому же в районе нет оживленных автотранспортных магистралей. Парковая зона Огромную территорию района занимает парк «Фили», считающийся к одним из излюбленных мест отдыха у местных жителей. Этот парк относится к крупнейшим парковым зонам столицы. Здесь можно увидеть и величественные дубравы, и живописные озера, и тихие аллеи. Власти города планируют провести здесь значительную реконструкцию. Местные жители заботятся об уюте своих дворовых территорий, создавая в них настоящие цветники. Яркие клумбы, вазоны можно встретить во многих дворах района Филевский парк. Вдоль фасадов многих зданий тянутся вьюны, посаженные жителями. Домашних животных выгуливают на специально отведенных для этих целей площадках. Многие дошкольные и школьные учебные заведения соревнуются за звание наиболее благоустроенного. Экологическую ситуацию в районе Филёвский парк поддерживают и зеленые насаждения, среди которых преобладают широколиственные деревья. Зеленые массивы являются для района мощным источником кислорода, нейтрализуя избыток вредных веществ.
8.
Экологическая ситуация в районе фили-давыдково (публикация автора на scipeople)
АП
, 2017
Во-первых, давайте отметим то обстоятельство, что Фили-Давыдково получили третье место в столице, как самая приспособленная для семейного проживания территория. Экологическую ситуацию в районе Фили-Давыдково специалисты считают достаточно благополучной.
Во-первых, давайте отметим то обстоятельство, что Фили-Давыдково получили третье место в столице, как самая приспособленная для семейного проживания территория. Экологическую ситуацию в районе Фили-Давыдково специалисты считают достаточно благополучной.
Во-первых, давайте отметим то обстоятельство, что Фили-Давыдково получили третье место в столице, как самая приспособленная для семейного проживания территория. Экологическую ситуацию в районе Фили-Давыдково специалисты считают достаточно благополучной. Транспорт Транспорт оказывает на экологию в районе Фили-Давыдково довольно высокое негативное воздействие, поскольку часть жилых кварталов близко размещена к Кутузовскому проспекту. Помимо этого, район граничит с оживленными Аминьевским шоссе и Минской улицей. Данное обстоятельство проявляется такими неприятностями, как: Осадок на окнах, направленных на магистрали; Повышенное содержание вредных выбросов; Сильный шум в течение всего дня, от которого невозможно спастись даже за окнами с повышенным шумозащитным эффектом. Такое явление как автомобильные заторы здесь встречается зачастую, в особенности днем, а в ночное время здесь любят проводить время байкеры и стритрейсеры, которые выбрали Кутузовский проспект для своих гоночных заездов. Промышленность На территории района не расположены предприятия, которые оказывают серьезное действие на экологию Фили-Давыдково. Для качества атмосферы потенциальную опасность может нести тепловая станция КТС-26. Парковая зона В районе располагается особо охраняемая лесопарковая территория, к которой относятся: Долина реки Сетунь; Закрытая лесопарковая территория «Волынский лес», где расположена «ближняя дача» Сталина. Кроме того в районе расположены парки Солдатенковский и Ворошиловский, а пешеходная прогулка до Филевского парка, расположенного к северу, займет 10 минут.
Во-первых, давайте отметим то обстоятельство, что Фили-Давыдково получили третье место в столице, как самая приспособленная для семейного проживания территория. Экологическую ситуацию в районе Фили-Давыдково специалисты считают достаточно благополучной. Транспорт Транспорт оказывает на экологию в районе Фили-Давыдково довольно высокое негативное воздействие, поскольку часть жилых кварталов близко размещена к Кутузовскому проспекту. Помимо этого, район граничит с оживленными Аминьевским шоссе и Минской улицей. Данное обстоятельство проявляется такими неприятностями, как: Осадок на окнах, направленных на магистрали; Повышенное содержание вредных выбросов; Сильный шум в течение всего дня, от которого невозможно спастись даже за окнами с повышенным шумозащитным эффектом. Такое явление как автомобильные заторы здесь встречается зачастую, в особенности днем, а в ночное время здесь любят проводить время байкеры и стритрейсеры, которые выбрали Кутузовский проспект для своих гоночных заездов. Промышленность На территории района не расположены предприятия, которые оказывают серьезное действие на экологию Фили-Давыдково. Для качества атмосферы потенциальную опасность может нести тепловая станция КТС-26. Парковая зона В районе располагается особо охраняемая лесопарковая территория, к которой относятся: Долина реки Сетунь; Закрытая лесопарковая территория «Волынский лес», где расположена «ближняя дача» Сталина. Кроме того в районе расположены парки Солдатенковский и Ворошиловский, а пешеходная прогулка до Филевского парка, расположенного к северу, займет 10 минут.
9.
Японо-корейские и японо-китайские отношения и внешняя политика государства ямато в конце 50-х – 70-е годы v века (публикация автора на scipeople)
Суровень Д.А.
- Уральское востоковедение: Международный альманах. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2008. Вып.3. С.4-29. , 2008
История меджународных отношений
История меджународных отношений
Суровень Д.А. ЯПОНО-КОРЕЙСКИЕ И ЯПОНО-КИТАЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА ЯМАТО в конце 50-х – 70-е годы V века Пик внешнеполитической активности государства Ямато в V веке пришёлся на период царствования государя Ō-хацусэ Вака-такэ (др.-яп. Опо-патусэ Вака-такэру; посмертное почётное имя – Юряку, 457-479 годы ) – период расцвета древнеяпонского государства и наибольшего влияния в Южной Корее, что было признано и китайскими династиями. Однако данная эпоха слабо изучена в западной и российской исторической науке. Поэтому существует необходимость дать подробный анализ внешнеполитической деятельности государя Вака-такэру Вака-такэру. Царствование Опо-патусэ Вака-такэру началось с того, что, расправившись с претендентами, в 13-й день 11-го месяца 456 года новый «…государь [Ямато] отдал приказ официальным лицам (кит. ˇюсˉы΄) готовить (кит. ш`э) помост (кит. тáнь, др.-яп. такамикура) в Асакура в местности Патусэ, [где] взошёл на государев престол, тем самым (кит. сỳй) было определено [место] дворца» Асакура-но мия (ныне местность Хасэ [др.-яп. Пасэ/ Патусэ] в городе Сакураи префектуры Нара). Остатки дворца Асакура-но мия исследователи отождествляют с руинами Вакимото в городе Сакураи. Имя «Вака-такэру опо-кими» упомянуто в надписи на мече из Инарияма 471 года , где вначале перечислены восемь колен предков по мужской линии некоего Вовакэ-но оми (Вовака-но оми). В надписи говорится следующее: «Год каното-и (48-й год цикла), в 7-й месяц сделали надпись… Когда великий государь (др.-яп. опо-кими) [Опо-патусэ-]Вака-такэру пребывал во дворце Сйки (досл. “когда присутственное место [кит. с`ы] великого государя Вака-такэру находилось во дворце Сйки”), я (Вовакэ-но оми) помогал [ему] управлять Поднебесной…». Исследователи указывают, что дворец государя Юряку – Хацусэ-но Асакура-но мия (др.-яп. Патусэ-но Асакура-но мия) находился в местности Сйки (например, на запад от Асакура-но мия впоследствии находился дворец государя Киммэя Сикисима-но мия). В словаре «Вам¯ёс¯ё» упоминается село Хацусэ-но сато и святилище в Хацусэ-но Ямагути, располагавшиеся в уезде Верхний Сйки области Ямато-но куни. Таким образом, эта эпиграфическая надпись, сделанная во времена царствования Опо-патусэ Вака-такэру, подтверждает реальность существования данного государя. С самого начала своего правления Вака-такэру начал проводить активную внешнюю политику, что было отмечено даже китайскими источниками (из пяти ванов, о которых речь идёт в китайских династийных хрониках, только о ване У (яп. [Опо-патусэ Вака] Такэ[ру]) содержаться подробные записи, и даже цитируется его письмо к китайскому императору). Первое внешнеполитическое событие относится к самому началу правления Вака-такэру (видимо, к 456-457 годам) когда он решил установить брачные связи с Пэкче. В «Пэкче-синчхан» («Новом изборнике Пэкче»), цитируемом в «Нихон-сёки» сообщается: «В год ки-са (6-й год цикла) [правитель Пэкче] Кэро-ван [455-474] взошёл на престол. [Японский] государь (яп. сумэра-микото) послал [в Пэкче] Арэтоку (или: Арэнако; кор. Айенокве), [чтобы тот] разыскал (кит. со) девушку знатного происхождения (др.-яп. иратумэ, кит. нˇюйлáн΄, кор. нёран). [В] Пэкче нарядили [в красивые] одеяния дочь госпожи (кит. фужэнь, кор. пуин, яп. фудзин, др.-яп. паси-каси) Мони (яп. Муни), [которая] звалась Чоккйе-нёран (др.-яп. Тякўкэй-иратумэ). [Её] предложили [и] повезли [японскому] государю (яп. сумэра-микото)». Составители «Нихон-сёки» отождествили её с пэкческой принцессой Икэ-ту-пимэ (кор. Чи-чин), которая в 7-й месяц 2-го года пр. (458 года), «вопреки воле государя, её к себе призывавшего, вошла в развратную связь [кит. úнь ] с Исикапа-но Татэ». За это её ожидала смертная казнь через сожжение. «Государь был крайне разгневан, он приказал Опо-томо-но Муроя-но опо-мурази послать человека из [корпорации воинов – С.Д.] Кумэ-бэ, чтобы тот привязал женщину за руки и за ноги к дереву, поставил её на подставку, развёл бы огонь и сжёг её» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 2-й год пр., 7-й месяц]. В Пэкче о происшедшем стало известно только в 4-м месяце 461 года. «Летом, в 4-м месяце Касури-кун (яп. Касури-киси/ кими) (это Кэро-ван) , услышав распространившиеся слухи о том, как была сожжена Икэ-ту-пимэ (она же Чоккйе-нёран/ яп. Тякўкэй-иратумэ), всё взвесил [и] сказал: “в прошлом [мы] поставляли [ко двору государя] девушек, которые служили в качестве унэмэ. Однако были нарушены правила поведения [яп. рэй – С.Д.], и наше государство [Пэкче – С.Д.] теряет [своё доброе] имя. Отныне не следует (кит. бỳх΄э΄) преподносить девушек» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 5-й год пр., 4-й месяц]. В 459 году японцы осуществили военную операцию в восточных районах Силла (государства в юго-восточной Корее), в результате которой они осадили город Вольсон (располагался на территории современного города Кёнчжу ). «…Летом, в четвёртом месяце, люди Вэ со ста с лишним военными кораблями напали на восточную границу [Силла – С.Д.] и при [дальнейшем] продвижении окружили город Вольсон и со всех сторон обрушили поток стрел и камней…». Но захватить Вольсон не удалось, и японцы сняли осаду и стали отходить на север к морской бухте (видимо, к заливу Йонъильман), где стояли их корабли. Силлаские войска нанесли удар по отступающему противнику, нанеся японцам большой урон. «…Но ванский город выстоял, и, когда враги собрались отступать, вышли [наши] войска и разбили их наголову и преследовали на север до [самой] морской гавани, где было потоплено и убито более половины врагов» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 2-й год пр. (459 г.)]. Атаки на Силла сопровождались дальнейшим сближением Ямато и Пэкче. «Пэкче-синчхан», цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает: «[В] год син-чхук (38-й год цикла) [461 год] Кэро-ван послал [своего] младшего брата Кончжи-куна в Великое [государство] Вэ (Японию) служить японскому государю (яп. сумэра-микото). Тем самым были налажены дружественные отношения [как при] правителях прежних эпох (кит. сˉянь-вáн )». «Нихон-сёки» сообщает подробности этого события. В 4-й месяц 5-го года пр. (461 года) Кэро-ван отправил в Японию служить японскому государю своего младшего брата Кончжи-куна, занимавшего должность военачальника (кор. кун-кун). Кончжи-куну (по его просьбе) в жёны (кит. цз`я) была отдана младшая супруга Кэро-вана. Однако она была на последних сроках беременности. По дороге, на острове Капара-сима в Тукуси (Кюсю), женщина родила сына Кэро-вана (будущего правителя Пэкче – Мурён-вана, 502-523), и (как было оговорено ранее) этого ребёнка отправили назад в Пэкче, прозвав его Сэма-киси (досл. “Господин острова”). А сам Кончжи-кун в 7-м месяце 461 года прибыл в столицу Ямато. События 461 года упомянуты ещё в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), когда Мурён пришёл к власти в Пэкче. Там снова цитируется «Пэкче-синчхан» и вспоминается поездка Кончжи в Японию. «Во время [когда] Кончжи ездил в [страну] Вэ (Японию), [он] добрался до острова Тукуси [Северного Кюсю], [там] родился Сэма-кими (кор. Сама-ван). С [этого] острова (яп. сэма/ сима) [ребёнка] отправили назад, не заезжая в столицу [Ямато]. [Так как ребёнок] родился на острове (яп. сима/ сэма), по этой причине так называли [его – Сэма, кор. Сама]. Нынешний [остров] Капара посреди моря есть остров Нириму-сэма (кор. Чжу-то – досл. “Остров Господина”). [Этот] остров место, где родился ван [Сама]». Таким образом, японское имя Мурёна – “Сэма по-корейски звучало как “Сама”. Это же сказано и в «Самгук-саги», где о Мурёне сообщается: «Ван Мурён. [Его] звали Сама…». Однако в цитате «Пэкче-синчхан», помещённой в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), где вспоминается поездка принца Кончжи в Японию в 461 году, сведения о родословной Мурёна здесь немного отличаются от того, что было рассказано в разделе 5-го года правления Юряку (461 года). «Мурён… личное имя – Сама-ван (яп. Сэма-кими). Он сын принца (кит. ван-цзы, кор. ван-ча) Кончжи». То есть в данном случае в «Пэкче-синчхан» генеалогия дана с неточностью: Мурён – не родной сын принца Кончжи, а его пасынок (учитывая то, что мать Мурёна была отдана замуж за принца Кончжи). Но, более важно то, что сведения «Пэкче-синчхан» и «Нихон-сёки» подтверждаются материалами корейского эпиграфического памятника – надписи на могильном камне первой половины VI века у захоронения вана Мурёна (502-523). Текст на найденном в Корее во время археологических исследований могилы данного правителя каменном памятнике показывает, что Мурёна действительно звали “Сама”, а также что в «Самгук-саги» (в «Летописях Пэкче») правильно указаны его возраст, год восшествия на трон и год смерти. Кроме того, на камне названо имя отца Мурёна – Кэро. Следовательно, эпиграфическая надпись подтверждает сообщение «Пэкче-синчхан» в «Нихон-сёки», где Мурён (Сама) назван сыном Кэро-вана от его младшей жены. В отличие от «Нихон-сёки», в «Самгук-саги» генеалогия вана Мурёна дана неверно – там он назван «вторым сыном вана Модэ» (Тонсон-вана, 23-й, 479-502 годы пр.) , который, в свою очередь «был сыном Кончжи, младшего брата вана Мунджу» (21-го, 475-477 годы пр.). Мунджу «был сыном вана Кэро» (20-го, 455-475 годы пр.). Следовательно, автор «Самкук-саги» считал, что Мурён – правнук Кэро-вана, внук принца Кончжи и сын Модэ (Тонсон-вана), что не подтверждается эпиграфической надписью на могильном камне Мурёна. В 460 году, как сообщает «Сун-шу» (в разделе бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй [44-й циклический знак]) «Японское государство (Во-го) прислало посольство поднести дань местными изделиями» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй]. В «Нань-ши» (в разделе бэнь-цзи) и в «Цэ-фу-вайчэнь-бу-чао-гун» тоже есть записи о посольстве. В 462 году император Сяо-у-ди (454-464) наконец-то решил поощрить шù-цзˇы Сина (др.-яп. Анапо/ государя Анко, 454-456) и признать его государем Японии. Анапо получил титул «ань-дун цзян-цзюнь, Во-го-ван» («успокаивающий Восток полководец, правитель государства Япония»). «Шестой год [правления] родоначальника (кит. шù-цзў) [Сяо-у-ди] под девизом правления Да-мин (462 год). Указ гласил: “Наследный принц японского государя (кит. Во-ван-шù-цзˇы) Син… должно (кит. ù) [теперь его] жаловать китайскими титулами (кит. шòу-цзюˉэ-хàо). Разрешаю (кит. кˇэ) [именоваться] “успокаивающий Восток полководец” (ань-дун цзян-цзюнь), “правитель государства Япония” (Во-го-ван)“» [Сун-шу, во-го-цзюань]. В разделе бэнь-цзи, 6-й год Да-мин (462 год), 3-й месяц, день жэнь-инь (39-й циклический знак) сказано: «Отныне наследный принц государя страны Япония (кит. Во-го-ван-шù-цзˇы) Син сделан “успокаивающим Восток полководцем”» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 6-й год, 3-й месяц, день жэнь-инь]. Такая же запись сделана в разделе бэнь-цзи «Нань-ши», а также в «Цэ-фу-вай-чэнь-бу-фэн-цэ». Данное сообщение подтверждается и сведениями «Нихон-сёки», где говорится, что в 6-й год правления Юряку (462 год), через месяц после дарования титулов китайским императором, «весной, в 4-й месяц; государство Курэ (кит. У) прислало посла поднести дань» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год правления, 4-й месяц ]. Видимо, это было посольство, которое привезло в Японию сообщение о даровании титулов “Сину”–Анко – отцу Юряку. В 462-463 году Ямато осуществило несколько вторжений на территорию государства Силла. В 462 году, «…летом, в пятом месяце, люди Вэ напали и разрушили крепость Хвальгэ, захватили в плен тысячу человек и ушли» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 5-й год пр. (462 г.)]. В 463 году «…весной, во втором месяце, люди Вэ напали на крепость Самян, но не одолели и ушли. По приказу вана Польчжи и Токчжи взяли войска и, устроив по пути засаду, а затем, ударив из неё, нанесли тяжёлое поражение» . Активность японцев привела к тому, что правитель Силла начал осуществлять фортификационные работы. «Так как люди Вэ часто нападали на [силланские] земли, ван построил две крепости в прибрежном районе». А «осенью, в седьмом месяце, [состоялся] большой смотр [войск]» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 6-й год пр. (463 г.)]. С внешнеполитической деятельностью государства Ямато оказались связаны внутриполитические события, произошедшие в области Киби (совр. префектура Окаяма). Укрепление экономической базы власти монархов Ямато привело к тому, что влияние правителя стало распространяться не только на вождей местных кланов, но и на народ этих территорий и их земли. В царствование Опо-патусэ Вака-такэру это проявилось, прежде всего, в отношении области Киби. Проникновение влияния главы Ямато в Киби, например, прослеживалось не только в способности правителей Ямато контролировать звания и производить назначение среди вождей кланов в этом районе, но и в приобретении ими земель, амбаров и производственных корпораций. Названия данных профессиональных корпораций и корпораций минасиро и микосиро членов правящего рода сохранились в географических наименованиях Киби. Это говорит о прочных прямых связях правителя Ямато с Киби в V веке. Видимо, такое развитие ситуации вызывало недовольство местной знати, прежде всего наместников отдельных территорий. В 8-м месяце 463 года это проявилось достаточно явно. Наместник Нижнего округа (др.-яп. симо-ту мити) в Киби – Киби-но симо-ту мити-но оми Саки-туя (или в другой книге он назван титулом “куни-но миятуко Киби-но оми Яма”) удерживал чиновника государя (комментаторы истолковывают его должность как тонэри) и вёл себя очень неуважительно и вызывающе по отношению к монарху. Узнав об этом, Вака-такэру послал отряд профессиональных воинов из корпорации Мононо-бэ численностью в 30 человек, чтобы предать виновных смертной казни (кит. чжˉу-шā). В результате Саки-туя и 70 человек его рода (яп. якара) были казнены [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год, 8-й месяц]. В 463 году другой наместник – глава Верхнего округа (др.-яп. ками-ту мити) в области Киби – Киби-но ками-ту мити-но оми по имени Таса вышел из повиновения. Эти события получили в историографии название “мятежа Таса” (463 года). Причина его заключалась в следующем. Таса хвастался во дворце, что его жена самая красивая в стране. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщал, что «имя жены Таса-но оми было Кэ-пимэ. Она была дочерью Тамата-но сукунэ, сына Соту-пико из Кадураки…». То есть наложница была внучкой Кадураки-но Соту-бико – деда и прадеда монархов V века. «Государь прислушался хорошенько, расслышал всё и обрадовался. Решил он сам востребовать к себе Вака-пимэ и сделать одной из своих…» фрейлин, обслуживавшей государя во время приёма пищи и сна (кит. нˇюй`юй). А чтобы её муж не мешал реализации этого плана, Вака-такэру назначил Таса губернатором южно-корейского владения Мимана (др.-яп. Мимана-куни-но микото-моти). А через некоторое время призвал к себе его жену Вака-пимэ. М.В.Воробьев указывает, что, помимо желания овладеть женой Таса, назначение Таса губернатором Мимана могло преследовать и политическую цель – ослабление Киби. Прибыв в Мимана (кор. Имна), Таса узнал о том, что Вака-такэру навещает его жену. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщает: «Государь, прослышав, что она [жена Таса-но оми – С.Д.] и лицом, и статью блистательно прекрасна… сам к ней нахаживал». В этой ситуации Таса задумал совершить государственную измену и перейти на сторону Силла: «…решил пойти в Силла просить там помощи. В то время страна Силла не подчинялась Срединной стране [Японии]», то есть находилась в состоянии войны 462-463 годов (по «Самгук-саги»). Тогда же Вака-такэру отправил воевать в Силла младшего сына Таса от Вака-пимэ по имени Ото-кими, а также Киби-но амабэ-но атапи Акаво. С ними был отправлен умелец Кван-ин Чжи-ри из родов Западных Ая (ткачей тонких тканей, обитавших в Кавати) , который должен был найти искусных мастеров в стране Кара (кор. Хан-гук – Южной Корее). Военная экспедиция должна была попасть в Силла через территорию Пэкче. Ото-кими, собрав воинов, добрался до Пэкче, но на Силла не напал. «Нихон-сёки» рассказывает мифическую историю, почему Ото-кими передумал атаковать Силла. Но причины этого, как можно судить по некоторым фактам, были иные. Источники говорят, что отец Ото-кими – изменник Мимана-но куни-но микотомоти Таса-но кими втайне послал из Мимана (кор. Имна) в Пэкче человека к своему сыну со словами: «Разве у тебя такая крепкая шея, что ты собрался нападать на людей [Силла – С.Д.]? Слышал я, что государь призвал к себе мою жену [и твою мать – С.Д.] и родил от неё детей… Сейчас, надо думать, мне грозят бедствия, поэтому я настороже. Ты, мой сын, отправляйся в Пэкче, и не сообщай ничего в Японию. Я же буду в Имна и тоже никаких вестей в Японию отправлять не стану». Видимо, поэтому Ото-кими не выполнил приказ государя Ямато и отбыл в Японию. Мастеров (якобы, “дань” от Пэкче) он набрал на каком-то большом острове (др.-яп. Опо-сима) около берегов Кореи. Такое развитие событий обрадовало Таса-но кими. Однако о заговоре отца и сына стало известно жене Ото-кими – Кусу-пимэ. Поэтому, как говорит «Нихон-сёки», она тайком убила своего мужа и закопала его в той же комнате. Японский источник объясняет это высокой патриотичностью и преданностью женщины государю Ямато. Но, как явствует далее из текста, причина такого поступка была более прозаической. «… И затем, [Кусу-пимэ – С.Д.] вместе с Ама-но атапи Акаво [младшим военачальником – помощником Ото-кими – С.Д.]… стала жить на большом острове» (др.-яп. Опо-сима). Таким образом, Кусу-пимэ убила мужа, прежде всего, ради своего любовника. Правитель Ямато – Вака-такэру, долго не получая известий от Ото-кими, послал своих людей в Корею прояснить ситуацию. Они, видимо, и привезли в Ямато корейских мастеров с острова Опо-сима. Иммигранты были поселены в деревне Пирокиту-но мура местности Ато. Однако начались болезни и многие из них умерли. По этой причине некоторых прибывших пэкчийцев переселили в Верхнее Момо-пара, Нижнее Момо-пара и Магами-но пара (ныне селение Асўка в уезде Такэти префектуры Нара ). Как полагает В.Астон, остальные были размещены в Ёсино (район в провинции Ямато) – в местности, которую назвали по прозвищу этих мастеров Имаки (досл. “Ныне прибывшие”). Анонимный источник, цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает, какова была дальнейшая судьба Таса-но оми, наместника в Мимана – мужа Кэ-пимэ (новой любовницы правителя Вака-такэру): «Государь… убил её мужа и сам к ней нахаживал». То есть, в конце концов, Таса-но оми был убит по приказу государя. Этим закончились события «мятежа Таса». В результате смерти Таса и его сына Ото-кими клан наместников Киби ослаб и к началу VI века утратил своё влияние. Во внешней политике государь Ямато попытался опереться на поддержку южно-китайской династии Сун (420-479). Поэтому во 2-м месяце 464 года было отправлено посольство в Южный Китай. «Весной 8-го года, во 2-м месяце государь послал в страну Курэ… Муса-но сугури Аво и Пинокума-но Тамитукапи Пака-токо» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 8-й год пр., 2-й месяц]. Вернулось посольство в 466 году. В 4-й день 9-го месяца 10-го года пр. (466 года) Муса-но сугури Аво и другие прибыли в Тукуси, привезя подарки от императора Южной Сун. Китайские источники об этом посольстве не упоминают. Однако отношения с Силла продолжали обостряться. Как явствует из текста «Нихон-сёки», возник конфликт между Силла и Ямато из-за земель владения Ток (яп. Току) в Кая (Карак). В 3-м месяце 9-го года пр. (465 года) «…государь самолично решил напасть (кит. фа) на Силла, но передумал. Вместо этого, он назначил полководцами Ки-но Во-юми-но сукунэ, Сога-но Карако-но сукунэ, Опо-томо-но Катари-но мурадзи, Вокапи-но сукунэ», объявив им, что династия Силла не выказывает почтительности Ямато – силласцы не являются ко двору, а также захватывают крепости Пэкче. Японские войска, по прибытии в Кая, действовали четырьмя отрядами. Основной удар наносил главнокомандующий японскими войсками (др.-яп. опо-икуса-но кими) Ки-но Во-юми-но сукунэ (он был сыном Ки-но Сираки-но сукунэ , внуком Ки-но Цуну-но сукунэ [сановника при дворе государей Хомуда и Ō-садзаки] и правнуком знаменитого Ки-но Такэути-но сукунэ [Ки-удзи-но кат¯ё]). Произошло сражение, силласцы потерпели поражение, и их ван поспешно отступил в сопровождении нескольких сотен всадников. В ходе преследования Ки-но Во-юми-но сукунэ убил одного из военачальников противника. В результате этой победы земли Току были возвращены под контроль Ямато. Однако сопротивление силласцев продолжалось. Ки-но Во-юми-но сукунэ объединил силы четырёх отрядов. Вечером произошло ещё одно сражение, в котором погибли военачальник Опо-томо-но Катари-но мурадзи и Ки-но Вока-саки-но Кумэ-но мурадзи. Уцелевшие враги отступили. Но, видимо, и японское войско понесло большие потери и отошло назад. К тому же заболел и скончался главнокомандующий – Ки-но Во-юми-но сукунэ (потом был похоронен в Японии в селении Тамува [ныне городок Мисаки уезда Сэннан округа Осака] ). На время командование перешло к Вокапи-но сукунэ. Однако, в 5-м месяце 9-го года пр. (465 года) сын Ки-но Во-юми-но сукунэ по имени Ки-но Опипа-но сукунэ, узнав о смерти своего отца, прибыл в Силла, взял в свои руки все служебные обязанности по управлению конницей, пехотой и флотом, подчинил себе всех младших командиров и «добился особого могущества в повелениях». Отстранением от должности главнокомандующего Вокапи-но сукунэ он заслужил ненависть с его стороны. Кроме того, Вокапи-но сукунэ удалось настроить Сога-но Карако-но сукунэ против Ки-но Опипа-но сукунэ, обманно оклеветав его в том, что тот хочет отобрать полномочия командования и у Сога-но Карако-но сукунэ. О конфликте между японскими военачальниками стало известно вану Пэкче (Кэро-вану, 455-475). Он попытался использовать эту ситуацию в своих интересах, склонив на свою сторону Сога-но Карако-но сукунэ. Однако Карако до Кэро-вана не доехал, так как по дороге (у водопоя) он столкнулся с Ки-но Опипа-но сукунэ и в перестрелке был убит. Как говорит «Нихон-сёки», из-за распрей между тремя военачальниками «…они вернулись обратно, так и не дойдя до дворца вана Силла». То есть, не достигнув полного разгрома Силла, японцы вернулись из похода в Ямато. В свою очередь, опасаясь Ямато, государство Силла в 464 году «…установила добрые отношения со страной Когурё. И поэтому ван Когурё [Чансу, 413-491], собрав сотню отборных воинов, послал их на охрану Силла». Но вскоре стало известно, что Когурё вынашивает планы завоевания Силла. Тогда ван Силла (тогда правил марипкан Чаби, 458-479) приказал убить когурёских воинов. Только одному из них удалось спастись бегством. В ответ правитель Когурё поднял войска и засел в крепости Чхукчокню-сон (по другому источнику, цитируемому в «Нихон-сёки» – Токусаки-сон). Хотя в «Нихон-сёки» сведения об этом конфликте содержаться в разделе, следующем за событиями 2-го месяца 8-го года правления Юряку (464 года) [где явно вставлен целый кусок в повествование], по «Самгук-саги» это произошло во 2-м месяце 468 года. «Весной люди Когурё вместе с [народом – С.Д.] Мальгаль напали на крепость Сильчжик у северной границы страны» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 11-й год пр. (468 г.)]. «Весной, во втором месяце, с помощью 10-тысячного мальгальского (мохэского) войска ван [Когурё – С.Д.] атаковал и взял силласкую крепость, [центр] области Сильчик» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 56-й год пр. (468 г.)]. Крепость Сильчик (Сильчжик) в «Самкук-саги», видимо, и есть крепость, названная японском источнике “Чхукчокню (Токусаки)”. Ошибка в хронологии видна и из расположения материала в «Нихон-сёки». В 462-463 годах (это подтверждается и корейскими источниками) Япония воевала против Силла. Далее (в разделе 464 года) рассказывается о союзе Ямато и Силла, возникшего после захвата когурёсцами силлаской крепости. А потом вдруг в 465 году Юряку неожиданно, обвинив Силла в антияпонской политике и недружественности на протяжении всего периода своего правления, желает напасть на Силла и отправляет туда своих полководцев. Явно, материалы ранних источников «Нихон-сёки» оказались спутаны составителями хроники. Порядок событий должен быть таким. В 462-463 годах шла война с Силла (по «Самгук-саги»), военные действия в Силла продолжились в 465 году (по «Нихон-сёки»). В этой ситуации в 464 году Силла заключила союз с Когурё (по «Нихон-сёки»). Однако вскоре стали известны планы Когурё по захвату Силла. Правитель Силла разорвал союзные отношения с Когурё. В ответ на это во 2-м месяце 468 года когурёсцы захватили силласкую крепость. Ван Силла обратился за помощью к Ямато при посредстве Имна (по «Нихон-сёки»). «Нихон-сёки» сообщает некоторые подробности произошедшей военной операции у захваченной когурёсцами крепости. Ван Силла, поняв, что вражеская армия вошла на территорию его государства, и сложилась очень опасная ситуация, отправил своего человека к вану Имна (яп. Мимана) с просьбой к японской администрации (яп. Ямато-но микотомоти) в Мимана дать в помощь военачальников (др.-яп. икуса-но кими, кит. сúн-цзˉюнь юáнь΄шуàй – досл. “походных главнокомандующих”) , как видно из дальнейшего текста, вместе с войсками. В.М.Тихонов полагает, что просьба вана Силла была обращена к государю Тэгая (как главе северного Кая), который передал просьбу правителя Силла «японскому правительству Мимана». Ван Имна рекомендовал (кит. цюàнь) вану Силла японцев Касипадэ-но оми Икаруга, Киби-но оми Вонаси и Нанипа-но киси Акамэко». То, что каяское владение служило дипломатическим посредником между Силла и японцами, говорило о тесных связях каясцев с Японскими островами. Войско Ямато выступило в поход, но «…ещё не дошли они до места, как их воины остановились. Ещё не бились они с воинами Когурё, а все уже были в испуге. Касипадэ-но оми и прочие самолично старались подбодрить своих ратников. [Касипадэ-но оми] отдал приказ подготовится к внезапному нападению…» . Японские войска продвинулись вперёд и вошли в соприкосновение с когурёсцами. Но более десяти дней враги не решались напасть друг на друга. Японцы ночами прорыли в отвесном холме подземный ход (кит. дùдàо΄) , провели обозные повозки (кит. цзˉычˉэ) и затаились в засаде. «На рассвете [люди] Когурё решили, что войска Касипадэ покинули место. Двинулись вслед, и тут из засады выскочили воины, пешие и конные, перерезали [врагам] дорогу, и многих перебили». В.М.Тихонов указывает, что “японское правительство Мимана” «умиротворило» Когурё. На следующий год союзник Ямато – Пэкче (может быть, вместе с отрядами японцев) вторглось на территорию Когурё. «Осенью, в восьмом месяце, войска Пэкче напали на южную окраину» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 57-й год пр. (469 г.)]. «Осенью, в восьмом месяце, послали военачальника [с войском] для нападения на южные пределы Когурё» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 15-й год пр. (469 г.)]. В.М.Тихонов истолковывает события 468-469 годов следующим образом: «…каяские владения, как и Пэкче, стали оказывать Силла помощь в противостоянии Когурё. Не исключено, что при этом пэкчесцы и каясцы использовали военную помощь дружественного им Ямато…» Однако материалы источников (в том числе и «Самгук-саги») показывают, что сначала в 468 году возник конфликт между Силла и Когурё. В защиту Силла в своих интересах (по просьбе, переданной через должностных лиц Имна) выступило государство Ямато, не желавшее усиления Когурё и расширения его территории на юге. И только на следующий год (в 469 году) в войну ввязалось Пэкче. Роль Кая в источниках (даже корейских) вообще никак не отражена. Когурё в противостоянии странам Южной Кореи и Ямато делало ставку на союз с северокитайским государством Вэй, посольства к которому ездили с завидной регулярностью (в 462, 465,466 – установлены брачные связи, 467, 468, 469, 470, 472, 473, 474, 475, 476, 477, 479 годах – это за период царствования в Японии государя Вака-такэру [Юряку]). В свою очередь, попытка правителя Пэкче – Кэро-вана в 472 году пожаловаться на враждебные действия Когурё императору династии Вэй и установить с ним дружественные отношения закончились неудачей. В письме китайскому императору Кэро-ван писал: «…За 30 лет вражды [с Когурё – С.Д.], [непрерывных] бед [и войн] исчерпана [наша] казна, истощены [наши] силы, [наше государство] доведено до крайне слабого состояния. Если бы [ваши] небесные милости и искреннее сострадание распространились и на отдалённые пределы, и если бы [вы] поскорее прислали одного полководца [с войском], чтобы помочь спасти государство [вашего] подданного, то я незамедлительно прислал бы свою дочь, чтобы она была вашей служанкой в Заднем дворце, а также своих сыновей и братьев служить конюхами в [ваших] дальних конюшнях, и ни один вершок (чхок) земли и ни одного мужика я не буду считать своими собственными» . В конце раздела 472 года сказано: «Ввиду того что люди [Когу]рё неоднократно нападали на пограничные земли [Пэкче], ван [Кэро] обратился с письмом к [императору] Вэй с просьбой прислать войска, но не получил помощи. Ван [Кэро] обиделся на это и перестал отправлять послов с поклоном и подношениями». В такой тяжёлой ситуации у Пэкче оставалась одна надежда – на помощь государства Ямато. Ямато, в свою очередь, пыталось получить поддержку Южного Китая (яп. Курэ), связи с которым осуществлялись как на официальном уровне, так и неофициально. В 7-м месяце 11-го года пр. (467 года) «…объявился человек, сбежавший из страны Пэкче. Назвался Квисин. Ещё говорят, что, будто, этот Квисин был из страны Курэ. Люди рода Ипарэ-но Курэ-но котобики (музыкантов, играющих на цитре кото) и Сакатэ-но Яката-маро являются его потомками». В 4-й день 4-го месяца 12-го года пр. (468 года) Муса-но сугури Аво и Пи-но Кума-но Тамитукапи Патако снова были отправлены с посольством в Южный Китай. В 13-й день 1-го месяца 14-го года пр. (470 года) это посольство вернулось из поездки. «…Муса-но сугури Аво и его спутники, вместе с посланцем из Курэ…, бросили якорь в Суминоэ, привезя с собой искусных мастеров, посланных от двора Курэ, – а именно, ткачей ая и ткачей курэ, а также швей по шёлку Э-пимэ и Ото-пимэ». Для облегчения поездок в Южный Китай и обратно в этом же месяце построили дорогу «для гостей из Курэ», которая доходила до дороги Сипату-мити. Новая дорога получила название Курэ-сака (досл. “проезд [для людей из] Курэ [кит. У]”). «В 3-м месяце был отдан приказ оми и мурадзи встречать посланцев из Курэ. Поселили людей Курэ в Пи-но Кума-но но. Поэтому это место зовётся Курэ-пара, Поле [людей из] Курэ» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 12-й, 14-й годы пр.]. «Кодзики» в связи с этим сообщает, что «в это время [в Ямато] переправились люди из Курэ. Эти люди из Курэ обосновались в Курэ-пара. Поэтому это место и называют Курэ-пара» (досл. “Равнина [людей из] Курэ”). По прибытии (в 1-й день 4-го месяца 14-го года пр., 470 года) им был устроен пышный приём и пир. Из прибывших китайцев «…швею Э-пимэ отдали служить божеству Опо-мива-но ками. Ото-пимэ сделали главой рода–корпорации швей Ая-но кину-нупи-бэ. А портные–ткачи ая и курэ стали предками рода–корпорации Асука-но кину-нупи-бэ и Исэ-но кину-нупи(-бэ)». В 475 году союзник Ямато – государство Пэкче подверглось нападению Когурё. «В девятом месяце ван во главе 30-тысячного войска напал на Пэкче, занял столицу пэкческого вана Хансон, убил самого вана Пуё Кёна (Кэро), захватил в плен восемь тысяч мужчин и женщин, а [затем] вернулся» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 63-й год пр. (475 г.)]. В «Нихон-сёки» (20-й год пр. Юряку) цитируются «Пэкче-ки» («Записи Пэкче»): «Кэро-ван, год ыль-мё (52-й год цикла) [475 год], зима. Комаская (яп. кома – когурёская) многочисленная армия пришла, семь дней и ночей штурмовала (кит. гˉун) Большой город (кор. Тхэ-сон) , и ванская столица пала (досл. “была взята и пала”), в связи с этим [располагавшееся южнее Хансона владение] Вире-кук было утрачено (кит. шū). Ван и великая государыня (кор. тхэху, кит. тайхоу) и сыновья вана – все погибли от вражеских рук». Под «Большим городом» здесь подразумевалась пэкческая столица Хансон (располагалась южнее Пхеньяна, на реке Черён-ган, около современного города Саривон в провинции Хванхэ). Вире-кук – это область или территориальная община, находившаяся под властью Пэкче, с центром в городе Вире (современный Сеул). В результате падения Вире государство Пэкче потеряло территории в бассейне реки Хан-ган (совр. провинция Кёнги). Подробности данных событий изложены в «Летописях Пэкче» в разделе 21-го года правления Кэро-вана. «Осенью, в девятом месяце, напал [когу]рёский ван Корён с 30-тысячной армией и окружил ванскую столицу Хансон. Ван [Кэро] запер крепостные ворота и не решался вступить в схватку. [Когу]рёские люди, разбив армию на четыре направления, начали штурм с флангов, а затем, воспользовавшись [попутным] ветром, бросали огненные [факелы] и подожгли крепостные ворота. Среди [пэкческих] людей началась паника, и нашлись такие, кто хотел выйти и сдаться [неприятелю]. Ван был в затруднении и не знал, что предпринять. Поэтому [в спешке] отобрал несколько десятков всадников. [Они] вырвались на конях за ворота и бежали в западном направлении. [Когу]рёские люди, пустившиеся в погоню, убили вана». Подробности бегства Кэро-вана излагаются далее. «В это время когурёский тэро Чеу, Чэсын Кольлу, Кои Манен… и другие пришли во главе [своих] войск и напали на северную крепость, взяли её через семь дней, затем перенесли удар на южную крепость (столицу). В городе воцарился страх перед опасностью, а ван [Кэро – С.Д.] бежал». Как было сказано ранее, за ним была отправлена погоня, которая догнала беглеца. Кэро-ван был убит его бывшими сановниками, ранее перебежавшие к когурёсцам из-за недовольства политикой пэкчийского правителя, направленной на централизацию страны. «[Когу]рёские военачальники – Кольлу и другие, увидев, как ван, спешивается с коня и кланяется им, трижды плюнули ему в лицо. Затем, обвинив его в совершённых им преступлениях, связали его и отправили под стены [крепости] Ачха-сон, где и убили его…» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 21-й год пр. (475 г.)]. Наследник престола Мунджу, был, при подходе к столице Пэкче отправлен на юг. В одном случае «Летописи Пэкче» объясняют это как необходимость «продлить [царственный] род государя» , в другом – как необходимость получить помощь от Силла, следуя установившимся союзным отношениям: «В двадцать первом году правления Кэро (475 г.) напало [войско] Когурё и окружило [столицу] Хансон (крепость Хан). Кэро укрылся в крепости и упорно защищался. Он отправил Мунджу за помощь к Силла. [Мунджу] заполучил 10 тысяч солдат и вернулся. Хотя [когу]рёские войска отступили, но крепость была разрушена, а ван [Кэро – С.Д.] погиб. [И вот тогда] взошёл на престол [Мунджу]» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. В «Тонгук-тонгам», который даёт короткий отчёт об этой войне, также говорится, что Силла послала на помощь Пэкче войско в 10 тысяч человек. В.М.Тихонов полагает, что 10-тысячное войско Силла “опоздало” к месту сражения и не оказало пэкчесцам никакой реальной поддержки не случайно. Силланцы стремились воспользоваться поражением Пэкче для своей военно-территориальной экспансии. В летописях Когурё и Пэкче, а также в «Тонгук-тонгам» совпадает датировка этих событий(475 г.) , а в летописях Силла в «Самгук-саги» они датированы (видимо, по ошибке) годом раньше, и неверно указан месяц. «Осенью в седьмом месяце, когурёский ван Корён (Чансуван) лично повёл войска и напал на Пэкче. Пэкческий ван Кён [Кэро-ван – С.Д.] прислал сына Мунчжу с просьбой о помощи, поэтому ван (силланский) отправил войска на выручку, но они ещё не успели дойти, а [столица] Пэкче пала, а Кён был убит» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 17-й год пр. (474 г.)]. В «Нихон-сёки» наоборот события 475 года ошибочно датированы 476 годом. «Осенью 20-го года [правления Юряку – С.Д.] ван Когурё послал многочисленное войско, которое напало на Пэкче и погубило эту страну. Уцелели немногие, и они собрались в Чхан-ха (яп. Пэсу-ото). Провиант уже истощился, и там царило глубокое уныние. Тогда главный военачальник Когурё сказал [своему – С.Д.] вану: “…Боюсь, что их [людей Пэкче – С.Д.] снова станет много. Прошу разрешения покончить с ними”…» Однако, как утверждает «Нихон-сёки», правитель Когурё не решился на дальнейшие действия, опасаясь союзника Пэкче – государства Ямато. «И дальнейшие боевые действия были отменены» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 20-й год пр.]. Пэкче находилось в очень тяжелом положении. В 10-м месяце 475 года (по «Самгук-саги») в Пэкче на престол вступил Мунджу-ван. Так как территории в бассейне реки Хан-ган были утеряны, «…зимой, в десятом месяце, перевели столицу в Унджин» (современный город Конджу на реке Кым-ган, провинция Чхунчхон-намдо), то есть на юг [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. Такую же дату переноса столицы в Унджин (475 год) даёт «Тонгук-тонгам». Топоним “Унджин” на русский язык переводится как “Медвежья гавань”. В «Нихон-сёки» (в разделе 3-го месяца 21-го года пр. Юряку, 477 года) говорится, что в спасении людей Пэкче
Суровень Д.А. ЯПОНО-КОРЕЙСКИЕ И ЯПОНО-КИТАЙСКИЕ ОТНОШЕНИЯ И ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА ЯМАТО в конце 50-х – 70-е годы V века Пик внешнеполитической активности государства Ямато в V веке пришёлся на период царствования государя Ō-хацусэ Вака-такэ (др.-яп. Опо-патусэ Вака-такэру; посмертное почётное имя – Юряку, 457-479 годы ) – период расцвета древнеяпонского государства и наибольшего влияния в Южной Корее, что было признано и китайскими династиями. Однако данная эпоха слабо изучена в западной и российской исторической науке. Поэтому существует необходимость дать подробный анализ внешнеполитической деятельности государя Вака-такэру Вака-такэру. Царствование Опо-патусэ Вака-такэру началось с того, что, расправившись с претендентами, в 13-й день 11-го месяца 456 года новый «…государь [Ямато] отдал приказ официальным лицам (кит. ˇюсˉы΄) готовить (кит. ш`э) помост (кит. тáнь, др.-яп. такамикура) в Асакура в местности Патусэ, [где] взошёл на государев престол, тем самым (кит. сỳй) было определено [место] дворца» Асакура-но мия (ныне местность Хасэ [др.-яп. Пасэ/ Патусэ] в городе Сакураи префектуры Нара). Остатки дворца Асакура-но мия исследователи отождествляют с руинами Вакимото в городе Сакураи. Имя «Вака-такэру опо-кими» упомянуто в надписи на мече из Инарияма 471 года , где вначале перечислены восемь колен предков по мужской линии некоего Вовакэ-но оми (Вовака-но оми). В надписи говорится следующее: «Год каното-и (48-й год цикла), в 7-й месяц сделали надпись… Когда великий государь (др.-яп. опо-кими) [Опо-патусэ-]Вака-такэру пребывал во дворце Сйки (досл. “когда присутственное место [кит. с`ы] великого государя Вака-такэру находилось во дворце Сйки”), я (Вовакэ-но оми) помогал [ему] управлять Поднебесной…». Исследователи указывают, что дворец государя Юряку – Хацусэ-но Асакура-но мия (др.-яп. Патусэ-но Асакура-но мия) находился в местности Сйки (например, на запад от Асакура-но мия впоследствии находился дворец государя Киммэя Сикисима-но мия). В словаре «Вам¯ёс¯ё» упоминается село Хацусэ-но сато и святилище в Хацусэ-но Ямагути, располагавшиеся в уезде Верхний Сйки области Ямато-но куни. Таким образом, эта эпиграфическая надпись, сделанная во времена царствования Опо-патусэ Вака-такэру, подтверждает реальность существования данного государя. С самого начала своего правления Вака-такэру начал проводить активную внешнюю политику, что было отмечено даже китайскими источниками (из пяти ванов, о которых речь идёт в китайских династийных хрониках, только о ване У (яп. [Опо-патусэ Вака] Такэ[ру]) содержаться подробные записи, и даже цитируется его письмо к китайскому императору). Первое внешнеполитическое событие относится к самому началу правления Вака-такэру (видимо, к 456-457 годам) когда он решил установить брачные связи с Пэкче. В «Пэкче-синчхан» («Новом изборнике Пэкче»), цитируемом в «Нихон-сёки» сообщается: «В год ки-са (6-й год цикла) [правитель Пэкче] Кэро-ван [455-474] взошёл на престол. [Японский] государь (яп. сумэра-микото) послал [в Пэкче] Арэтоку (или: Арэнако; кор. Айенокве), [чтобы тот] разыскал (кит. со) девушку знатного происхождения (др.-яп. иратумэ, кит. нˇюйлáн΄, кор. нёран). [В] Пэкче нарядили [в красивые] одеяния дочь госпожи (кит. фужэнь, кор. пуин, яп. фудзин, др.-яп. паси-каси) Мони (яп. Муни), [которая] звалась Чоккйе-нёран (др.-яп. Тякўкэй-иратумэ). [Её] предложили [и] повезли [японскому] государю (яп. сумэра-микото)». Составители «Нихон-сёки» отождествили её с пэкческой принцессой Икэ-ту-пимэ (кор. Чи-чин), которая в 7-й месяц 2-го года пр. (458 года), «вопреки воле государя, её к себе призывавшего, вошла в развратную связь [кит. úнь ] с Исикапа-но Татэ». За это её ожидала смертная казнь через сожжение. «Государь был крайне разгневан, он приказал Опо-томо-но Муроя-но опо-мурази послать человека из [корпорации воинов – С.Д.] Кумэ-бэ, чтобы тот привязал женщину за руки и за ноги к дереву, поставил её на подставку, развёл бы огонь и сжёг её» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 2-й год пр., 7-й месяц]. В Пэкче о происшедшем стало известно только в 4-м месяце 461 года. «Летом, в 4-м месяце Касури-кун (яп. Касури-киси/ кими) (это Кэро-ван) , услышав распространившиеся слухи о том, как была сожжена Икэ-ту-пимэ (она же Чоккйе-нёран/ яп. Тякўкэй-иратумэ), всё взвесил [и] сказал: “в прошлом [мы] поставляли [ко двору государя] девушек, которые служили в качестве унэмэ. Однако были нарушены правила поведения [яп. рэй – С.Д.], и наше государство [Пэкче – С.Д.] теряет [своё доброе] имя. Отныне не следует (кит. бỳх΄э΄) преподносить девушек» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 5-й год пр., 4-й месяц]. В 459 году японцы осуществили военную операцию в восточных районах Силла (государства в юго-восточной Корее), в результате которой они осадили город Вольсон (располагался на территории современного города Кёнчжу ). «…Летом, в четвёртом месяце, люди Вэ со ста с лишним военными кораблями напали на восточную границу [Силла – С.Д.] и при [дальнейшем] продвижении окружили город Вольсон и со всех сторон обрушили поток стрел и камней…». Но захватить Вольсон не удалось, и японцы сняли осаду и стали отходить на север к морской бухте (видимо, к заливу Йонъильман), где стояли их корабли. Силлаские войска нанесли удар по отступающему противнику, нанеся японцам большой урон. «…Но ванский город выстоял, и, когда враги собрались отступать, вышли [наши] войска и разбили их наголову и преследовали на север до [самой] морской гавани, где было потоплено и убито более половины врагов» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 2-й год пр. (459 г.)]. Атаки на Силла сопровождались дальнейшим сближением Ямато и Пэкче. «Пэкче-синчхан», цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает: «[В] год син-чхук (38-й год цикла) [461 год] Кэро-ван послал [своего] младшего брата Кончжи-куна в Великое [государство] Вэ (Японию) служить японскому государю (яп. сумэра-микото). Тем самым были налажены дружественные отношения [как при] правителях прежних эпох (кит. сˉянь-вáн )». «Нихон-сёки» сообщает подробности этого события. В 4-й месяц 5-го года пр. (461 года) Кэро-ван отправил в Японию служить японскому государю своего младшего брата Кончжи-куна, занимавшего должность военачальника (кор. кун-кун). Кончжи-куну (по его просьбе) в жёны (кит. цз`я) была отдана младшая супруга Кэро-вана. Однако она была на последних сроках беременности. По дороге, на острове Капара-сима в Тукуси (Кюсю), женщина родила сына Кэро-вана (будущего правителя Пэкче – Мурён-вана, 502-523), и (как было оговорено ранее) этого ребёнка отправили назад в Пэкче, прозвав его Сэма-киси (досл. “Господин острова”). А сам Кончжи-кун в 7-м месяце 461 года прибыл в столицу Ямато. События 461 года упомянуты ещё в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), когда Мурён пришёл к власти в Пэкче. Там снова цитируется «Пэкче-синчхан» и вспоминается поездка Кончжи в Японию. «Во время [когда] Кончжи ездил в [страну] Вэ (Японию), [он] добрался до острова Тукуси [Северного Кюсю], [там] родился Сэма-кими (кор. Сама-ван). С [этого] острова (яп. сэма/ сима) [ребёнка] отправили назад, не заезжая в столицу [Ямато]. [Так как ребёнок] родился на острове (яп. сима/ сэма), по этой причине так называли [его – Сэма, кор. Сама]. Нынешний [остров] Капара посреди моря есть остров Нириму-сэма (кор. Чжу-то – досл. “Остров Господина”). [Этот] остров место, где родился ван [Сама]». Таким образом, японское имя Мурёна – “Сэма по-корейски звучало как “Сама”. Это же сказано и в «Самгук-саги», где о Мурёне сообщается: «Ван Мурён. [Его] звали Сама…». Однако в цитате «Пэкче-синчхан», помещённой в разделе 4-го года правления Бурэцу (502 год), где вспоминается поездка принца Кончжи в Японию в 461 году, сведения о родословной Мурёна здесь немного отличаются от того, что было рассказано в разделе 5-го года правления Юряку (461 года). «Мурён… личное имя – Сама-ван (яп. Сэма-кими). Он сын принца (кит. ван-цзы, кор. ван-ча) Кончжи». То есть в данном случае в «Пэкче-синчхан» генеалогия дана с неточностью: Мурён – не родной сын принца Кончжи, а его пасынок (учитывая то, что мать Мурёна была отдана замуж за принца Кончжи). Но, более важно то, что сведения «Пэкче-синчхан» и «Нихон-сёки» подтверждаются материалами корейского эпиграфического памятника – надписи на могильном камне первой половины VI века у захоронения вана Мурёна (502-523). Текст на найденном в Корее во время археологических исследований могилы данного правителя каменном памятнике показывает, что Мурёна действительно звали “Сама”, а также что в «Самгук-саги» (в «Летописях Пэкче») правильно указаны его возраст, год восшествия на трон и год смерти. Кроме того, на камне названо имя отца Мурёна – Кэро. Следовательно, эпиграфическая надпись подтверждает сообщение «Пэкче-синчхан» в «Нихон-сёки», где Мурён (Сама) назван сыном Кэро-вана от его младшей жены. В отличие от «Нихон-сёки», в «Самгук-саги» генеалогия вана Мурёна дана неверно – там он назван «вторым сыном вана Модэ» (Тонсон-вана, 23-й, 479-502 годы пр.) , который, в свою очередь «был сыном Кончжи, младшего брата вана Мунджу» (21-го, 475-477 годы пр.). Мунджу «был сыном вана Кэро» (20-го, 455-475 годы пр.). Следовательно, автор «Самкук-саги» считал, что Мурён – правнук Кэро-вана, внук принца Кончжи и сын Модэ (Тонсон-вана), что не подтверждается эпиграфической надписью на могильном камне Мурёна. В 460 году, как сообщает «Сун-шу» (в разделе бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй [44-й циклический знак]) «Японское государство (Во-го) прислало посольство поднести дань местными изделиями» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 4-й год, 12-й месяц, день дин-вэй]. В «Нань-ши» (в разделе бэнь-цзи) и в «Цэ-фу-вайчэнь-бу-чао-гун» тоже есть записи о посольстве. В 462 году император Сяо-у-ди (454-464) наконец-то решил поощрить шù-цзˇы Сина (др.-яп. Анапо/ государя Анко, 454-456) и признать его государем Японии. Анапо получил титул «ань-дун цзян-цзюнь, Во-го-ван» («успокаивающий Восток полководец, правитель государства Япония»). «Шестой год [правления] родоначальника (кит. шù-цзў) [Сяо-у-ди] под девизом правления Да-мин (462 год). Указ гласил: “Наследный принц японского государя (кит. Во-ван-шù-цзˇы) Син… должно (кит. ù) [теперь его] жаловать китайскими титулами (кит. шòу-цзюˉэ-хàо). Разрешаю (кит. кˇэ) [именоваться] “успокаивающий Восток полководец” (ань-дун цзян-цзюнь), “правитель государства Япония” (Во-го-ван)“» [Сун-шу, во-го-цзюань]. В разделе бэнь-цзи, 6-й год Да-мин (462 год), 3-й месяц, день жэнь-инь (39-й циклический знак) сказано: «Отныне наследный принц государя страны Япония (кит. Во-го-ван-шù-цзˇы) Син сделан “успокаивающим Восток полководцем”» [Сун-шу, бэнь-цзи, Да-мин, 6-й год, 3-й месяц, день жэнь-инь]. Такая же запись сделана в разделе бэнь-цзи «Нань-ши», а также в «Цэ-фу-вай-чэнь-бу-фэн-цэ». Данное сообщение подтверждается и сведениями «Нихон-сёки», где говорится, что в 6-й год правления Юряку (462 год), через месяц после дарования титулов китайским императором, «весной, в 4-й месяц; государство Курэ (кит. У) прислало посла поднести дань» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год правления, 4-й месяц ]. Видимо, это было посольство, которое привезло в Японию сообщение о даровании титулов “Сину”–Анко – отцу Юряку. В 462-463 году Ямато осуществило несколько вторжений на территорию государства Силла. В 462 году, «…летом, в пятом месяце, люди Вэ напали и разрушили крепость Хвальгэ, захватили в плен тысячу человек и ушли» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 5-й год пр. (462 г.)]. В 463 году «…весной, во втором месяце, люди Вэ напали на крепость Самян, но не одолели и ушли. По приказу вана Польчжи и Токчжи взяли войска и, устроив по пути засаду, а затем, ударив из неё, нанесли тяжёлое поражение» . Активность японцев привела к тому, что правитель Силла начал осуществлять фортификационные работы. «Так как люди Вэ часто нападали на [силланские] земли, ван построил две крепости в прибрежном районе». А «осенью, в седьмом месяце, [состоялся] большой смотр [войск]» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 6-й год пр. (463 г.)]. С внешнеполитической деятельностью государства Ямато оказались связаны внутриполитические события, произошедшие в области Киби (совр. префектура Окаяма). Укрепление экономической базы власти монархов Ямато привело к тому, что влияние правителя стало распространяться не только на вождей местных кланов, но и на народ этих территорий и их земли. В царствование Опо-патусэ Вака-такэру это проявилось, прежде всего, в отношении области Киби. Проникновение влияния главы Ямато в Киби, например, прослеживалось не только в способности правителей Ямато контролировать звания и производить назначение среди вождей кланов в этом районе, но и в приобретении ими земель, амбаров и производственных корпораций. Названия данных профессиональных корпораций и корпораций минасиро и микосиро членов правящего рода сохранились в географических наименованиях Киби. Это говорит о прочных прямых связях правителя Ямато с Киби в V веке. Видимо, такое развитие ситуации вызывало недовольство местной знати, прежде всего наместников отдельных территорий. В 8-м месяце 463 года это проявилось достаточно явно. Наместник Нижнего округа (др.-яп. симо-ту мити) в Киби – Киби-но симо-ту мити-но оми Саки-туя (или в другой книге он назван титулом “куни-но миятуко Киби-но оми Яма”) удерживал чиновника государя (комментаторы истолковывают его должность как тонэри) и вёл себя очень неуважительно и вызывающе по отношению к монарху. Узнав об этом, Вака-такэру послал отряд профессиональных воинов из корпорации Мононо-бэ численностью в 30 человек, чтобы предать виновных смертной казни (кит. чжˉу-шā). В результате Саки-туя и 70 человек его рода (яп. якара) были казнены [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 6-й год, 8-й месяц]. В 463 году другой наместник – глава Верхнего округа (др.-яп. ками-ту мити) в области Киби – Киби-но ками-ту мити-но оми по имени Таса вышел из повиновения. Эти события получили в историографии название “мятежа Таса” (463 года). Причина его заключалась в следующем. Таса хвастался во дворце, что его жена самая красивая в стране. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщал, что «имя жены Таса-но оми было Кэ-пимэ. Она была дочерью Тамата-но сукунэ, сына Соту-пико из Кадураки…». То есть наложница была внучкой Кадураки-но Соту-бико – деда и прадеда монархов V века. «Государь прислушался хорошенько, расслышал всё и обрадовался. Решил он сам востребовать к себе Вака-пимэ и сделать одной из своих…» фрейлин, обслуживавшей государя во время приёма пищи и сна (кит. нˇюй`юй). А чтобы её муж не мешал реализации этого плана, Вака-такэру назначил Таса губернатором южно-корейского владения Мимана (др.-яп. Мимана-куни-но микото-моти). А через некоторое время призвал к себе его жену Вака-пимэ. М.В.Воробьев указывает, что, помимо желания овладеть женой Таса, назначение Таса губернатором Мимана могло преследовать и политическую цель – ослабление Киби. Прибыв в Мимана (кор. Имна), Таса узнал о том, что Вака-такэру навещает его жену. Один из анонимных источников, цитируемых в «Нихон-сёки», сообщает: «Государь, прослышав, что она [жена Таса-но оми – С.Д.] и лицом, и статью блистательно прекрасна… сам к ней нахаживал». В этой ситуации Таса задумал совершить государственную измену и перейти на сторону Силла: «…решил пойти в Силла просить там помощи. В то время страна Силла не подчинялась Срединной стране [Японии]», то есть находилась в состоянии войны 462-463 годов (по «Самгук-саги»). Тогда же Вака-такэру отправил воевать в Силла младшего сына Таса от Вака-пимэ по имени Ото-кими, а также Киби-но амабэ-но атапи Акаво. С ними был отправлен умелец Кван-ин Чжи-ри из родов Западных Ая (ткачей тонких тканей, обитавших в Кавати) , который должен был найти искусных мастеров в стране Кара (кор. Хан-гук – Южной Корее). Военная экспедиция должна была попасть в Силла через территорию Пэкче. Ото-кими, собрав воинов, добрался до Пэкче, но на Силла не напал. «Нихон-сёки» рассказывает мифическую историю, почему Ото-кими передумал атаковать Силла. Но причины этого, как можно судить по некоторым фактам, были иные. Источники говорят, что отец Ото-кими – изменник Мимана-но куни-но микотомоти Таса-но кими втайне послал из Мимана (кор. Имна) в Пэкче человека к своему сыну со словами: «Разве у тебя такая крепкая шея, что ты собрался нападать на людей [Силла – С.Д.]? Слышал я, что государь призвал к себе мою жену [и твою мать – С.Д.] и родил от неё детей… Сейчас, надо думать, мне грозят бедствия, поэтому я настороже. Ты, мой сын, отправляйся в Пэкче, и не сообщай ничего в Японию. Я же буду в Имна и тоже никаких вестей в Японию отправлять не стану». Видимо, поэтому Ото-кими не выполнил приказ государя Ямато и отбыл в Японию. Мастеров (якобы, “дань” от Пэкче) он набрал на каком-то большом острове (др.-яп. Опо-сима) около берегов Кореи. Такое развитие событий обрадовало Таса-но кими. Однако о заговоре отца и сына стало известно жене Ото-кими – Кусу-пимэ. Поэтому, как говорит «Нихон-сёки», она тайком убила своего мужа и закопала его в той же комнате. Японский источник объясняет это высокой патриотичностью и преданностью женщины государю Ямато. Но, как явствует далее из текста, причина такого поступка была более прозаической. «… И затем, [Кусу-пимэ – С.Д.] вместе с Ама-но атапи Акаво [младшим военачальником – помощником Ото-кими – С.Д.]… стала жить на большом острове» (др.-яп. Опо-сима). Таким образом, Кусу-пимэ убила мужа, прежде всего, ради своего любовника. Правитель Ямато – Вака-такэру, долго не получая известий от Ото-кими, послал своих людей в Корею прояснить ситуацию. Они, видимо, и привезли в Ямато корейских мастеров с острова Опо-сима. Иммигранты были поселены в деревне Пирокиту-но мура местности Ато. Однако начались болезни и многие из них умерли. По этой причине некоторых прибывших пэкчийцев переселили в Верхнее Момо-пара, Нижнее Момо-пара и Магами-но пара (ныне селение Асўка в уезде Такэти префектуры Нара ). Как полагает В.Астон, остальные были размещены в Ёсино (район в провинции Ямато) – в местности, которую назвали по прозвищу этих мастеров Имаки (досл. “Ныне прибывшие”). Анонимный источник, цитируемый в «Нихон-сёки», сообщает, какова была дальнейшая судьба Таса-но оми, наместника в Мимана – мужа Кэ-пимэ (новой любовницы правителя Вака-такэру): «Государь… убил её мужа и сам к ней нахаживал». То есть, в конце концов, Таса-но оми был убит по приказу государя. Этим закончились события «мятежа Таса». В результате смерти Таса и его сына Ото-кими клан наместников Киби ослаб и к началу VI века утратил своё влияние. Во внешней политике государь Ямато попытался опереться на поддержку южно-китайской династии Сун (420-479). Поэтому во 2-м месяце 464 года было отправлено посольство в Южный Китай. «Весной 8-го года, во 2-м месяце государь послал в страну Курэ… Муса-но сугури Аво и Пинокума-но Тамитукапи Пака-токо» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 8-й год пр., 2-й месяц]. Вернулось посольство в 466 году. В 4-й день 9-го месяца 10-го года пр. (466 года) Муса-но сугури Аво и другие прибыли в Тукуси, привезя подарки от императора Южной Сун. Китайские источники об этом посольстве не упоминают. Однако отношения с Силла продолжали обостряться. Как явствует из текста «Нихон-сёки», возник конфликт между Силла и Ямато из-за земель владения Ток (яп. Току) в Кая (Карак). В 3-м месяце 9-го года пр. (465 года) «…государь самолично решил напасть (кит. фа) на Силла, но передумал. Вместо этого, он назначил полководцами Ки-но Во-юми-но сукунэ, Сога-но Карако-но сукунэ, Опо-томо-но Катари-но мурадзи, Вокапи-но сукунэ», объявив им, что династия Силла не выказывает почтительности Ямато – силласцы не являются ко двору, а также захватывают крепости Пэкче. Японские войска, по прибытии в Кая, действовали четырьмя отрядами. Основной удар наносил главнокомандующий японскими войсками (др.-яп. опо-икуса-но кими) Ки-но Во-юми-но сукунэ (он был сыном Ки-но Сираки-но сукунэ , внуком Ки-но Цуну-но сукунэ [сановника при дворе государей Хомуда и Ō-садзаки] и правнуком знаменитого Ки-но Такэути-но сукунэ [Ки-удзи-но кат¯ё]). Произошло сражение, силласцы потерпели поражение, и их ван поспешно отступил в сопровождении нескольких сотен всадников. В ходе преследования Ки-но Во-юми-но сукунэ убил одного из военачальников противника. В результате этой победы земли Току были возвращены под контроль Ямато. Однако сопротивление силласцев продолжалось. Ки-но Во-юми-но сукунэ объединил силы четырёх отрядов. Вечером произошло ещё одно сражение, в котором погибли военачальник Опо-томо-но Катари-но мурадзи и Ки-но Вока-саки-но Кумэ-но мурадзи. Уцелевшие враги отступили. Но, видимо, и японское войско понесло большие потери и отошло назад. К тому же заболел и скончался главнокомандующий – Ки-но Во-юми-но сукунэ (потом был похоронен в Японии в селении Тамува [ныне городок Мисаки уезда Сэннан округа Осака] ). На время командование перешло к Вокапи-но сукунэ. Однако, в 5-м месяце 9-го года пр. (465 года) сын Ки-но Во-юми-но сукунэ по имени Ки-но Опипа-но сукунэ, узнав о смерти своего отца, прибыл в Силла, взял в свои руки все служебные обязанности по управлению конницей, пехотой и флотом, подчинил себе всех младших командиров и «добился особого могущества в повелениях». Отстранением от должности главнокомандующего Вокапи-но сукунэ он заслужил ненависть с его стороны. Кроме того, Вокапи-но сукунэ удалось настроить Сога-но Карако-но сукунэ против Ки-но Опипа-но сукунэ, обманно оклеветав его в том, что тот хочет отобрать полномочия командования и у Сога-но Карако-но сукунэ. О конфликте между японскими военачальниками стало известно вану Пэкче (Кэро-вану, 455-475). Он попытался использовать эту ситуацию в своих интересах, склонив на свою сторону Сога-но Карако-но сукунэ. Однако Карако до Кэро-вана не доехал, так как по дороге (у водопоя) он столкнулся с Ки-но Опипа-но сукунэ и в перестрелке был убит. Как говорит «Нихон-сёки», из-за распрей между тремя военачальниками «…они вернулись обратно, так и не дойдя до дворца вана Силла». То есть, не достигнув полного разгрома Силла, японцы вернулись из похода в Ямато. В свою очередь, опасаясь Ямато, государство Силла в 464 году «…установила добрые отношения со страной Когурё. И поэтому ван Когурё [Чансу, 413-491], собрав сотню отборных воинов, послал их на охрану Силла». Но вскоре стало известно, что Когурё вынашивает планы завоевания Силла. Тогда ван Силла (тогда правил марипкан Чаби, 458-479) приказал убить когурёских воинов. Только одному из них удалось спастись бегством. В ответ правитель Когурё поднял войска и засел в крепости Чхукчокню-сон (по другому источнику, цитируемому в «Нихон-сёки» – Токусаки-сон). Хотя в «Нихон-сёки» сведения об этом конфликте содержаться в разделе, следующем за событиями 2-го месяца 8-го года правления Юряку (464 года) [где явно вставлен целый кусок в повествование], по «Самгук-саги» это произошло во 2-м месяце 468 года. «Весной люди Когурё вместе с [народом – С.Д.] Мальгаль напали на крепость Сильчжик у северной границы страны» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 11-й год пр. (468 г.)]. «Весной, во втором месяце, с помощью 10-тысячного мальгальского (мохэского) войска ван [Когурё – С.Д.] атаковал и взял силласкую крепость, [центр] области Сильчик» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 56-й год пр. (468 г.)]. Крепость Сильчик (Сильчжик) в «Самкук-саги», видимо, и есть крепость, названная японском источнике “Чхукчокню (Токусаки)”. Ошибка в хронологии видна и из расположения материала в «Нихон-сёки». В 462-463 годах (это подтверждается и корейскими источниками) Япония воевала против Силла. Далее (в разделе 464 года) рассказывается о союзе Ямато и Силла, возникшего после захвата когурёсцами силлаской крепости. А потом вдруг в 465 году Юряку неожиданно, обвинив Силла в антияпонской политике и недружественности на протяжении всего периода своего правления, желает напасть на Силла и отправляет туда своих полководцев. Явно, материалы ранних источников «Нихон-сёки» оказались спутаны составителями хроники. Порядок событий должен быть таким. В 462-463 годах шла война с Силла (по «Самгук-саги»), военные действия в Силла продолжились в 465 году (по «Нихон-сёки»). В этой ситуации в 464 году Силла заключила союз с Когурё (по «Нихон-сёки»). Однако вскоре стали известны планы Когурё по захвату Силла. Правитель Силла разорвал союзные отношения с Когурё. В ответ на это во 2-м месяце 468 года когурёсцы захватили силласкую крепость. Ван Силла обратился за помощью к Ямато при посредстве Имна (по «Нихон-сёки»). «Нихон-сёки» сообщает некоторые подробности произошедшей военной операции у захваченной когурёсцами крепости. Ван Силла, поняв, что вражеская армия вошла на территорию его государства, и сложилась очень опасная ситуация, отправил своего человека к вану Имна (яп. Мимана) с просьбой к японской администрации (яп. Ямато-но микотомоти) в Мимана дать в помощь военачальников (др.-яп. икуса-но кими, кит. сúн-цзˉюнь юáнь΄шуàй – досл. “походных главнокомандующих”) , как видно из дальнейшего текста, вместе с войсками. В.М.Тихонов полагает, что просьба вана Силла была обращена к государю Тэгая (как главе северного Кая), который передал просьбу правителя Силла «японскому правительству Мимана». Ван Имна рекомендовал (кит. цюàнь) вану Силла японцев Касипадэ-но оми Икаруга, Киби-но оми Вонаси и Нанипа-но киси Акамэко». То, что каяское владение служило дипломатическим посредником между Силла и японцами, говорило о тесных связях каясцев с Японскими островами. Войско Ямато выступило в поход, но «…ещё не дошли они до места, как их воины остановились. Ещё не бились они с воинами Когурё, а все уже были в испуге. Касипадэ-но оми и прочие самолично старались подбодрить своих ратников. [Касипадэ-но оми] отдал приказ подготовится к внезапному нападению…» . Японские войска продвинулись вперёд и вошли в соприкосновение с когурёсцами. Но более десяти дней враги не решались напасть друг на друга. Японцы ночами прорыли в отвесном холме подземный ход (кит. дùдàо΄) , провели обозные повозки (кит. цзˉычˉэ) и затаились в засаде. «На рассвете [люди] Когурё решили, что войска Касипадэ покинули место. Двинулись вслед, и тут из засады выскочили воины, пешие и конные, перерезали [врагам] дорогу, и многих перебили». В.М.Тихонов указывает, что “японское правительство Мимана” «умиротворило» Когурё. На следующий год союзник Ямато – Пэкче (может быть, вместе с отрядами японцев) вторглось на территорию Когурё. «Осенью, в восьмом месяце, войска Пэкче напали на южную окраину» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 57-й год пр. (469 г.)]. «Осенью, в восьмом месяце, послали военачальника [с войском] для нападения на южные пределы Когурё» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 15-й год пр. (469 г.)]. В.М.Тихонов истолковывает события 468-469 годов следующим образом: «…каяские владения, как и Пэкче, стали оказывать Силла помощь в противостоянии Когурё. Не исключено, что при этом пэкчесцы и каясцы использовали военную помощь дружественного им Ямато…» Однако материалы источников (в том числе и «Самгук-саги») показывают, что сначала в 468 году возник конфликт между Силла и Когурё. В защиту Силла в своих интересах (по просьбе, переданной через должностных лиц Имна) выступило государство Ямато, не желавшее усиления Когурё и расширения его территории на юге. И только на следующий год (в 469 году) в войну ввязалось Пэкче. Роль Кая в источниках (даже корейских) вообще никак не отражена. Когурё в противостоянии странам Южной Кореи и Ямато делало ставку на союз с северокитайским государством Вэй, посольства к которому ездили с завидной регулярностью (в 462, 465,466 – установлены брачные связи, 467, 468, 469, 470, 472, 473, 474, 475, 476, 477, 479 годах – это за период царствования в Японии государя Вака-такэру [Юряку]). В свою очередь, попытка правителя Пэкче – Кэро-вана в 472 году пожаловаться на враждебные действия Когурё императору династии Вэй и установить с ним дружественные отношения закончились неудачей. В письме китайскому императору Кэро-ван писал: «…За 30 лет вражды [с Когурё – С.Д.], [непрерывных] бед [и войн] исчерпана [наша] казна, истощены [наши] силы, [наше государство] доведено до крайне слабого состояния. Если бы [ваши] небесные милости и искреннее сострадание распространились и на отдалённые пределы, и если бы [вы] поскорее прислали одного полководца [с войском], чтобы помочь спасти государство [вашего] подданного, то я незамедлительно прислал бы свою дочь, чтобы она была вашей служанкой в Заднем дворце, а также своих сыновей и братьев служить конюхами в [ваших] дальних конюшнях, и ни один вершок (чхок) земли и ни одного мужика я не буду считать своими собственными» . В конце раздела 472 года сказано: «Ввиду того что люди [Когу]рё неоднократно нападали на пограничные земли [Пэкче], ван [Кэро] обратился с письмом к [императору] Вэй с просьбой прислать войска, но не получил помощи. Ван [Кэро] обиделся на это и перестал отправлять послов с поклоном и подношениями». В такой тяжёлой ситуации у Пэкче оставалась одна надежда – на помощь государства Ямато. Ямато, в свою очередь, пыталось получить поддержку Южного Китая (яп. Курэ), связи с которым осуществлялись как на официальном уровне, так и неофициально. В 7-м месяце 11-го года пр. (467 года) «…объявился человек, сбежавший из страны Пэкче. Назвался Квисин. Ещё говорят, что, будто, этот Квисин был из страны Курэ. Люди рода Ипарэ-но Курэ-но котобики (музыкантов, играющих на цитре кото) и Сакатэ-но Яката-маро являются его потомками». В 4-й день 4-го месяца 12-го года пр. (468 года) Муса-но сугури Аво и Пи-но Кума-но Тамитукапи Патако снова были отправлены с посольством в Южный Китай. В 13-й день 1-го месяца 14-го года пр. (470 года) это посольство вернулось из поездки. «…Муса-но сугури Аво и его спутники, вместе с посланцем из Курэ…, бросили якорь в Суминоэ, привезя с собой искусных мастеров, посланных от двора Курэ, – а именно, ткачей ая и ткачей курэ, а также швей по шёлку Э-пимэ и Ото-пимэ». Для облегчения поездок в Южный Китай и обратно в этом же месяце построили дорогу «для гостей из Курэ», которая доходила до дороги Сипату-мити. Новая дорога получила название Курэ-сака (досл. “проезд [для людей из] Курэ [кит. У]”). «В 3-м месяце был отдан приказ оми и мурадзи встречать посланцев из Курэ. Поселили людей Курэ в Пи-но Кума-но но. Поэтому это место зовётся Курэ-пара, Поле [людей из] Курэ» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 12-й, 14-й годы пр.]. «Кодзики» в связи с этим сообщает, что «в это время [в Ямато] переправились люди из Курэ. Эти люди из Курэ обосновались в Курэ-пара. Поэтому это место и называют Курэ-пара» (досл. “Равнина [людей из] Курэ”). По прибытии (в 1-й день 4-го месяца 14-го года пр., 470 года) им был устроен пышный приём и пир. Из прибывших китайцев «…швею Э-пимэ отдали служить божеству Опо-мива-но ками. Ото-пимэ сделали главой рода–корпорации швей Ая-но кину-нупи-бэ. А портные–ткачи ая и курэ стали предками рода–корпорации Асука-но кину-нупи-бэ и Исэ-но кину-нупи(-бэ)». В 475 году союзник Ямато – государство Пэкче подверглось нападению Когурё. «В девятом месяце ван во главе 30-тысячного войска напал на Пэкче, занял столицу пэкческого вана Хансон, убил самого вана Пуё Кёна (Кэро), захватил в плен восемь тысяч мужчин и женщин, а [затем] вернулся» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 63-й год пр. (475 г.)]. В «Нихон-сёки» (20-й год пр. Юряку) цитируются «Пэкче-ки» («Записи Пэкче»): «Кэро-ван, год ыль-мё (52-й год цикла) [475 год], зима. Комаская (яп. кома – когурёская) многочисленная армия пришла, семь дней и ночей штурмовала (кит. гˉун) Большой город (кор. Тхэ-сон) , и ванская столица пала (досл. “была взята и пала”), в связи с этим [располагавшееся южнее Хансона владение] Вире-кук было утрачено (кит. шū). Ван и великая государыня (кор. тхэху, кит. тайхоу) и сыновья вана – все погибли от вражеских рук». Под «Большим городом» здесь подразумевалась пэкческая столица Хансон (располагалась южнее Пхеньяна, на реке Черён-ган, около современного города Саривон в провинции Хванхэ). Вире-кук – это область или территориальная община, находившаяся под властью Пэкче, с центром в городе Вире (современный Сеул). В результате падения Вире государство Пэкче потеряло территории в бассейне реки Хан-ган (совр. провинция Кёнги). Подробности данных событий изложены в «Летописях Пэкче» в разделе 21-го года правления Кэро-вана. «Осенью, в девятом месяце, напал [когу]рёский ван Корён с 30-тысячной армией и окружил ванскую столицу Хансон. Ван [Кэро] запер крепостные ворота и не решался вступить в схватку. [Когу]рёские люди, разбив армию на четыре направления, начали штурм с флангов, а затем, воспользовавшись [попутным] ветром, бросали огненные [факелы] и подожгли крепостные ворота. Среди [пэкческих] людей началась паника, и нашлись такие, кто хотел выйти и сдаться [неприятелю]. Ван был в затруднении и не знал, что предпринять. Поэтому [в спешке] отобрал несколько десятков всадников. [Они] вырвались на конях за ворота и бежали в западном направлении. [Когу]рёские люди, пустившиеся в погоню, убили вана». Подробности бегства Кэро-вана излагаются далее. «В это время когурёский тэро Чеу, Чэсын Кольлу, Кои Манен… и другие пришли во главе [своих] войск и напали на северную крепость, взяли её через семь дней, затем перенесли удар на южную крепость (столицу). В городе воцарился страх перед опасностью, а ван [Кэро – С.Д.] бежал». Как было сказано ранее, за ним была отправлена погоня, которая догнала беглеца. Кэро-ван был убит его бывшими сановниками, ранее перебежавшие к когурёсцам из-за недовольства политикой пэкчийского правителя, направленной на централизацию страны. «[Когу]рёские военачальники – Кольлу и другие, увидев, как ван, спешивается с коня и кланяется им, трижды плюнули ему в лицо. Затем, обвинив его в совершённых им преступлениях, связали его и отправили под стены [крепости] Ачха-сон, где и убили его…» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.25-я, Кэро, 21-й год пр. (475 г.)]. Наследник престола Мунджу, был, при подходе к столице Пэкче отправлен на юг. В одном случае «Летописи Пэкче» объясняют это как необходимость «продлить [царственный] род государя» , в другом – как необходимость получить помощь от Силла, следуя установившимся союзным отношениям: «В двадцать первом году правления Кэро (475 г.) напало [войско] Когурё и окружило [столицу] Хансон (крепость Хан). Кэро укрылся в крепости и упорно защищался. Он отправил Мунджу за помощь к Силла. [Мунджу] заполучил 10 тысяч солдат и вернулся. Хотя [когу]рёские войска отступили, но крепость была разрушена, а ван [Кэро – С.Д.] погиб. [И вот тогда] взошёл на престол [Мунджу]» [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. В «Тонгук-тонгам», который даёт короткий отчёт об этой войне, также говорится, что Силла послала на помощь Пэкче войско в 10 тысяч человек. В.М.Тихонов полагает, что 10-тысячное войско Силла “опоздало” к месту сражения и не оказало пэкчесцам никакой реальной поддержки не случайно. Силланцы стремились воспользоваться поражением Пэкче для своей военно-территориальной экспансии. В летописях Когурё и Пэкче, а также в «Тонгук-тонгам» совпадает датировка этих событий(475 г.) , а в летописях Силла в «Самгук-саги» они датированы (видимо, по ошибке) годом раньше, и неверно указан месяц. «Осенью в седьмом месяце, когурёский ван Корён (Чансуван) лично повёл войска и напал на Пэкче. Пэкческий ван Кён [Кэро-ван – С.Д.] прислал сына Мунчжу с просьбой о помощи, поэтому ван (силланский) отправил войска на выручку, но они ещё не успели дойти, а [столица] Пэкче пала, а Кён был убит» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Чаби, 17-й год пр. (474 г.)]. В «Нихон-сёки» наоборот события 475 года ошибочно датированы 476 годом. «Осенью 20-го года [правления Юряку – С.Д.] ван Когурё послал многочисленное войско, которое напало на Пэкче и погубило эту страну. Уцелели немногие, и они собрались в Чхан-ха (яп. Пэсу-ото). Провиант уже истощился, и там царило глубокое уныние. Тогда главный военачальник Когурё сказал [своему – С.Д.] вану: “…Боюсь, что их [людей Пэкче – С.Д.] снова станет много. Прошу разрешения покончить с ними”…» Однако, как утверждает «Нихон-сёки», правитель Когурё не решился на дальнейшие действия, опасаясь союзника Пэкче – государства Ямато. «И дальнейшие боевые действия были отменены» [Нихон-сёки, св.14-й, Юряку, 20-й год пр.]. Пэкче находилось в очень тяжелом положении. В 10-м месяце 475 года (по «Самгук-саги») в Пэкче на престол вступил Мунджу-ван. Так как территории в бассейне реки Хан-ган были утеряны, «…зимой, в десятом месяце, перевели столицу в Унджин» (современный город Конджу на реке Кым-ган, провинция Чхунчхон-намдо), то есть на юг [Самгук-саги, летописи Пэкче, кн.26-я, Мунджу, 21-й год пр. Кэро (475 г.)]. Такую же дату переноса столицы в Унджин (475 год) даёт «Тонгук-тонгам». Топоним “Унджин” на русский язык переводится как “Медвежья гавань”. В «Нихон-сёки» (в разделе 3-го месяца 21-го года пр. Юряку, 477 года) говорится, что в спасении людей Пэкче
10.
Политическая борьба в государстве ямато и его внешнеполитические связи в 10-е – 20-е годы v века (публикация автора на scipeople)
Суровень Д.А.
- Уральское востоковедение. Международный альманах. Екатеринбург: Изд-во Уральск. ун-та, 2007. Вып.2. С.4-24. , 2007
Внутренняя и внешняя политика государства Ямато в начале V века
Внутренняя и внешняя политика государства Ямато в начале V века
Суровень Д.А. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ГОСУДАРСТВЕ ЯМАТО И ЕГО ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ СВЯЗИ в 10-е – 20-е годы IV века В историографии относительно 10-х годов V века существует определенная проблема с установлением времени завершения царствования Одзина и началом царствования Нинтоку. Так как, если до 22-го года правления Одзина, как отмечают исследователи, четко соблюдается принцип “смещения на два полных цикла (120 лет)” [389-411 годы испр. хрон.], и наблюдается совпадение циклических обозначений в корейских и японских источниках, то последние годы правления Одзина (в «Нихон-сёки» названы: 25-й, 28-й, 31-й, 37-й, 40-й, 41-й) в это правило не укладываются, опять обнаруживается смещение циклических обозначений на 26 лет и несовпадение с корейскими источниками в 6 лет (25-й год правления Одзина описывает корейские события 420 года, хотя по циклическим обозначениям это должен быть 414 год). Хронологического “провал” (411-425 годов) был вызван: 1) ошибочным определением циклического обозначения 1-го года правления Нинтоку (когда циклическое обозначение времени рождения Нинтоку – мидзуното-тори [10-й год цикла] (373 год испр. хрон.), видимо, был принят авторами «Нихон-сёки» за 1-й год его правления); 2) необходимостью как-то выровнять хронологию и компенсировать лишние 120 лет, появившиеся в результате удревнения и “растянутости” хронологии; 3) так как в 411 году Хомуда было 65 лет (родился в 346 году), то, скорее всего, последние годы он реально не правил, а только “царствовал”, имея при себе соправителя. Этим соправителем мог быть только сын Одзина – наследный принц Удзи-но вака-ирацуко. В «Нихон-сёки» в разделе 28-го года правления Одзина говорится, что принц Удзи принимал посольство от Когурё. То есть здесь он фактически действовал уже явно как соправитель при престарелом отце [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 28-й год пр.; Nihongi, X, 17-18]. К счастью, в «Нихон-сёки» есть сведения, которые позволяют скорректировать хронологию на основе сведений китайских источников. В разделе, датированном 37-м годом правления Одзина, сообщается: корейцы «Ати-но оми [прибывший в Японию в 409 году (испр. хрон.) с населением из 17-ти округов Кореи – С.Д.] и Цуга-но оми [др.-яп. Тука-но оми; сын Ати-но оми – С.Д.] были посланы в У, чтобы раздобыть швей. Тогда Ати-но оми и его спутники переплыли [через море] в страну Ко[гу]рё, [чтобы оттуда] попытаться достичь У. Но прибыв в Ко[гу]рё, [никто из них] не знал дороги, [куда дальше плыть,] и [тогда они] попросили [правителя] Когурё дать им человека, который знал дорогу. Ван Ко[гу]рё послал с ними как проводников двух человек, которых звали Ку-не-пха и Ку-не-чжи. Поэтому [они] смогли добраться до У. Ван У поэтому дал [им] работниц... [всего] четыре женщины» [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 37-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Судя по описанию, это была первая поездка японцев в Южный Китай, так как никто не знал дороги туда и, чтобы получить проводников, пришлось ехать в Когурё, которое в это время поддерживало связи с Южно-китайскими династиями. Термином У (др.-яп. Курэ, яп. Го) японцы обозначали государства и династии, чьи столицы располагались в Южном Китае в районе современного Нанкина (там, где раньше располагалось государство У). Японское прочтение иероглифа У – “курэ”, по мнению ученых, происходит от глагола курэру – “кончаться”, и термин курэ должен был означать “страна, где кончается земля/ на краю земли”. По китайским источникам известно, что первое посольство из Японии периода Ямато (IV-VI века) прибыло в 413 году от государя, которого китайцы именовали “Цзань”. Под именем “Цзань” исследователи подразумевают обычно Нинтоку, так как его прижизненное имя “Ō-садзаки/ Ō-сасаги/ др.-яп. Опо-сазаки” созвучно по произношению. Но некоторые исследователи указывают и на Одзина, так как иероглиф “Цзань”, по их мнению, имеет и чтение “Хомуда”. Здесь, видимо, имеется в виду детское имя Хомуда, которое он получил при рождении – Идзаса-вакэ (др.-яп. Изаса-вакэ). Или же указывают Нинтоку и Одзина вместе, считая, что под именем “Цзань” могли скрываться оба правителя. Иногда к этой паре прибавляют Ритю (прижизненное имя Идзахо-вакэ/ др.-яп. Изапо-вакэ), чье имя также имеет какое-то созвучие с именем “Цзань”. В связи с этим следует обратить внимание, что имя правителя Японии “Цзань” (賛 – без детерминатива слева), приславшего в Китай посольство в 413 году, записано иероглифом, отличающимся по написанию от имени “Цзань” в разделе 421 года (讃 – с детерминативом), что отметил Ямао Юкихиса. Но он считает, что это одно и то же лицо (в разделах 413 и 421 годов). Однако, вполне возможно, что первый “Цзань” – это государь Хомуда (Идзаса-вакэ), а второй “Цзань” – Нинтоку (Ō-садзаки). Если принять предположение что Цзань 413 года (賛) – это государь Хомуда (Одзин), а Цзань 421 и 425 годов (讃) – это Ō-садзаки (Нинтоку), то здесь может быть найдена подсказка относительно хронологии царствований этих двух государей. Если считать, что Цзань – не один человек (Ō-садзаки), то получается, что правитель Хомуда (яп. Идзаса-вакэ, кит. Цзань [賛] 413 года) правил в годы царствования императора династии Цзинь Ань-ди, т.е. в период 397-418 годов. Таким образом, правление Хомуда должно было закончится не позднее 418 года. Затем, видимо, начиналось царствование Ō-садзаки (кит. Цзань [讚] 421 и 425 годов). В связи с этим, некоторые исследователи считают, что события, описанные в разделе “37-й год правления Одзина” (первое посольство в страну У, яп. Курэ) нужно датировать 413 годом. И, соответственно, события, записанные в разделах 28-го, 31-го годов правления Одзина, должны относиться к 412 году. Сведения о смерти правителя Пэкче Чончжи-вана (405-420) оказались в разделе 25-го года правления Одзина (414 года испр. хрон.) ошибочно, так как далее в разделе 39-го года правления Одзина сообщается, что Чончжи-ван жив (по корейским источникам он умер в 420 году ). Всё это прямо указывает на ошибки в официальном летосчислении последних годов правления Хомуда (Одзина). Учтя исправленную хронологию царствования Одзина, можно следующим образом охарактеризовать события последних лет правления этого государя. Где-то около 411 года [испр. хрон.; 22-го года правления Одзина] престарелый Хомуда-вакэ (Одзин) удалился от дел. Фактически управление страной осуществляли его сыновья. В 412 году [испр. хрон.] Удзи-но вака-ирацўко принимал посольство из Когурё, читал послание вана этой страны и, посчитав его непочтительным, через посла выразил правителю Когурё свой гнев: «…в 9-м месяце ван Когурё прислал гонца ко двору. Гонец поднёс письмо [кит. бˇяо – досл. “официальный документ” – С.Д.]. В нём говорилось “Ван Когурё наставляет страну Ямато”. Наследный принц Уди-но ваки-иратуко прочёл это послание, разгневался, через посланца поставил это в вину [стране Когурё] и решил разорвать письмо» [Нихон-сёки, св. 10-й, Одзин, 28-й год пр., 9-й месяц]. Обращение было явно недипломатичным. Исследователи указывают, что в начале V века в Когурё правил Квангэтхо-ван (392-413). Видимо, ему – великому полководцу того времени, одерживавшему победы над японскими войсками в Южной Корее, и принадлежит столь непочтительный стиль обращения к государю Ямато. Попытка наладить японско–когурёские отношения провалилась. Видимо, возникла угроза и военного конфликта. Вероятно, именно этим и объясняется приказ государя Ямато, обращенный к территориальным общинам, строить корабли: «…Было приказано строить корабли. И во всех провинциях [яп. куни – территориальных общинах – С.Д.] было построено одновременно 500 кораблей, и все они собрались в бухте Муко-но минато» [Нихон-сёки, св. 10-й, Одзин, 31-й год пр., 8-й месяц]. Но «как раз в это время в Муко остановились посланцы Силла с данью [по дороге в столицу]». Государство Силла в войнах конца IV – начала V веков в Корее выступала союзником Когурё. В 412 году этот союз был подкреплён отправкой из Силла заложника в Когурё: «В одиннадцатом году (412 г.) [правления Сильсона – С.Д.]. Сын вана Намуля – Покхо отправлен заложником в Когурё» [Самкук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Сильсон, 11-й год пр. (412 г.)]. Поэтому военные приготовления Ямато против Когурё также создавали угрозу безопасности и для Силла. По этой причине, видимо, силланцы предприняли кое-какие шаги. «На их стоянке внезапно вспыхнул пожар, который разгорался всё больше, и огонь перекинулся на собравшиеся вместе корабли. При этом большая часть кораблей сгорела. В случившемся обвинили людей из Силла» Правитель Силла попытался “замять” скандал. «Узнав об этом, ван Силла [Сильсон, 402-416 – С.Д.] был перепуган и потрясён и немедленно прислал искусного плотника…» [Нихон-сёки, св. 10-й, Одзин, 31-й год пр., 8-й месяц]. Однако цель диверсии была достигнута – корабли уничтожены, а один плотник изменить сложившееся положение уже не мог. В результате гибели кораблей ситуация ещё больше обострилась – возникла перспектива войны Ямато против двух государств – Когурё и Силла. Ямато (имея в Южной Корее союзником Пэкче) вынуждено было искать себе сильного союзника в Китае. В 413 году [испр. хрон.] корейцы «Ати-но оми и Цуга-но оми были посланы в У (яп. Курэ)...» Но добираться до Южного Китая пришлось через недружественное Когурё, так как эта страна ещё с III века н.э. поддерживала связи с южно-китайскими династиями. «…Тогда Ати-но оми и другие [его спутники] переплыли [через море] в страну Ко[гу]рё, [чтобы оттуда] попытаться достичь У. Но прибыв в Ко[гу]рё, [никто из них] не знал дороги, [куда дальше плыть,] и [тогда они] попросили [правителя] Ко[гу]рё дать им человека, который знал дорогу. Ван Ко[гу]рё помог, [дав] двух человек, Ку-не-пха (яп. Курэ-па) и Ку-не-чжи (яп. Курэ-си), [которые] являлись проводниками (кит. дăо). Поэтому [они] смогли добраться до У» (то есть до низовий реки Янцзы) [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 37-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Судя по описанию, это была первая поездка японцев в Южный Китай, так как никто не знал дороги туда. И, чтобы получить проводников, пришлось ехать в Когурё, которое в это время поддерживало связи с Южно-китайскими династиями в районе современного Нанкина (там, где раньше располагалось государство У). Причем, корейские и китайские источники сообщают, что в конце 413 года, сразу после прихода к власти, правитель Когурё – Чансу-ван (413-491) отправил в Южный Китай своё посольство. «В начальном году (413 г.) [ван] направил чанса Ко Ика ко [двору] Цзинь, чтобы вручить послание и преподнести гнедую и белую лошадь. [Цзиньский правитель] Ань-ди присвоил вану титул вана Когурё и князя Лоланского округа» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 1-й год пр. (413 г.)]. «Сун-шу» (раздел «Гаоцзюйли») даны такие же сведения. Ехало ли оно одновременно с японскими послами или было отправлено вскоре после него (по примеру японцев) – не известно. Однако сообщение китайских источников позволяет предположить, что японские послы прибыли в Южный Китай после когурёского посольства. Китайские источники так описывают японское посольство 413 года. В «Цзинь-шу», в разделе «9-й год Иси (405-418) императора Восточной Цзинь Ань-ди», сообщается: «Когурё (кит. Гао-цзюй-ли), Во-го (Япония) и наставник–воспитатель наследного принца (кит. тайшū) Тýн Тó ́(досл. “Медная голова”) синаньских варваров поочередно принесли дань местными изделиями» [Цзинь-шу, Ань-ди-цзи, годы Иси, 9-й год]. В «Лян-шу», «Во-цзюань»: «Во времена [правления императора династии] Цзинь [под тронным именем] Ань-ди был правитель Японии (Во-ван) [по имени] Цзань». Здесь (в разделе 413 года) имя “Цзань” (досл. “помощник”) записано иероглифом без детерминатива слева, отличающимся по написанию от имени “Цзань” в разделе 421 года (с детерминативом). Как мы предположили, “Цзань” 413 года – это Идзаса-вакэ (государь Одзин), а “Цзань” 421 года – Ō-садзаки (государь Нинтоку). Или же иероглиф “помощник” (кит. цзань) (в разделе 413 года) мог быть использован китайскими авторами для обозначения Нинтоку (Ō-садзаки), видимо, не случайно. Знак “цзань” (“помощник”) мог указывать на статус сына государя Хомуда, помогавшего ему в управлении страной. В этом случае перевод получается таким: «Во времена [правления императора династии] Цзинь [под тронным именем] Ань-ди был помощник (кит. цзань) [по имени Ō-садзаки?] правителя Японии (Во-ван)». Аналогичная запись о посольстве 413 года есть и в «Нань-ши», раздел «Во-го–цзюань»: «Во времена [правления императора] Цзинь Ань-ди (397-418) был правитель Японии Цзань, [он] прислал посла ко двору с подношениями (данью)». (Ср.: «В царствование Ань-ди из династии Цзинь... 397-418, японский государь прислал посланника ко двору с данью...» [Нань-ши, гл.79, IV, Япония, 397-418 годы]). Кое-какие подробности сообщает «Тайпин-юй-лань», где в разделе «начало годов правления Иси (405-418)» есть примечание: «Японское государство (Во-го) представило дань собольим (куньим) мехом, жэньшэнем и прочее. Приказано наградить тонкими циновками [и] мускусом» [Тайпин-юй-лань, 981]. «Нихон-сёки» о результатах этого посольства говорит: «…Ван У поэтому дал [им] работниц (портних) ... [всего] четыре женщины» [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 37-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Установление связей с южным Китаем (кит. У, яп. Курэ) повлекло за собой и ряд культурных заимствований. Так, в «Кодзики» сообщается, что чуть позднее, в период царствования в Ямато государя Удзи [415-417 годы испр. хрон.] в качестве ложа для государя (по крайней мере, в походных условиях – под пологом и занавесью ) использовалось “ложе [государства] У” (чьё название комментаторами по-японски читается как агура ). Укреплялись связи и с традиционным союзником Ямато – Пэкче. В разделе «39-й год правления Одзина» [около 413 года испр. хрон.] сообщается, что «…ван Пэкче Чонджи прислал государю свою младшую сестру, Сисэту-пимэ. Сисэту-пимэ привезла с собой семь женщин» [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 39-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Незадолго перед смертью [около 414 года испр. хрон.] государь Хомуда-вакэ уже официально распределил функции управления между тремя сыновьями. (1) Он назначил наследного принца Удзи-но вака-ирацўко (др.-яп. Уди-но ваки-иратуко) своим «преемником» (и соправителем одновременно [?]) (кит. с`ы; яп. хицуги). По «Кодзики» этот принц был назначен «управлять (яп. сиру) [делами] наследования солнцу небесному» (яп. ама-цу хи-цуги – то есть наследовать трон государя Ямато). Функции, которые выполнял принц Удзи в качестве преемника, он сам определил в речи, обращённой к Ō-садзаки: «…содержать храмы предков государя (кит. цзÿн-м`яо) [и] алтари божествам земли и злаков (кит. ш`э-цзù) …» То есть функции Удзи-но вака-ирацуко можно определить как жреческие – он должен был выступать как верховный жрец–правитель. Правда, данную фразу из «Нихон-сёки» можно иносказательно истолковать немного иначе: «…держать престол (государство) (кит. цзÿн-м`яо) [и] династию (трон, государство) (кит. ш`э-цзù)…», то есть выступать в качестве верховного правителя страны. (2) Принц Ō-яма-мори (др.-яп. Опо-яма-мори) был назначен ведать (кит. чжăн) «горами, реками, лесами и равнинами» – то есть, видимо, царскими угодьями. В «Кодзики» это назначение сформулировано так: «…Ō-яма-мори-но микото будет главой (кит. чж`эн) гор [и] морей». Исследователи поясняют, что (по «Кодзики») в правление Хомуда были созданы корпорации Ама-бэ (досл. “морская корпорация” или “корпорация рыбаков ама” ), отвечавшая за прямые поставки (без посредства агата-нуси и куни-но мияцуко) рыбы и морепродуктов ко двору правителя (эти подношения в тексте «Кодзики» названы опо-нипэ – досл. “великие подношения” ); Яма-бэ (досл. “горная корпорация”); Яма-мори-бэ (досл. “корпорация горных стражей”); Исэ-бэ (досл. “корпорация провинции Исэ”). В отношении последней корпорации исследователи предполагают, что Исэ-бэ была корпорацией ама (ама-бэ) в провинции Исэ, то есть тоже занималась прямыми поставками морепродуктов. Видимо, управлять этими корпорациями и был назначен Ō-яма-мори. (3) А Ō-садзаки (др.-яп. Опо-сазаки; будущий государь Нинтоку) был назначен «(третьим) советником (кит. фу) наследного принца, [и ему] было приказано ведать делами государства»! По «Кодзики» Ō-садзаки было безвозмездно даровано (яп. мавоси тамау) право «держать бразды правления, стоять у власти» (кит. чжúчж`эн) в «полученной в кормление стране» (яп. восу-куни ) [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 40-й год пр., 1-й месяц, 24-й день; Nihongi, X, 30; Кодзики, св.2-й, Одзин]. Это подтверждается сведениями китайских летописей, где в разделе 413 года Ō-садзаки назван “помощником” (кит. цзāнь). Тем самым китайцы, видимо, хотели указать на статус Нинтоку как правителя–помощника (кит. чжúчж`эн) японского государя. Кроме того, уже после смерти Хомуда-вакэ [около 414 года испр. хрон.], Удзи-но вака-ирацўко, обращаясь к Ō-садзаки, назвал его титулом государей Ямато того времени – опо-кими (яп. ō-кими). «Кодзики» добавляет, что, когда скончался государь Хомуда, «…Опо-сазаки-но микото, в согласии с государевым приказом, передал [яп. юдзуру – С.Д.] Поднебесную Уди-но ваки-иратуко». То есть Ō-садзаки, фактически осуществлявший обязанности государя, после смерти отца передал светские функции управления страной верховному жрецу–правителю Удзи. Вскоре, еще до того как посольство к Восточной Цзинь 413 года успело вернуться в Японию, Хомуда скончался в возрасте около 67 лет [около 414 года испр. хрон.] и был похоронен в кургане Эга-но Мофуси-но ока-но мисасаги в восточной части Осака (местности Хомуда района Хабикино; курган называется также Хомуда-яма-но кофун ). Этот курган хорошо известен исследователям. Он длиной 415 м, высотой 36 м. Является вторым по размерам курганом страны после кургана Нинтоку. Захоронение датируется началом V века. В месяц смерти государя Хомуда Ати-но оми вернулся из Южного Китая и привез портних из Курэ (Курэ/ Го; кит. У – из Восточной Цзинь), которые были представлены уже Ō-садзаки (Нинтоку). «Потомки этих женщин – швеи и вышивальщицы по щёлку Курэ и Кая». В «Кодзики» упоминается прибывшая, видимо, из Пэкче некая Сайсо (кор. Сосо; кит. Сису), чья профессия определена как курэ-хатори (др.-яп. курэ-патори – досл. “уская одежда”, одежда [государства] У/ яп. Курэ, т.е. южно-китайская одежда). Исследователи истолковывают название её профессии как ткачиха. [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 41-й год пр.; Nihongi, X, 20; Кодзики, св.2-й, Одзин; Kojiki, II, CX]. В связи с этим следует отметить, что в «Синсэн-сёдзи-року» упомянут, видимо, клан руководителей созданной в это время корпорации ткачих курэ-хатори – Курэ-хатори-но мияцуко (др.-яп. Курэ-патори-но миятуко – досл. “управляющие [ткачихами] уской одежды”). Основателем этого клана стал писец–летописец (яп. фухйто, др.-яп. пупито), выходец из Пэкче – Ару-но фухйто (кор. Ану) [Синсэн-сёдзи-року, св.28-й, Курэ-хатори-но мияцуко]. После смерти Одзина [около 414 года испр. хрон.] власть унаследовал Удзи-но вака-ирацўко (яп. Удзи-но сумэра-микото – “правитель Удзи” в «фудоки» ), но царствование его не было спокойным, а положение прочным. Братья государя Удзи (включая, видимо, и Ō-садзаки) были недовольны решением отца о передаче трона более младшему брату. Один из старших сыновей Хомуда от первой жены – принц Ō-яма-мори, обиженный тем, что государь Хомуда обошел его при назначении наследника, и несогласный с волей родителя, хотел сам взойти на трон. Старший единоутробный брат и сторонник Ō-яма-мори принц Нуката-но Ō-нака-цу хико решил воспользоваться ситуацией: «…принц Нуката-но Опо-нака-ту-пико-но микото возымел желание (кит. цзˉян) стать управителем (кит. чжăн) государевых полей (яп. мита) и рисовых амбаров (яп. миякэ) Ямато. Поэтому [он] сказал управителю государевых полей (др.-яп. мита-но тукаса; яп. мита-но цўкаса), предку Идзумо-но оми – Оу-но сўкунэ: “Эти мита изначально – земли Яма-мори. Поэтому теперь я должен [ими] править (яп. дзи)! Тебе недолжно [ими] ведать (кит. чжăн)”» [Нихон-сёки, св.11-й Нинтоку, 41-й год пр. Одзина, 2-й месяц]. То есть возник спор из-за права собственности и права на управление государственными землями (яп. ми-та) в Ямато. Сведениями по данному вопросу обладал только некий Агоко, младший брат Ямато-но атаи. Но, как выяснилось, Агоко находился с поручением в Южной Корее. Поэтому пришлось отправить корабль, чтобы привести его в Японию. Наконец-то Агоко прибыл ко двору и смог рассудить спор о земле. Он сказал: «Слышал [я] предание (яп. дэн), [что] при жизни государя (яп. сумэра-микото), царствовавшего (яп. гёу) во дворце Тамаки-но мия в Макимуку [– государя Икумэ/ Суйнина], надзирать (досл. «приводить в порядок», кит. дùн) за государственными землями в Ямато (яп. Ямато-но ми-та) было присуждено (кит. кˉэ) наследному принцу Опо-тараси-пико-но микото…» [будущему государю Кэйко (337 – около 343 годов испр. хрон.)]. И далее Агоко дословно процитировал указ государя Икумэ [332-336 годы испр. хрон.], касающийся государственных земель (яп. ми-та, кит. тýнь-тя́нь – досл. “полей колонистов военных поселений”) Ямато. «Государев указ (кит. чùчжй) гласил: “Всегда (кит. фáнь) государственные поля Ямато должны быть государственными полями каждого царствующего императора (яп. тэйкō). Будь то даже (кит. сÿй) это сын императора, [если он] не царствует, [он] не может управлять (кит. чжăн) [государственными полями]!”». То есть по этому указу «царские поля и амбары Ямато» (Ямато-но мита оёби миякэ – поля государства Ямато ) считались владением только правящего монарха и никого более, даже не сына правителя [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку; Nihongi, XI, 3]. Такое решение ещё более ожесточило Ō-яма-мори (др.-яп. Опо-яма-мори). Борьба за власть в роду правителей Ямато крайне обострилась. «Нихон-сёки» сообщает: «И после этого у принца Опо-яма-мори, который терзался завистью, что прежний властитель [яп. тэй, кит. ди – С.Д.] не жаловал его и не возвел в ранг наследного принца, появился ещё один повод для зависти. И тогда, измыслив хитроумный план, он сказал так: “ [Я – С.Д.] убью наследного принца и сам займу государев пост”» (яп. тэй-и). «Кодзики» добавляет: «А Опоямамори-но микото пошёл наперекор государеву приказу – замыслил захватить Поднебесную, лелеял помыслы брата младшего убить и стал тайно оружие готовить, чтобы напасть на него». Для этого он набрал отряд в несколько сотен воинов и готовился к нападению. Однако Ō-садзаки, узнав о том, сообщил о заговоре правителю Удзи. И здесь они выступили как союзники. Для защиты от мятежников собрали войско и стали ждать. «Собрал наследный принц [Удзи – С.Д.] войско и стал ждать». Принц Удзи на переправе через реку Удзи (др.-яп. Уди) подготовил засаду для Ō-яма-мори. «Услышав эту весть, Уди-но ваки-иратуко… спрятал своих воинов на берегу реки, а сам натянул на вершине горы из грубого шёлка вместо загородки…» «Обманно выдав [за себя] приближённого охранника (яп. тонэри) , сделал его [вместо себя] государем (яп. кими), для большей видимости открыто посадил [его] на “ложе [государства] У” (яп. агура )…» «И как стали туда-сюда сновать почтительные чиновники ста управ, получилось в точности так, словно принц [яп. кими – досл. “государь” – С.Д.] [Удзи] там сидит. А чтобы принц – старший брат [Ō-яма-мори – С.Д.] мог переправиться через реку, снарядил он [государь Удзи – С.Д.] разукрашенную ладью с веслом, а также размолол корни плюща санакадура, собрал в получившейся жиже самую скользкую часть и покрыл ею рейки на дне ладьи, – устроил так, что наступишь – и непременно упадёшь». И ничего не подозревавший Ō-яма-мори попался на обман. «А Опо-яма-мори-но микото, не зная о том, что [правительственная – С.Д.] армия уже в готовности, созвал несколько сотен воинов и посреди ночи выступил с ними. На рассвете они дошли до Уди и как раз собирались переходить реку». «А сам принц [Удзи – С.Д.] надел одежды, верх из полотна и штаны пакама, и стал точь-в-точь как человек низкого рождения. Взял он в руки весло и забрался в ладью». «Тут наследный принц [Удзи – С.Д.] облачился в одежду из конопли, взял весло, незаметно пробрался к перевозчикам и стал среди них». Ō-яма-мори, не почувствовавший опасности, решил действовать не прямо – путём открытого нападения, а скрытно – он хотел тайно пробраться в лагерь принца Удзи и, неожиданно напав, убить его. Это его и погубило. Оставив своих воинов на берегу, Ō-яма-мори один отправился на противоположный берег. «Принц же – старший брат [Ō-яма-мори – С.Д.] укрыл своих воинов, под одежду сунул оружие и пришёл на берег реки. Собрался переправиться на ладье, а издалека была видна та шёлковая занавесь, и решил он, что там сидит принц [яп. кими, т.е. государь Удзи – С.Д.] – младший брат. Не знал он, что тот стоит в ладье с веслом…» «Затем он [Удзи – С.Д.] посадил Опо-яма-мори на ладью и стал перевозить на другой берег. Когда они достигли середины реки, он приказал перевозчикам ступить так, чтобы ладья накренилась. И принц Опо-яма-мори упал в реку…» Подобное же рассказано в «Кодзики»: «Когда они доплыли до середины реки, Уди-но ваки-иратуко накренил ладью и сбросил брата в воду. Тот всплыл на поверхность, но водный поток увлёк его вниз…» «Тут многочисленные воины [наследного принца Удзи – С.Д.], до того лежавшие ничком, разом вскочили и не дали ему выйти на берег». Сторонники мятежного принца Ō-яма-мори в этой ситуации ничего не могли сделать, так как государевы воины, стреляя из луков по плывущему принцу Ō-яма-мори, не давали ему возможности подплыть к берегу. «Тут воины [государя Удзи – С.Д.], спрятанные на берегу, со всех сторон сбежались и стали пускать ему [принцу Ō-яма-мори – С.Д.] вдогонку стрелы. И вот, доплыв до Кавара, он утонул…» «И он, в конце концов, утонул, и таким образом умер. Когда стали искать его тело, оказалось, что оно всплыло около переправы Кавара…» «Стали… с помощью крючков отыскивать место, где тот утонул, зацепили за оружие под одеждой, оно и забренчало – кавара! Поэтому и нарекли то место Кавара…» Тело Ō-яма-мори вытащили и похоронили на горе Нара-но яма [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку; Nihongi, XI, 4; Кодзики, св.2-й, Одзин; Kojiki, II, CXII]. Но на этом борьба за власть не завершилась. Во главе государства Ямато встал государь Удзи (др.-яп. Уди-но опо-кими). Местные источники провинции Харима сохранили одно очень важное свидетельство: «Во времена царя [яп. сумэра-микото – С.Д.] Удзи два предка мурадзи Удзи, [по имени] Этаканаси и Ототаканаси, выпросили себе [участок земли] в Ёфуто, что [на землях] деревни Ота...» [Харима-фудоки, уезд Иибо, поле Око]. В этом отрывке Удзи-но вака-ирацуко назван титулом “сумэра-микото/ тэннō” (“царь”, император), хотя в официальном перечне царствований он не упоминается, так как считается не правившим. Косвенным свидетельством прихода к власти правителя Удзи могут послужить сведения «Самгук-саги». Временное завершение внутренней борьбы должно было способствовать активизации внешней активности. Следует отметить, что в 415 году силланцы ожидали какое-то нападения. В связи с этим, был проведён военный смотр: «Осенью, в седьмом месяце, состоялся большой смотр [войск] на равнине у [крепости] Хёльсон. Расположившись на южных воротах Кымсона, [ван] наблюдал за стрельбой из лука». Опасения были не напрасны. Через месяц японцы напали на Силла – атаковали остров Пхундо, но потерпели поражение от силланцев. «В восьмом месяце одержали победу в сражении с людьми Вэ на острове Пхундо» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Сильсон, 14-й год пр. (415 г.)]. В государстве Ямато фактически установилось двоевластие: во дворце Удзи (город Удзи в округе Киото) сидел правитель Удзи, а в Нанива (др.-яп. Нанипа; совр. город Осака) – Ō-садзаки (др.-яп. Опо-сазаки/ Нинтоку). Как сообщают источники, такая ситуация сохранялась три года [415, 416, 417 годы испр. хрон.], а потом Удзи-но вака-ирацуко неожиданно скончался (по «Нихон-сёки»: покончил жизнь самоубийством). Вся эта ситуация очень подозрительна. Исследователи указывают, что за этими событиями скрывалась борьба за престол. Однако источники прямо ничего отрицательного о действиях Нинтоку не говорят. При этом «Нихон-сёки» рассказывает удивительную историю. Сначала особо подчёркивается, что Ō-садзаки приехал во дворец Удзи через три дня после кончины государя Удзи. А потом сообщается, что там он провёл обряд призывания души умершего. Тут же “умерший” принц «внезапно ожил», поговорил с Ō-садзаки, а потом «лёг в гроб и скончался» . Это может означать, что на момент приезда Нинтоку во дворец правителя государь Удзи был жив. А когда вот когда Ō-садзаки со своими людьми уже приехал, то тогда Удзи и “помогли” умереть. Таким образом мог быть устранён политический соперник [около 417 года испр. хрон.?]. После этого Ō-садзаки похоронил государя Удзи на горе Удзи-но яма (др.-яп. Уди-но яма) (к северу от нынешнего города Удзи на реке Удзи). Следуя предсмертной воле государя Удзи, Ō-садзаки взял в жёны родную младшую сестру Удзи – Ята-но химэ [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку; Nihongi, XI,5; Кодзики, св.2-й, Одзин; Kojiki, II, CXIII]. Таким образом, после смерти государя Удзи во главе Ямато оказался Ō-садзаки (др.-яп. Опо-сазаки) – сын главной жены (кйсаки – “императрицы”) государя Хомуда . В начале следующего после смерти государя Удзи года – в 3-й день 1-го месяца 418 года [испр. хрон.] «весной 1-го года правления, в день цутиното-но у начального месяца, когда новолуние пришлось на день хиното-но уси, Опо-сазаки-но микото вступил на престол… Столица была устроена в Нанипа. Её [обитель государя] имен[овали] Такату-но мия. Изгородь дворца и помещения не были покрыты белым лаком. Опоры, стропила и балки не были украшены узором, а когда настилали крышу тростником, то не подравняли концы. Получилось так потому, что государь не хотел, чтобы из-за его собственной надобности нарушались сроки пахоты». Таким образом, качестве резиденции была выбрана территория Нанива в провинции Сэццу (побережье Осакского залива). Дворец Такацу-но мия (др.-яп. Такату-но мия) располагался на землях Такацу (около Хоэн-сака в центральном районе Осака). Ряд исследователей отмечает, что в восточной части Осака во дворе средней школы Такацу обнаружены руины большой постройки, которые возможно отождествить с дворцом Ō-садзаки. Нежелание нового государя Ямато налагать чрезмерную трудовую обязанность на общинников Ямато по строительству государевой резиденции и, тем самым, отрывать их от начавшихся сельскохозяйственных работ отражало его стремление к тому, чтобы не вызвать недовольство рядовых общинников и, в результате этого, не лишиться поддержки с стороны основной массы воинов общинного ополчения. Ō-садзаки, пришедший к власти путём отстранения и, вероятно, убийства своего младшего брата – государя Удзи-но сумэра-микото – законного наследника прежнего правителя Хомуда, т.е. будучи узурпатором, и так имел слабые основания для того, чтобы занимать престол Ямато. С этой же целью было осуществлено и следующее мероприятие начала царствования Ō-садзаки – отмена налогов в связи с массовым обнищанием рядовых общинников. Сложившаяся ситуация являлась косвенным подтверждением существования длительного периода борьбы за власть накануне воцарения Ō-садзаки. Обнищание могло стать результатом нестабильности и борьбы за власть 415-417 годов [испр. хрон.]. О том, что период неурядиц длился три года, говорится в указе Ō-садзаки: «Я поднялся на высокую площадку и посмотрел вдаль, но над землёй нигде не поднимаются дымки. И я подумал – верно, земледельцы (досл. “сто родов”) совсем обеднели и никто не разводит огня в доме… Я смотрю на… [подданных] вот уже три года. Дымки очагов видны всё реже. Понятно, что пять злаков не вызревают и сто родов нуждаются…» В результате Ō-садзаки решил на три года отменить трудовую обязанность и сбор налогов . Указ гласил: «Отныне и до истечения трёх лет все поборы (др.-яп. этуки, яп. эцуки; кит. к`э-ù) прекратить и дать ста родам передышку в их тяжёлом труде » [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку, 4-й, 7-й годы пр.]. В «Кодзики» это описано следующим образом. «Как-то государь взошёл на высокую гору и, окинув взглядом все четыре стороны, рёк: “Не вижу дыма [очагов – С. Д.] в стране. Все в стране – бедны. А посему в течение трёх лет да будут все люди (др.-яп. опо-митакара, кит. ж`эньмúнь ́– общинники – С.Д.) освобождены от трудовой повинности и податей (др.-яп. этуки, яп. эцуки; кит. к`э-ù)”…» [Кодзики, св.3-й, Нинтоку; Kojiki, III, CXXI]. Под термином “эцуки” (кит. к`э-ù) исследователи понимают подати и поземельный, натуральный или зерновой налог цуки (кит. к`э), а также трудовую обязанность э (кит. ù). Позже сообщается: «Люди стали процветать и не страдали от трудовой повинности» (яп. этати; кит. ùсй΄) . О ней говорится далее, где упоминается общинник, отбывавший трудовую обязанность (яп. ёборо, кит. шù-дūн) в ведомстве по доставке воды ко двору (др.-яп. мопитори-но тукаса, яп. мохитори-но цўкаса), то есть работавший определённое время в казённом учреждении . В связи с этим следует отметить, что добродетель правителя Ō-садзаки некоторыми исследователями тут же начинает связываться с конфуцианскими идеями, и в силу этого – сведения о мероприятии этого государя объявляются анахронизмом и позднейшей вставкой. Однако ситуация с отменой налогов и трудовой повинности в древней Японии государем Ō-садзаки – не является чем-то уникальным в древнем мире. В древности, в рабовладельческом праве мы везде наблюдаем борьбу государства с разорением и долговым рабством рядовых общинников. Подобная политика известна, например, в Корее (см.: «Самкук-саги» ). Так, в 198 году пострадавшие от наводнения области и уезды корейского государства Силла были освобождены на год от поземельного и подворного обложения. В 397 году из-за засухи и саранчи разразился голод, поэтому население страны на один год было освобождено от поземельного и подворного обложения. Так же на год освобождалось от налогов население государства в 555 году. В Месопотамии, начиная с эпохи первых династий (Раннединастического периода, XXVIII-XXIV века до н.э.), правители периодически проводили отмену долгов и недоимок, возвращали должников в прежнее состояние, отменяли отчуждение земель должников. Подобная политика продолжалась в период деспотических монархий (с XXIV века до н.э.). Такие мероприятия именовались “освобождение”, “справедливость”, “возвращение к матери” (к первоначальному положению), и проводились достаточно регулярно. В Афинах в 594 году до н.э. Солон провел “стряхивание бремени” (греч. сисахфия), то есть отмену долгов. Аналогичные деяния справедливости–освобождения проводились в Японии и в более позднее время. Об этом свидетельствует ещё одна запись в «Нихон-сёки», излагающая содержание указа правителя об отмене долгов и недоимок в 19-й день 7-го месяца 686 года: «Было речено: “Пусть те бедные люди в Поднебесной, которые взяли взаймы рис или же вещи, будут освобождены от уплаты долга как государству, так и частным лицам, начиная с 30-го дня 12-й луны года киното-тори”» (14-го года Тэмму) [Нихон-сёки, св.29-й, Тэмму, Сютё 1-й год, 7-й мес., 19-й день]. И связано это не столько (как это пытаются истолковывать некоторые исследователи) с “гуманностью” самих правителей, сколько с необходимостью сохранять слой рядовых общинников. Во-первых, потому что общинное ополчение в древнем мире, особенно на ранних стадиях развития государства, являлось единственной многочисленной военной силой. Поэтому государство, чтобы сохранять численность своего войска, должно было поддерживать рядовых общинников, заботиться о том, чтобы они сохраняли свой статус. Во-вторых, рядовые общинники были основной массой налогоплательщиков – для того, чтобы выплачивать налоги, подати, выполнять трудовую и военную обязанности; рядовые общинники не должны были разоряться. Речи Ō-садзаки, связанные с отменой долгов, являются типичными для древнего мира и ничем не отличаются от речей по этому поводу древневосточных правителей месопотамских государств (Энметены, Уруинимгины, Липит-Иштара, Хаммурапи). В древней Корее помощь нуждающимся и малоимущим общинникам тоже была возведена в ранг государственной политики. В 194 году в Когурё случилось стихийное бедствие: “Осенью, в седьмом месяце, выпал иней и погибли хлеба. Народ голодал, поэтому были открыты [казённые] склады для оказания помощи… Затем [ван] повелел соответствующим учреждениям (са) подробно разузнать и оказать помощь одиноким, вдовым, сиротам, бездетным старикам, больным, бедным и нищим, которые не могут [сами] поддержать своё существование; ещё приказал чиновникам [учреждений] каждый год с третьего весеннего месяца и до седьмого осеннего месяца выдавать казённое зерно взаймы (чиндэ) народу по числу едоков в семье, а зимой, в десятом месяце, возвращать [выданное весной и летом]. Это должно было стать постоянным правилом…» [Самгук-саги, кн.16-я, летописи Когурё, Когукчхон, 16-й год пр. (194 г.)]. Эта же ситуация повторилась в 273 году . Когда в 298, 300 годах из-за града и землетрясения опять случился голод, а правитель Когурё Понсан-ван не стал оказывать помощь населению и не соглашался с «увещеваниями сановников» сделать это, в результате заговора сановников правитель был отст
Суровень Д.А. ПОЛИТИЧЕСКАЯ БОРЬБА В ГОСУДАРСТВЕ ЯМАТО И ЕГО ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЕ СВЯЗИ в 10-е – 20-е годы IV века В историографии относительно 10-х годов V века существует определенная проблема с установлением времени завершения царствования Одзина и началом царствования Нинтоку. Так как, если до 22-го года правления Одзина, как отмечают исследователи, четко соблюдается принцип “смещения на два полных цикла (120 лет)” [389-411 годы испр. хрон.], и наблюдается совпадение циклических обозначений в корейских и японских источниках, то последние годы правления Одзина (в «Нихон-сёки» названы: 25-й, 28-й, 31-й, 37-й, 40-й, 41-й) в это правило не укладываются, опять обнаруживается смещение циклических обозначений на 26 лет и несовпадение с корейскими источниками в 6 лет (25-й год правления Одзина описывает корейские события 420 года, хотя по циклическим обозначениям это должен быть 414 год). Хронологического “провал” (411-425 годов) был вызван: 1) ошибочным определением циклического обозначения 1-го года правления Нинтоку (когда циклическое обозначение времени рождения Нинтоку – мидзуното-тори [10-й год цикла] (373 год испр. хрон.), видимо, был принят авторами «Нихон-сёки» за 1-й год его правления); 2) необходимостью как-то выровнять хронологию и компенсировать лишние 120 лет, появившиеся в результате удревнения и “растянутости” хронологии; 3) так как в 411 году Хомуда было 65 лет (родился в 346 году), то, скорее всего, последние годы он реально не правил, а только “царствовал”, имея при себе соправителя. Этим соправителем мог быть только сын Одзина – наследный принц Удзи-но вака-ирацуко. В «Нихон-сёки» в разделе 28-го года правления Одзина говорится, что принц Удзи принимал посольство от Когурё. То есть здесь он фактически действовал уже явно как соправитель при престарелом отце [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 28-й год пр.; Nihongi, X, 17-18]. К счастью, в «Нихон-сёки» есть сведения, которые позволяют скорректировать хронологию на основе сведений китайских источников. В разделе, датированном 37-м годом правления Одзина, сообщается: корейцы «Ати-но оми [прибывший в Японию в 409 году (испр. хрон.) с населением из 17-ти округов Кореи – С.Д.] и Цуга-но оми [др.-яп. Тука-но оми; сын Ати-но оми – С.Д.] были посланы в У, чтобы раздобыть швей. Тогда Ати-но оми и его спутники переплыли [через море] в страну Ко[гу]рё, [чтобы оттуда] попытаться достичь У. Но прибыв в Ко[гу]рё, [никто из них] не знал дороги, [куда дальше плыть,] и [тогда они] попросили [правителя] Когурё дать им человека, который знал дорогу. Ван Ко[гу]рё послал с ними как проводников двух человек, которых звали Ку-не-пха и Ку-не-чжи. Поэтому [они] смогли добраться до У. Ван У поэтому дал [им] работниц... [всего] четыре женщины» [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 37-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Судя по описанию, это была первая поездка японцев в Южный Китай, так как никто не знал дороги туда и, чтобы получить проводников, пришлось ехать в Когурё, которое в это время поддерживало связи с Южно-китайскими династиями. Термином У (др.-яп. Курэ, яп. Го) японцы обозначали государства и династии, чьи столицы располагались в Южном Китае в районе современного Нанкина (там, где раньше располагалось государство У). Японское прочтение иероглифа У – “курэ”, по мнению ученых, происходит от глагола курэру – “кончаться”, и термин курэ должен был означать “страна, где кончается земля/ на краю земли”. По китайским источникам известно, что первое посольство из Японии периода Ямато (IV-VI века) прибыло в 413 году от государя, которого китайцы именовали “Цзань”. Под именем “Цзань” исследователи подразумевают обычно Нинтоку, так как его прижизненное имя “Ō-садзаки/ Ō-сасаги/ др.-яп. Опо-сазаки” созвучно по произношению. Но некоторые исследователи указывают и на Одзина, так как иероглиф “Цзань”, по их мнению, имеет и чтение “Хомуда”. Здесь, видимо, имеется в виду детское имя Хомуда, которое он получил при рождении – Идзаса-вакэ (др.-яп. Изаса-вакэ). Или же указывают Нинтоку и Одзина вместе, считая, что под именем “Цзань” могли скрываться оба правителя. Иногда к этой паре прибавляют Ритю (прижизненное имя Идзахо-вакэ/ др.-яп. Изапо-вакэ), чье имя также имеет какое-то созвучие с именем “Цзань”. В связи с этим следует обратить внимание, что имя правителя Японии “Цзань” (賛 – без детерминатива слева), приславшего в Китай посольство в 413 году, записано иероглифом, отличающимся по написанию от имени “Цзань” в разделе 421 года (讃 – с детерминативом), что отметил Ямао Юкихиса. Но он считает, что это одно и то же лицо (в разделах 413 и 421 годов). Однако, вполне возможно, что первый “Цзань” – это государь Хомуда (Идзаса-вакэ), а второй “Цзань” – Нинтоку (Ō-садзаки). Если принять предположение что Цзань 413 года (賛) – это государь Хомуда (Одзин), а Цзань 421 и 425 годов (讃) – это Ō-садзаки (Нинтоку), то здесь может быть найдена подсказка относительно хронологии царствований этих двух государей. Если считать, что Цзань – не один человек (Ō-садзаки), то получается, что правитель Хомуда (яп. Идзаса-вакэ, кит. Цзань [賛] 413 года) правил в годы царствования императора династии Цзинь Ань-ди, т.е. в период 397-418 годов. Таким образом, правление Хомуда должно было закончится не позднее 418 года. Затем, видимо, начиналось царствование Ō-садзаки (кит. Цзань [讚] 421 и 425 годов). В связи с этим, некоторые исследователи считают, что события, описанные в разделе “37-й год правления Одзина” (первое посольство в страну У, яп. Курэ) нужно датировать 413 годом. И, соответственно, события, записанные в разделах 28-го, 31-го годов правления Одзина, должны относиться к 412 году. Сведения о смерти правителя Пэкче Чончжи-вана (405-420) оказались в разделе 25-го года правления Одзина (414 года испр. хрон.) ошибочно, так как далее в разделе 39-го года правления Одзина сообщается, что Чончжи-ван жив (по корейским источникам он умер в 420 году ). Всё это прямо указывает на ошибки в официальном летосчислении последних годов правления Хомуда (Одзина). Учтя исправленную хронологию царствования Одзина, можно следующим образом охарактеризовать события последних лет правления этого государя. Где-то около 411 года [испр. хрон.; 22-го года правления Одзина] престарелый Хомуда-вакэ (Одзин) удалился от дел. Фактически управление страной осуществляли его сыновья. В 412 году [испр. хрон.] Удзи-но вака-ирацўко принимал посольство из Когурё, читал послание вана этой страны и, посчитав его непочтительным, через посла выразил правителю Когурё свой гнев: «…в 9-м месяце ван Когурё прислал гонца ко двору. Гонец поднёс письмо [кит. бˇяо – досл. “официальный документ” – С.Д.]. В нём говорилось “Ван Когурё наставляет страну Ямато”. Наследный принц Уди-но ваки-иратуко прочёл это послание, разгневался, через посланца поставил это в вину [стране Когурё] и решил разорвать письмо» [Нихон-сёки, св. 10-й, Одзин, 28-й год пр., 9-й месяц]. Обращение было явно недипломатичным. Исследователи указывают, что в начале V века в Когурё правил Квангэтхо-ван (392-413). Видимо, ему – великому полководцу того времени, одерживавшему победы над японскими войсками в Южной Корее, и принадлежит столь непочтительный стиль обращения к государю Ямато. Попытка наладить японско–когурёские отношения провалилась. Видимо, возникла угроза и военного конфликта. Вероятно, именно этим и объясняется приказ государя Ямато, обращенный к территориальным общинам, строить корабли: «…Было приказано строить корабли. И во всех провинциях [яп. куни – территориальных общинах – С.Д.] было построено одновременно 500 кораблей, и все они собрались в бухте Муко-но минато» [Нихон-сёки, св. 10-й, Одзин, 31-й год пр., 8-й месяц]. Но «как раз в это время в Муко остановились посланцы Силла с данью [по дороге в столицу]». Государство Силла в войнах конца IV – начала V веков в Корее выступала союзником Когурё. В 412 году этот союз был подкреплён отправкой из Силла заложника в Когурё: «В одиннадцатом году (412 г.) [правления Сильсона – С.Д.]. Сын вана Намуля – Покхо отправлен заложником в Когурё» [Самкук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Сильсон, 11-й год пр. (412 г.)]. Поэтому военные приготовления Ямато против Когурё также создавали угрозу безопасности и для Силла. По этой причине, видимо, силланцы предприняли кое-какие шаги. «На их стоянке внезапно вспыхнул пожар, который разгорался всё больше, и огонь перекинулся на собравшиеся вместе корабли. При этом большая часть кораблей сгорела. В случившемся обвинили людей из Силла» Правитель Силла попытался “замять” скандал. «Узнав об этом, ван Силла [Сильсон, 402-416 – С.Д.] был перепуган и потрясён и немедленно прислал искусного плотника…» [Нихон-сёки, св. 10-й, Одзин, 31-й год пр., 8-й месяц]. Однако цель диверсии была достигнута – корабли уничтожены, а один плотник изменить сложившееся положение уже не мог. В результате гибели кораблей ситуация ещё больше обострилась – возникла перспектива войны Ямато против двух государств – Когурё и Силла. Ямато (имея в Южной Корее союзником Пэкче) вынуждено было искать себе сильного союзника в Китае. В 413 году [испр. хрон.] корейцы «Ати-но оми и Цуга-но оми были посланы в У (яп. Курэ)...» Но добираться до Южного Китая пришлось через недружественное Когурё, так как эта страна ещё с III века н.э. поддерживала связи с южно-китайскими династиями. «…Тогда Ати-но оми и другие [его спутники] переплыли [через море] в страну Ко[гу]рё, [чтобы оттуда] попытаться достичь У. Но прибыв в Ко[гу]рё, [никто из них] не знал дороги, [куда дальше плыть,] и [тогда они] попросили [правителя] Ко[гу]рё дать им человека, который знал дорогу. Ван Ко[гу]рё помог, [дав] двух человек, Ку-не-пха (яп. Курэ-па) и Ку-не-чжи (яп. Курэ-си), [которые] являлись проводниками (кит. дăо). Поэтому [они] смогли добраться до У» (то есть до низовий реки Янцзы) [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 37-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Судя по описанию, это была первая поездка японцев в Южный Китай, так как никто не знал дороги туда. И, чтобы получить проводников, пришлось ехать в Когурё, которое в это время поддерживало связи с Южно-китайскими династиями в районе современного Нанкина (там, где раньше располагалось государство У). Причем, корейские и китайские источники сообщают, что в конце 413 года, сразу после прихода к власти, правитель Когурё – Чансу-ван (413-491) отправил в Южный Китай своё посольство. «В начальном году (413 г.) [ван] направил чанса Ко Ика ко [двору] Цзинь, чтобы вручить послание и преподнести гнедую и белую лошадь. [Цзиньский правитель] Ань-ди присвоил вану титул вана Когурё и князя Лоланского округа» [Самгук-саги, летописи Когурё, кн.18-я, Чансу, 1-й год пр. (413 г.)]. «Сун-шу» (раздел «Гаоцзюйли») даны такие же сведения. Ехало ли оно одновременно с японскими послами или было отправлено вскоре после него (по примеру японцев) – не известно. Однако сообщение китайских источников позволяет предположить, что японские послы прибыли в Южный Китай после когурёского посольства. Китайские источники так описывают японское посольство 413 года. В «Цзинь-шу», в разделе «9-й год Иси (405-418) императора Восточной Цзинь Ань-ди», сообщается: «Когурё (кит. Гао-цзюй-ли), Во-го (Япония) и наставник–воспитатель наследного принца (кит. тайшū) Тýн Тó ́(досл. “Медная голова”) синаньских варваров поочередно принесли дань местными изделиями» [Цзинь-шу, Ань-ди-цзи, годы Иси, 9-й год]. В «Лян-шу», «Во-цзюань»: «Во времена [правления императора династии] Цзинь [под тронным именем] Ань-ди был правитель Японии (Во-ван) [по имени] Цзань». Здесь (в разделе 413 года) имя “Цзань” (досл. “помощник”) записано иероглифом без детерминатива слева, отличающимся по написанию от имени “Цзань” в разделе 421 года (с детерминативом). Как мы предположили, “Цзань” 413 года – это Идзаса-вакэ (государь Одзин), а “Цзань” 421 года – Ō-садзаки (государь Нинтоку). Или же иероглиф “помощник” (кит. цзань) (в разделе 413 года) мог быть использован китайскими авторами для обозначения Нинтоку (Ō-садзаки), видимо, не случайно. Знак “цзань” (“помощник”) мог указывать на статус сына государя Хомуда, помогавшего ему в управлении страной. В этом случае перевод получается таким: «Во времена [правления императора династии] Цзинь [под тронным именем] Ань-ди был помощник (кит. цзань) [по имени Ō-садзаки?] правителя Японии (Во-ван)». Аналогичная запись о посольстве 413 года есть и в «Нань-ши», раздел «Во-го–цзюань»: «Во времена [правления императора] Цзинь Ань-ди (397-418) был правитель Японии Цзань, [он] прислал посла ко двору с подношениями (данью)». (Ср.: «В царствование Ань-ди из династии Цзинь... 397-418, японский государь прислал посланника ко двору с данью...» [Нань-ши, гл.79, IV, Япония, 397-418 годы]). Кое-какие подробности сообщает «Тайпин-юй-лань», где в разделе «начало годов правления Иси (405-418)» есть примечание: «Японское государство (Во-го) представило дань собольим (куньим) мехом, жэньшэнем и прочее. Приказано наградить тонкими циновками [и] мускусом» [Тайпин-юй-лань, 981]. «Нихон-сёки» о результатах этого посольства говорит: «…Ван У поэтому дал [им] работниц (портних) ... [всего] четыре женщины» [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 37-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Установление связей с южным Китаем (кит. У, яп. Курэ) повлекло за собой и ряд культурных заимствований. Так, в «Кодзики» сообщается, что чуть позднее, в период царствования в Ямато государя Удзи [415-417 годы испр. хрон.] в качестве ложа для государя (по крайней мере, в походных условиях – под пологом и занавесью ) использовалось “ложе [государства] У” (чьё название комментаторами по-японски читается как агура ). Укреплялись связи и с традиционным союзником Ямато – Пэкче. В разделе «39-й год правления Одзина» [около 413 года испр. хрон.] сообщается, что «…ван Пэкче Чонджи прислал государю свою младшую сестру, Сисэту-пимэ. Сисэту-пимэ привезла с собой семь женщин» [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 39-й год пр.; Nihongi, X, 19]. Незадолго перед смертью [около 414 года испр. хрон.] государь Хомуда-вакэ уже официально распределил функции управления между тремя сыновьями. (1) Он назначил наследного принца Удзи-но вака-ирацўко (др.-яп. Уди-но ваки-иратуко) своим «преемником» (и соправителем одновременно [?]) (кит. с`ы; яп. хицуги). По «Кодзики» этот принц был назначен «управлять (яп. сиру) [делами] наследования солнцу небесному» (яп. ама-цу хи-цуги – то есть наследовать трон государя Ямато). Функции, которые выполнял принц Удзи в качестве преемника, он сам определил в речи, обращённой к Ō-садзаки: «…содержать храмы предков государя (кит. цзÿн-м`яо) [и] алтари божествам земли и злаков (кит. ш`э-цзù) …» То есть функции Удзи-но вака-ирацуко можно определить как жреческие – он должен был выступать как верховный жрец–правитель. Правда, данную фразу из «Нихон-сёки» можно иносказательно истолковать немного иначе: «…держать престол (государство) (кит. цзÿн-м`яо) [и] династию (трон, государство) (кит. ш`э-цзù)…», то есть выступать в качестве верховного правителя страны. (2) Принц Ō-яма-мори (др.-яп. Опо-яма-мори) был назначен ведать (кит. чжăн) «горами, реками, лесами и равнинами» – то есть, видимо, царскими угодьями. В «Кодзики» это назначение сформулировано так: «…Ō-яма-мори-но микото будет главой (кит. чж`эн) гор [и] морей». Исследователи поясняют, что (по «Кодзики») в правление Хомуда были созданы корпорации Ама-бэ (досл. “морская корпорация” или “корпорация рыбаков ама” ), отвечавшая за прямые поставки (без посредства агата-нуси и куни-но мияцуко) рыбы и морепродуктов ко двору правителя (эти подношения в тексте «Кодзики» названы опо-нипэ – досл. “великие подношения” ); Яма-бэ (досл. “горная корпорация”); Яма-мори-бэ (досл. “корпорация горных стражей”); Исэ-бэ (досл. “корпорация провинции Исэ”). В отношении последней корпорации исследователи предполагают, что Исэ-бэ была корпорацией ама (ама-бэ) в провинции Исэ, то есть тоже занималась прямыми поставками морепродуктов. Видимо, управлять этими корпорациями и был назначен Ō-яма-мори. (3) А Ō-садзаки (др.-яп. Опо-сазаки; будущий государь Нинтоку) был назначен «(третьим) советником (кит. фу) наследного принца, [и ему] было приказано ведать делами государства»! По «Кодзики» Ō-садзаки было безвозмездно даровано (яп. мавоси тамау) право «держать бразды правления, стоять у власти» (кит. чжúчж`эн) в «полученной в кормление стране» (яп. восу-куни ) [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 40-й год пр., 1-й месяц, 24-й день; Nihongi, X, 30; Кодзики, св.2-й, Одзин]. Это подтверждается сведениями китайских летописей, где в разделе 413 года Ō-садзаки назван “помощником” (кит. цзāнь). Тем самым китайцы, видимо, хотели указать на статус Нинтоку как правителя–помощника (кит. чжúчж`эн) японского государя. Кроме того, уже после смерти Хомуда-вакэ [около 414 года испр. хрон.], Удзи-но вака-ирацўко, обращаясь к Ō-садзаки, назвал его титулом государей Ямато того времени – опо-кими (яп. ō-кими). «Кодзики» добавляет, что, когда скончался государь Хомуда, «…Опо-сазаки-но микото, в согласии с государевым приказом, передал [яп. юдзуру – С.Д.] Поднебесную Уди-но ваки-иратуко». То есть Ō-садзаки, фактически осуществлявший обязанности государя, после смерти отца передал светские функции управления страной верховному жрецу–правителю Удзи. Вскоре, еще до того как посольство к Восточной Цзинь 413 года успело вернуться в Японию, Хомуда скончался в возрасте около 67 лет [около 414 года испр. хрон.] и был похоронен в кургане Эга-но Мофуси-но ока-но мисасаги в восточной части Осака (местности Хомуда района Хабикино; курган называется также Хомуда-яма-но кофун ). Этот курган хорошо известен исследователям. Он длиной 415 м, высотой 36 м. Является вторым по размерам курганом страны после кургана Нинтоку. Захоронение датируется началом V века. В месяц смерти государя Хомуда Ати-но оми вернулся из Южного Китая и привез портних из Курэ (Курэ/ Го; кит. У – из Восточной Цзинь), которые были представлены уже Ō-садзаки (Нинтоку). «Потомки этих женщин – швеи и вышивальщицы по щёлку Курэ и Кая». В «Кодзики» упоминается прибывшая, видимо, из Пэкче некая Сайсо (кор. Сосо; кит. Сису), чья профессия определена как курэ-хатори (др.-яп. курэ-патори – досл. “уская одежда”, одежда [государства] У/ яп. Курэ, т.е. южно-китайская одежда). Исследователи истолковывают название её профессии как ткачиха. [Нихон-сёки, св.10-й, Одзин, 41-й год пр.; Nihongi, X, 20; Кодзики, св.2-й, Одзин; Kojiki, II, CX]. В связи с этим следует отметить, что в «Синсэн-сёдзи-року» упомянут, видимо, клан руководителей созданной в это время корпорации ткачих курэ-хатори – Курэ-хатори-но мияцуко (др.-яп. Курэ-патори-но миятуко – досл. “управляющие [ткачихами] уской одежды”). Основателем этого клана стал писец–летописец (яп. фухйто, др.-яп. пупито), выходец из Пэкче – Ару-но фухйто (кор. Ану) [Синсэн-сёдзи-року, св.28-й, Курэ-хатори-но мияцуко]. После смерти Одзина [около 414 года испр. хрон.] власть унаследовал Удзи-но вака-ирацўко (яп. Удзи-но сумэра-микото – “правитель Удзи” в «фудоки» ), но царствование его не было спокойным, а положение прочным. Братья государя Удзи (включая, видимо, и Ō-садзаки) были недовольны решением отца о передаче трона более младшему брату. Один из старших сыновей Хомуда от первой жены – принц Ō-яма-мори, обиженный тем, что государь Хомуда обошел его при назначении наследника, и несогласный с волей родителя, хотел сам взойти на трон. Старший единоутробный брат и сторонник Ō-яма-мори принц Нуката-но Ō-нака-цу хико решил воспользоваться ситуацией: «…принц Нуката-но Опо-нака-ту-пико-но микото возымел желание (кит. цзˉян) стать управителем (кит. чжăн) государевых полей (яп. мита) и рисовых амбаров (яп. миякэ) Ямато. Поэтому [он] сказал управителю государевых полей (др.-яп. мита-но тукаса; яп. мита-но цўкаса), предку Идзумо-но оми – Оу-но сўкунэ: “Эти мита изначально – земли Яма-мори. Поэтому теперь я должен [ими] править (яп. дзи)! Тебе недолжно [ими] ведать (кит. чжăн)”» [Нихон-сёки, св.11-й Нинтоку, 41-й год пр. Одзина, 2-й месяц]. То есть возник спор из-за права собственности и права на управление государственными землями (яп. ми-та) в Ямато. Сведениями по данному вопросу обладал только некий Агоко, младший брат Ямато-но атаи. Но, как выяснилось, Агоко находился с поручением в Южной Корее. Поэтому пришлось отправить корабль, чтобы привести его в Японию. Наконец-то Агоко прибыл ко двору и смог рассудить спор о земле. Он сказал: «Слышал [я] предание (яп. дэн), [что] при жизни государя (яп. сумэра-микото), царствовавшего (яп. гёу) во дворце Тамаки-но мия в Макимуку [– государя Икумэ/ Суйнина], надзирать (досл. «приводить в порядок», кит. дùн) за государственными землями в Ямато (яп. Ямато-но ми-та) было присуждено (кит. кˉэ) наследному принцу Опо-тараси-пико-но микото…» [будущему государю Кэйко (337 – около 343 годов испр. хрон.)]. И далее Агоко дословно процитировал указ государя Икумэ [332-336 годы испр. хрон.], касающийся государственных земель (яп. ми-та, кит. тýнь-тя́нь – досл. “полей колонистов военных поселений”) Ямато. «Государев указ (кит. чùчжй) гласил: “Всегда (кит. фáнь) государственные поля Ямато должны быть государственными полями каждого царствующего императора (яп. тэйкō). Будь то даже (кит. сÿй) это сын императора, [если он] не царствует, [он] не может управлять (кит. чжăн) [государственными полями]!”». То есть по этому указу «царские поля и амбары Ямато» (Ямато-но мита оёби миякэ – поля государства Ямато ) считались владением только правящего монарха и никого более, даже не сына правителя [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку; Nihongi, XI, 3]. Такое решение ещё более ожесточило Ō-яма-мори (др.-яп. Опо-яма-мори). Борьба за власть в роду правителей Ямато крайне обострилась. «Нихон-сёки» сообщает: «И после этого у принца Опо-яма-мори, который терзался завистью, что прежний властитель [яп. тэй, кит. ди – С.Д.] не жаловал его и не возвел в ранг наследного принца, появился ещё один повод для зависти. И тогда, измыслив хитроумный план, он сказал так: “ [Я – С.Д.] убью наследного принца и сам займу государев пост”» (яп. тэй-и). «Кодзики» добавляет: «А Опоямамори-но микото пошёл наперекор государеву приказу – замыслил захватить Поднебесную, лелеял помыслы брата младшего убить и стал тайно оружие готовить, чтобы напасть на него». Для этого он набрал отряд в несколько сотен воинов и готовился к нападению. Однако Ō-садзаки, узнав о том, сообщил о заговоре правителю Удзи. И здесь они выступили как союзники. Для защиты от мятежников собрали войско и стали ждать. «Собрал наследный принц [Удзи – С.Д.] войско и стал ждать». Принц Удзи на переправе через реку Удзи (др.-яп. Уди) подготовил засаду для Ō-яма-мори. «Услышав эту весть, Уди-но ваки-иратуко… спрятал своих воинов на берегу реки, а сам натянул на вершине горы из грубого шёлка вместо загородки…» «Обманно выдав [за себя] приближённого охранника (яп. тонэри) , сделал его [вместо себя] государем (яп. кими), для большей видимости открыто посадил [его] на “ложе [государства] У” (яп. агура )…» «И как стали туда-сюда сновать почтительные чиновники ста управ, получилось в точности так, словно принц [яп. кими – досл. “государь” – С.Д.] [Удзи] там сидит. А чтобы принц – старший брат [Ō-яма-мори – С.Д.] мог переправиться через реку, снарядил он [государь Удзи – С.Д.] разукрашенную ладью с веслом, а также размолол корни плюща санакадура, собрал в получившейся жиже самую скользкую часть и покрыл ею рейки на дне ладьи, – устроил так, что наступишь – и непременно упадёшь». И ничего не подозревавший Ō-яма-мори попался на обман. «А Опо-яма-мори-но микото, не зная о том, что [правительственная – С.Д.] армия уже в готовности, созвал несколько сотен воинов и посреди ночи выступил с ними. На рассвете они дошли до Уди и как раз собирались переходить реку». «А сам принц [Удзи – С.Д.] надел одежды, верх из полотна и штаны пакама, и стал точь-в-точь как человек низкого рождения. Взял он в руки весло и забрался в ладью». «Тут наследный принц [Удзи – С.Д.] облачился в одежду из конопли, взял весло, незаметно пробрался к перевозчикам и стал среди них». Ō-яма-мори, не почувствовавший опасности, решил действовать не прямо – путём открытого нападения, а скрытно – он хотел тайно пробраться в лагерь принца Удзи и, неожиданно напав, убить его. Это его и погубило. Оставив своих воинов на берегу, Ō-яма-мори один отправился на противоположный берег. «Принц же – старший брат [Ō-яма-мори – С.Д.] укрыл своих воинов, под одежду сунул оружие и пришёл на берег реки. Собрался переправиться на ладье, а издалека была видна та шёлковая занавесь, и решил он, что там сидит принц [яп. кими, т.е. государь Удзи – С.Д.] – младший брат. Не знал он, что тот стоит в ладье с веслом…» «Затем он [Удзи – С.Д.] посадил Опо-яма-мори на ладью и стал перевозить на другой берег. Когда они достигли середины реки, он приказал перевозчикам ступить так, чтобы ладья накренилась. И принц Опо-яма-мори упал в реку…» Подобное же рассказано в «Кодзики»: «Когда они доплыли до середины реки, Уди-но ваки-иратуко накренил ладью и сбросил брата в воду. Тот всплыл на поверхность, но водный поток увлёк его вниз…» «Тут многочисленные воины [наследного принца Удзи – С.Д.], до того лежавшие ничком, разом вскочили и не дали ему выйти на берег». Сторонники мятежного принца Ō-яма-мори в этой ситуации ничего не могли сделать, так как государевы воины, стреляя из луков по плывущему принцу Ō-яма-мори, не давали ему возможности подплыть к берегу. «Тут воины [государя Удзи – С.Д.], спрятанные на берегу, со всех сторон сбежались и стали пускать ему [принцу Ō-яма-мори – С.Д.] вдогонку стрелы. И вот, доплыв до Кавара, он утонул…» «И он, в конце концов, утонул, и таким образом умер. Когда стали искать его тело, оказалось, что оно всплыло около переправы Кавара…» «Стали… с помощью крючков отыскивать место, где тот утонул, зацепили за оружие под одеждой, оно и забренчало – кавара! Поэтому и нарекли то место Кавара…» Тело Ō-яма-мори вытащили и похоронили на горе Нара-но яма [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку; Nihongi, XI, 4; Кодзики, св.2-й, Одзин; Kojiki, II, CXII]. Но на этом борьба за власть не завершилась. Во главе государства Ямато встал государь Удзи (др.-яп. Уди-но опо-кими). Местные источники провинции Харима сохранили одно очень важное свидетельство: «Во времена царя [яп. сумэра-микото – С.Д.] Удзи два предка мурадзи Удзи, [по имени] Этаканаси и Ототаканаси, выпросили себе [участок земли] в Ёфуто, что [на землях] деревни Ота...» [Харима-фудоки, уезд Иибо, поле Око]. В этом отрывке Удзи-но вака-ирацуко назван титулом “сумэра-микото/ тэннō” (“царь”, император), хотя в официальном перечне царствований он не упоминается, так как считается не правившим. Косвенным свидетельством прихода к власти правителя Удзи могут послужить сведения «Самгук-саги». Временное завершение внутренней борьбы должно было способствовать активизации внешней активности. Следует отметить, что в 415 году силланцы ожидали какое-то нападения. В связи с этим, был проведён военный смотр: «Осенью, в седьмом месяце, состоялся большой смотр [войск] на равнине у [крепости] Хёльсон. Расположившись на южных воротах Кымсона, [ван] наблюдал за стрельбой из лука». Опасения были не напрасны. Через месяц японцы напали на Силла – атаковали остров Пхундо, но потерпели поражение от силланцев. «В восьмом месяце одержали победу в сражении с людьми Вэ на острове Пхундо» [Самгук-саги, летописи Силла, кн.3-я, Сильсон, 14-й год пр. (415 г.)]. В государстве Ямато фактически установилось двоевластие: во дворце Удзи (город Удзи в округе Киото) сидел правитель Удзи, а в Нанива (др.-яп. Нанипа; совр. город Осака) – Ō-садзаки (др.-яп. Опо-сазаки/ Нинтоку). Как сообщают источники, такая ситуация сохранялась три года [415, 416, 417 годы испр. хрон.], а потом Удзи-но вака-ирацуко неожиданно скончался (по «Нихон-сёки»: покончил жизнь самоубийством). Вся эта ситуация очень подозрительна. Исследователи указывают, что за этими событиями скрывалась борьба за престол. Однако источники прямо ничего отрицательного о действиях Нинтоку не говорят. При этом «Нихон-сёки» рассказывает удивительную историю. Сначала особо подчёркивается, что Ō-садзаки приехал во дворец Удзи через три дня после кончины государя Удзи. А потом сообщается, что там он провёл обряд призывания души умершего. Тут же “умерший” принц «внезапно ожил», поговорил с Ō-садзаки, а потом «лёг в гроб и скончался» . Это может означать, что на момент приезда Нинтоку во дворец правителя государь Удзи был жив. А когда вот когда Ō-садзаки со своими людьми уже приехал, то тогда Удзи и “помогли” умереть. Таким образом мог быть устранён политический соперник [около 417 года испр. хрон.?]. После этого Ō-садзаки похоронил государя Удзи на горе Удзи-но яма (др.-яп. Уди-но яма) (к северу от нынешнего города Удзи на реке Удзи). Следуя предсмертной воле государя Удзи, Ō-садзаки взял в жёны родную младшую сестру Удзи – Ята-но химэ [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку; Nihongi, XI,5; Кодзики, св.2-й, Одзин; Kojiki, II, CXIII]. Таким образом, после смерти государя Удзи во главе Ямато оказался Ō-садзаки (др.-яп. Опо-сазаки) – сын главной жены (кйсаки – “императрицы”) государя Хомуда . В начале следующего после смерти государя Удзи года – в 3-й день 1-го месяца 418 года [испр. хрон.] «весной 1-го года правления, в день цутиното-но у начального месяца, когда новолуние пришлось на день хиното-но уси, Опо-сазаки-но микото вступил на престол… Столица была устроена в Нанипа. Её [обитель государя] имен[овали] Такату-но мия. Изгородь дворца и помещения не были покрыты белым лаком. Опоры, стропила и балки не были украшены узором, а когда настилали крышу тростником, то не подравняли концы. Получилось так потому, что государь не хотел, чтобы из-за его собственной надобности нарушались сроки пахоты». Таким образом, качестве резиденции была выбрана территория Нанива в провинции Сэццу (побережье Осакского залива). Дворец Такацу-но мия (др.-яп. Такату-но мия) располагался на землях Такацу (около Хоэн-сака в центральном районе Осака). Ряд исследователей отмечает, что в восточной части Осака во дворе средней школы Такацу обнаружены руины большой постройки, которые возможно отождествить с дворцом Ō-садзаки. Нежелание нового государя Ямато налагать чрезмерную трудовую обязанность на общинников Ямато по строительству государевой резиденции и, тем самым, отрывать их от начавшихся сельскохозяйственных работ отражало его стремление к тому, чтобы не вызвать недовольство рядовых общинников и, в результате этого, не лишиться поддержки с стороны основной массы воинов общинного ополчения. Ō-садзаки, пришедший к власти путём отстранения и, вероятно, убийства своего младшего брата – государя Удзи-но сумэра-микото – законного наследника прежнего правителя Хомуда, т.е. будучи узурпатором, и так имел слабые основания для того, чтобы занимать престол Ямато. С этой же целью было осуществлено и следующее мероприятие начала царствования Ō-садзаки – отмена налогов в связи с массовым обнищанием рядовых общинников. Сложившаяся ситуация являлась косвенным подтверждением существования длительного периода борьбы за власть накануне воцарения Ō-садзаки. Обнищание могло стать результатом нестабильности и борьбы за власть 415-417 годов [испр. хрон.]. О том, что период неурядиц длился три года, говорится в указе Ō-садзаки: «Я поднялся на высокую площадку и посмотрел вдаль, но над землёй нигде не поднимаются дымки. И я подумал – верно, земледельцы (досл. “сто родов”) совсем обеднели и никто не разводит огня в доме… Я смотрю на… [подданных] вот уже три года. Дымки очагов видны всё реже. Понятно, что пять злаков не вызревают и сто родов нуждаются…» В результате Ō-садзаки решил на три года отменить трудовую обязанность и сбор налогов . Указ гласил: «Отныне и до истечения трёх лет все поборы (др.-яп. этуки, яп. эцуки; кит. к`э-ù) прекратить и дать ста родам передышку в их тяжёлом труде » [Нихон-сёки, св.11-й, Нинтоку, 4-й, 7-й годы пр.]. В «Кодзики» это описано следующим образом. «Как-то государь взошёл на высокую гору и, окинув взглядом все четыре стороны, рёк: “Не вижу дыма [очагов – С. Д.] в стране. Все в стране – бедны. А посему в течение трёх лет да будут все люди (др.-яп. опо-митакара, кит. ж`эньмúнь ́– общинники – С.Д.) освобождены от трудовой повинности и податей (др.-яп. этуки, яп. эцуки; кит. к`э-ù)”…» [Кодзики, св.3-й, Нинтоку; Kojiki, III, CXXI]. Под термином “эцуки” (кит. к`э-ù) исследователи понимают подати и поземельный, натуральный или зерновой налог цуки (кит. к`э), а также трудовую обязанность э (кит. ù). Позже сообщается: «Люди стали процветать и не страдали от трудовой повинности» (яп. этати; кит. ùсй΄) . О ней говорится далее, где упоминается общинник, отбывавший трудовую обязанность (яп. ёборо, кит. шù-дūн) в ведомстве по доставке воды ко двору (др.-яп. мопитори-но тукаса, яп. мохитори-но цўкаса), то есть работавший определённое время в казённом учреждении . В связи с этим следует отметить, что добродетель правителя Ō-садзаки некоторыми исследователями тут же начинает связываться с конфуцианскими идеями, и в силу этого – сведения о мероприятии этого государя объявляются анахронизмом и позднейшей вставкой. Однако ситуация с отменой налогов и трудовой повинности в древней Японии государем Ō-садзаки – не является чем-то уникальным в древнем мире. В древности, в рабовладельческом праве мы везде наблюдаем борьбу государства с разорением и долговым рабством рядовых общинников. Подобная политика известна, например, в Корее (см.: «Самкук-саги» ). Так, в 198 году пострадавшие от наводнения области и уезды корейского государства Силла были освобождены на год от поземельного и подворного обложения. В 397 году из-за засухи и саранчи разразился голод, поэтому население страны на один год было освобождено от поземельного и подворного обложения. Так же на год освобождалось от налогов население государства в 555 году. В Месопотамии, начиная с эпохи первых династий (Раннединастического периода, XXVIII-XXIV века до н.э.), правители периодически проводили отмену долгов и недоимок, возвращали должников в прежнее состояние, отменяли отчуждение земель должников. Подобная политика продолжалась в период деспотических монархий (с XXIV века до н.э.). Такие мероприятия именовались “освобождение”, “справедливость”, “возвращение к матери” (к первоначальному положению), и проводились достаточно регулярно. В Афинах в 594 году до н.э. Солон провел “стряхивание бремени” (греч. сисахфия), то есть отмену долгов. Аналогичные деяния справедливости–освобождения проводились в Японии и в более позднее время. Об этом свидетельствует ещё одна запись в «Нихон-сёки», излагающая содержание указа правителя об отмене долгов и недоимок в 19-й день 7-го месяца 686 года: «Было речено: “Пусть те бедные люди в Поднебесной, которые взяли взаймы рис или же вещи, будут освобождены от уплаты долга как государству, так и частным лицам, начиная с 30-го дня 12-й луны года киното-тори”» (14-го года Тэмму) [Нихон-сёки, св.29-й, Тэмму, Сютё 1-й год, 7-й мес., 19-й день]. И связано это не столько (как это пытаются истолковывать некоторые исследователи) с “гуманностью” самих правителей, сколько с необходимостью сохранять слой рядовых общинников. Во-первых, потому что общинное ополчение в древнем мире, особенно на ранних стадиях развития государства, являлось единственной многочисленной военной силой. Поэтому государство, чтобы сохранять численность своего войска, должно было поддерживать рядовых общинников, заботиться о том, чтобы они сохраняли свой статус. Во-вторых, рядовые общинники были основной массой налогоплательщиков – для того, чтобы выплачивать налоги, подати, выполнять трудовую и военную обязанности; рядовые общинники не должны были разоряться. Речи Ō-садзаки, связанные с отменой долгов, являются типичными для древнего мира и ничем не отличаются от речей по этому поводу древневосточных правителей месопотамских государств (Энметены, Уруинимгины, Липит-Иштара, Хаммурапи). В древней Корее помощь нуждающимся и малоимущим общинникам тоже была возведена в ранг государственной политики. В 194 году в Когурё случилось стихийное бедствие: “Осенью, в седьмом месяце, выпал иней и погибли хлеба. Народ голодал, поэтому были открыты [казённые] склады для оказания помощи… Затем [ван] повелел соответствующим учреждениям (са) подробно разузнать и оказать помощь одиноким, вдовым, сиротам, бездетным старикам, больным, бедным и нищим, которые не могут [сами] поддержать своё существование; ещё приказал чиновникам [учреждений] каждый год с третьего весеннего месяца и до седьмого осеннего месяца выдавать казённое зерно взаймы (чиндэ) народу по числу едоков в семье, а зимой, в десятом месяце, возвращать [выданное весной и летом]. Это должно было стать постоянным правилом…» [Самгук-саги, кн.16-я, летописи Когурё, Когукчхон, 16-й год пр. (194 г.)]. Эта же ситуация повторилась в 273 году . Когда в 298, 300 годах из-за града и землетрясения опять случился голод, а правитель Когурё Понсан-ван не стал оказывать помощь населению и не соглашался с «увещеваниями сановников» сделать это, в результате заговора сановников правитель был отст